Александр Петрович Сумароков (1717 – 1777) происходил из старинного дворянского рода. Всю жизнь работал в литературе с исключительной интенсивностью и создал образцы всех жанров классицизма. «Станс граду Синбирску» написан поэтом под впечатлением ареста Пугачева и является первым стихотворением, посвященным Синбирску- Симбирску – Ульяновску.

Его современник Н. Карамзин писал о знаменитом пиите: «Имя Сумарокова было в свое время так же ве­лико, как имя Ломоносова. Один славил Елизавету на лире и на ка­федре академической; другой пленял ее чувствительность драматиче­скими картинами на сцене. Оба талантами своими украсили и просла­вили время ее царствования. Имя того и другого напоминает счастли­вое рождение нашего нового стихотворства.

Сумароков еще сильнее Ломоносова действовал на публику, из­брав для себя сферу обширнейшую. Подобно Вольтеру, он хотел бли­стать во многих родах — и современники называли его нашим Раси­ном, Мольером, Лафонтеном, Буало. Потомство не так думает; но, зная трудность первых опытов и невозможность достигнуть вдруг со­вершенства, оно с удовольствием находит многие красоты в творениях Сумарокова и не хочет быть строгим критиком его недостатков.

Уже фимиам не дымится перед кумиром; но не тронем мраморного подножия; оставим в целости и надпись: Великий Сумароков! Соору­дим новые статуи, если надобно, не будем разрушать тех, которые воз­двигнуты благородною ревностью отцов наших!..

В трагедиях своих он старался более описывать чувства, нежели представлять характеры в их эстетической и нравственной истине; не искал чрезвычайных положений и великих предметов для трагиче­ской живописи, но, в надежде на приятную кисть свою, основывал драму всегда на самом обыкновенном и простом действии; любил так называемые прощальные сцены, для того что они извлекали слезы из глаз чувствительной Елизаветы; и, называя героев своих именами древних князей русских, не думал соображать свойства, дела и язык их с характером времени. Но многие стихи в его трагедиях нежны и милы; многие сильны. Довольно для вечной славы поэта, открывше­го в России сцену Мельпомены!» (Карамзин Н.М. Пантеон россий­ских авторов //Карамзин Н.М.Избранные статьи и письма. М., 1982. С. 72—73).

 

Прогнал ты Разина стоявшим войском твердо,

Синбирск, и удалил ты древнего врага,

Хоть он и наступал с огнем немилосердно

На Волгины брега!

 

А Разин нынешний в твои падет оковы,

И во стенах твоих окованный сидит.

Пристойные ему возмездия готовы,

Суд злобы не щадит.

 

Москва и град Петров и все российски грады,

Российско воинство, и олтари, и трон

Стремятся, чтоб он был караем без пожады,

Гнушается им Дон.

 

Сей варвар не щадил ни возраста, ни пола,

Пес тако бешеный что встретит, то грызет.

Подобно так на луг из   блатистого дола

Дракон, шипя, ползет.

 

Но казни нет ему довольныя на свете,

Воображенье он тиранством превзошел,

И все он мерзости, и в силе быв и цвете,

Во естестве нашел.

Рожденная тварь сия на свет бессильной выдрой,

Но, ядом напоясь, который рыжеет Нил,

Сравняться он хотел со баснословной гидрой, –

Явился крокодил.

 

Сей дерзостный Икар ко солнцу возлетает

И тщится повредить блаженный жребий росск.

Под солнце подлетев, жжет крылья он и тает,

И растопился воск.

 

Осетил  Пугачев себе людей безумных,

Не знающих  никак нимало божества.

Прибавил к ним  во сеть людей, пиянством

шумных,

Извергов естества.

н

Такой разбойничьей толпою он воюет,

Он шайки ратников составил из зверей,

И, как поветрием, во все страны он дует

Во наглости своей.

 

Противен род дворян ушам его и взору.

Сей враг отечества ликует, их губив,

Дабы повергнути престола сим подпору,

Дворянство истребив.

 

Они мучения, стеня, претерпевали,

Но он от верности возмог ли их оттерть?

Младенцев Ироду терзати предавали,

Чад видя злую смерть.

 

Падут родители и сами, им губимы,

Предшествующую терпев в домах боязнь,

Но, в верности своей они неколебимы,

Вкушают люту казнь.

 

Покрыты сединой главы со плеч валятся.

Он тигра превзошел и аспида, ярясь.

Не тако фурии во преисподней злятся,

Во исступленьи зрясь.

 

Убийца сей, разив, тираня благородных,

Колико погубил отцов и матерей!

В замужество дает за ратников негодных

Почтенных дочерей.

 

Грабеж, насилье жен, пожары там и муки,

Где гнусный ты себя, разбойник, ни яви!

И обагряются мучительные руки

В невиннейшей крови.

 

Но сколько всем сердцам ты, новый Разин,

мерзок,

Колико духом подл и мужеством ты мал

И сколько страшен был, нежалостлив и дерзок,

Толь сильно свержен стал.

 

Тебе ль укрыться льзя от глаз того героя,

Который взять возмог и неприступный град?

Трепещешь ты теперь, лице во мраке кроя,

Готовяся во ад.

 

Граф Панин никогда пред войском не

воздремлет,

И сбросил он тебя, взлетевша, с высоты.

И силой и умом мучителя он емлет.

Страдай теперь и ты!

 

Уже геенна вся на варвара зияет,

И тартар на тебя разверз уже уста.

А Панин на горах вод Волгиных сияет,

Очистив те места.

 

 

Ликует под венцом Российская  Астрея,

Скончав несчастье чад  державы  своея

И злое пиршество свирепого Атрея

В местах страны тоя.

 

Восходит веселей из моря солнце красно

По днях жестокости на Волгин оризонт.

Взыграли Дон, Яик со Волгою согласно,

И с ней Каспийский понт.

 

Народы тамошни гласят Екатерине:

«О матерь подданных, спасла от зол ты нас!»

Она рекла: «Всегда готова я, как ныне,

Спасати, чада, вас!»

                                                                            (1774)

о