На снимке: Римма Троицкая с группой поисковиков.

Ведущий клуба-Жан Миндубаев.

От ведущего.
  Недалеко от Ульяновска, в деревеньке Сеитово, приютившейся возле трассы на Казань, в каждом доме есть небольшая книга стихов с непритязательным названием «Люблю тебя, мое Сеитово». Это трогательный и искренний подарок землякам родившейся и выросшей здесь поэта, краеведа, журналиста и поисковика Риммы Троицкой (Козловой).

    Как все сельские ребятишки военного и послевоенного времени, она познала  все радости и тяготы  крестьянского быта, труда, жизни. Весьма нелегкой, добавлю я.

   Затем ее ждала учеба, работа в районной газете – сначала корреспондентом, затем в течение двадцати с лишним лет- редактором. Сейчас Римма Троицкая возглавляет Совет ветеранов родного и мне Верхнеуслонского района республики Татарстан.

   Читая  ее воспоминания, ее стихи, наполненные благодарной и правдивой памятью, думается: насколько возвышеннее, теплее, человечнее была бы наша жизнь, если бы каждый из нас  оберегал и хранил вот такое же чувство привязанности к людям, к своему  селу, городку, к лесочку и роднику, к тропинке своего детства! Каким глубоким смыслом было бы наполнено понятие «патриот» (которое в переводе с латыни всего роднее нашему слову «земляк»).

 И как славно было бы, если бы мы оставили своим потомкам не только  воспоминания о великих и судьбоносных для каждого из нас событиях- но и вот такие негромкие, идущие от переполненного сердца,  голоса нашей сомой обычной жизни ….

 Подчеркну : предельно искренние  голоса.

 Читайте!

=====================================

 

Римма Троицкая.

Тропинки жизни моей…

Мое родное Сеитово распложено в 25 километрах от районного центра, без малого в пяти километрах от ближайших сел Макулово и Куралово. Подъезжая к селу со стороны В.Услона, взглядом упираешься в почти правильный треугольник  берез, что растут за луковскими амбарами. Место просторное, пригорок. Летом там полно ягод, осенью – грибов. Там же наделяли колхозников паями для сенокоса. Село как бы спряталось от людских глаз. И только спустившись по старой мощеной камнем дороге к Первой долинке видишь его улицы, дома, огороды. Раскинулось село по берегам речушки с удивительным названием – Шиш.

«Бежит, шуршит по камушкам

Студеная вода.

Речушка Шиш по имени.

Тальник по берегам…»

Где-то далеко за деревней, под дубравой берет она свое начало. Ее верховья – это заросшие тальником, осокой, крапивой и камышом берега. Подойти к ним практически невозможно. Именно под дубравой, в тенечке, как говорили пастухи, полдничало мирское стадо. В жаркое время коровы, отбиваясь от овода, назойливых мух, залезали по самое брюхо в  прохладу реки или бродили между дубами. Женщины со всего села ходили сюда «на полдни» доить своих буренок. Обязательно несли кормилице кусочек хлебца, посыпанный солью. Удивительно, что каждая буренка, еще издали заметив хозяйку, начинала громко мычать. Идти до стада надо было далеко, километра два, мимо колхозного сада, пчельника. В этом месте мы шли спокойно, не размахивая руками, говорили тихо. Но иногда пчелы все-таки поджидали нас и тогда не обходилось без укусов. Радовались, когда пастухи подгоняли стадо поближе к Мазарской горе.

Вечером мы шли к пригону. Посылали обычно детей. Было определенное место, недалеко от сада, у дома Салаевых, где и ожидали стадо. Девчонки играли в лапту или в «штандр», мальчишки лежали на пригорке или умудрялись залезть за малиной. Она росла внизу у речки. Это была часть колхозного сада. Его, естественно, охраняли.

Стадо неспешно шествовало от Мазарской горы. У всех коров набухшие от молока вымя. Впереди, как и положено хозяину, важно шел огромный бык. Мы его страшно боялись, потому как, завидев кого-либо в красной одежде, начинал реветь и мог запросто поднять на рога или «закатать» до смерти! Обычно сначала пригоняли овец. У каждого дома их встречали с хлебом. По селу  ото всех дворов раздавались призывные крики хозяек. Они звали каждую овечку по имени. И те с радостным  блеяньем поворачивали к своему двору. Осенью, в непогоду, овцы иногда убегали от хозяек и тогда их искали подолгу всей семьей. Находили в чьем-то дворе или у стога сена, соломы, где они прятались от холодного осеннего ветра и дождя.

Наша речка со своими притоками-ручьями, которые текли от Казанского оврага, от Зайчиковой, Пичугина угла, служила верой и правдой жителям села. По весне речка разливалась и бурно несла свои воды через все село, через колхозные огороды к Сулице. Бурлили и ее притоки, особенно тот, что протекал в Кучином овраге на Большой улице. Был случай, что там утонула  первоклассница Катя Злобина, моя подружка. Она возвращалась из школы и не смогла перепрыгнуть через воду, свалилась в бурлящий поток. Доставали ее тело баграми… Помню, как  «поплыли» по Шишу братья Сафроновы (Колузановы).  Они увлеченно играли недалеко от кузни и не заметили, как оказались в воде. Их, к счастью, выловили, под хохот собравшейся толпы и к радости родителей.

Шиш была в те давние годы полноводной рекой и единственной, где можно было купаться. Если воды было мало, делали запруды. И тогда уж, можно было даже нырять с берега! Правда, нырять умудрялись как-то по особенному, чтобы не разбить голову. Но иногда такое все же случалось, особенно под Косаревым оврагом. А на берегах Шиша было великое множество ручьев с хрустальной водой. Почему-то в каждом ручье вода отличалась на вкус. Мы делали из листьев стаканчики и пили ее с большим удовольствием. Частенько брали из дома горбушку ржаного хлеба, огурец, сорванный прямо с грядки или зеленый лук и уплетали все это с большим аппетитом.

Это было детство, когда и хлеб был вкуснее и сахар слаще и деревья выше. В нашей речке мы ловили корзинками рыбу: пескарей, угрей. Наш улов шел в основном кошкам, но бывало, что варили уху и сами. Мужчины на рыбалку ходили на Сулицу. Там водилась рыба покрупнее:  шучки, окуньки ….

По берегам Шиша и справа и слева стояли бани, которые топились по-черному. Особенно их было много на нашей стороне – Пятинина, Козлова, Павлова, Канунова, Злобина… Зимой топили не так часто, как летом. Недалеко от бань находился колодец. Отсюда воду брали не только жители нашей улицы. Каждый год колодец чистили и подправляли сруб. Обычно это делали всем миром.

Речка делила наше село на две части. Точнее сказать на две большие улицы. Сообщение между ними  – посредством мостов Михеева и Вагина. Оба моста деревянные. Сегодня от них практически ничего не осталось. .

Село наше старинное, веками жили здесь люди, потому как места действительно красивые. Горы, речка, поля, дорога – Симбирский тракт. По нему в Сибирь вели кандальников. В селе была почтовая станция и арестантская изба. Стояли они на берегу Шиша. Позже там сеитовцы поставили кузницу.

Умели находить наши пращуры место для жилья. Село в низине, как бы схоронилось от чужих взглядов. Леса, где полно было дичи, речка с рыбой, луга с ягодами… На лугах летом собирали грибы и назывались они почему-то – чилики (луговые опята)! Мы с бабушкой часто ходили за ними к саду. Набирали целые корзины, сушили, а зимой пекли пироги.

Название села – татарское. Как и все близлежащие села – Макулово, Маматкозино, Кильдеево, Ямбулатово. О том, что это действительно так, говорят и названия отдельных местностей: Мазарская гора, Миртуса. У подножия горы, по рассказам старожилов, было мусульманское кладбище и туда приезжали какие-то люди, скорее всего это были потомки сеитовцев. А вот местечко Миртуса, якобы названа по имени дочери основателя села. Говоря об этом, еще раз убеждаюсь, как плохо знаю историю родного села. А вот, что помню, напишу. Иначе и это уйдет в небытие.

Поговаривали, что и на самой крутой сеитовской горе – Крутушке было кладбище. А еще там был ручей! На самой горе. Вода чистая, прохладная, вкусная. Возвращаясь из лугов, куда ходили по ягоды или готовить сено, всегда останавливались возле ручья. Досыта пили, обливались. Вода из ручья стекала в село по оврагу, заросшему мятой, душицей, цветами. На Верхней Козловке, между домами Екатерины Быковой и Салаевыми был проложен желоб.  Вода с шумом, пенясь, вырывалась на свободу и устремлялась в Шиш.

В пятидесятые годы, колхозники колхоза им. Кагановича (так назывался колхоз в нашем селе) именно здесь, недалеко от ручья поставили небольшой кирпичный завод. Руины от него сохранились по сей день. Место было выбрано неслучайно. Отсюда все село брало глину на обмазку печей, заборов. Да и песка в округе хватало. Вот и делали сеитовцы свой кирпич, который вместе с бутовым камнем, которого также было много, особенно на полях шел на строительство новых животноводческих ферм. Владимир Тимофеевич Корчагин, к сожалению, ныне покойный, часто вспоминал, как он мальчишкой в составе строительной бригады из Верхнего Услона работал здесь. Наверное, в память об этом, будучи начальником управления сельского хозяйства, особенно в неурожайные годы, он старался помогать сеитовским животноводам кормами. Знал каждого по имени.

Почему-то врезались в память отдельные моменты, связанные с колхозом. Овчарня, где работала в годы войны и послевоенные годы моя бабушка, за ней, на пригорке, парники, где многие годы трудилась моя мама, выращивая рассаду помидор, огурцов, капусты, моркови. Торфяные горшочки, которые ранней весной раздавали по домам. Ближе к весне на печке в каждом доме сушили рожь и пшеницу… А еще кирпичное двухэтажное здание недалеко от речки, ниже дома Абрамовых. На втором этаже которого в тридцатые-пятидесятые располагалось колхозное правление, а внизу – шорня. Это здание представлялось нам очень мрачным и таинственным. Бабушка рассказывала, что здесь кулаки стреляли в нашего председателя Ивана Тимофеевича Козлова. Впоследствии он руководил районом и его фотография висит в исполкоме районного Совета.

Именно в шорне мы, выпускники начальной Сеитовской школы, собирались всей группой и шли по бездорожью в соседнее Куралово в школу. Пять км туда, пять – обратно – это путь сеитовцев к судьбе. В самые метельные или холодные дни нас подвозили на лошадке.

«Утро раннее, осеннее,

Нет в селе ни огонька,

А мы в школу собираемся

Нам успеть бы до звонка.

Лентой черною дорога

Растворяется вдали.

Ни лошадки, ни машины

Ты не встретишь на пути…»

Часто вспоминали в селе случай, когда мы, пятиклассники, чуть не замерзли, спрятавшись в омете соломы. Идти было совсем невозможно, на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Метель бушевала весь день. В омете, мы обессиленные, голодные заснули. Отыскала нас уже вечером Валентина Давыдова, которую председатель отправил на поиски.

Вспоминаются ветряные мельницы. В селе их было несколько. Мы с мамой зимой, на санках, возили зерно на мельницу Страховых. Это в Ташевском конце, за деревней, в поле. Помню мельника, в переднике, белого от муки. И огромные колеса перемалывали зерно. Крылья скрипели на всю округу. Было страшно и любопытно. Мельница работала только в ветреную погоду, и чем сильней ветер, тем быстрее крутились все ее нехитрые механизмы.

Колхозные поля подступали прямо к огородам. Позади нашего огорода, под Крутушкой сажали картофель, на Крутушке до Пичугина угла –зерновые, к Макулову – свеклу и кукурузу.

Нас, пионеров, часто «наряжали» пропалывать свеклу, прореживать кукурузу, собирать во время жатвы колоски, а ранней весной, поутру, по ледяному насту возить на санках в поля навоз или куриный помет, золу. Все это мы собирали по дворам.

Зимой в полях стояли скирды. По наряду возчики перевозили солому к животноводческим помещениям. Ее запаривали и кормили скот. А вот, то, что оставалось от ометов, разрешали брать колхозникам. Мимо нашего дома проходила дорога, по которой часто и возили эту солому. Вся дорога была поделена нами, детьми, на участки. С проезжающих мимо саней мы старались ухватить охапку, другую. За «границу» никто из нас не переходил. Если на возу сидел кто-то из родственников, мог скинуть навильник. Мне такое счастье улыбалось крайне редко. Когда, спустя много лет, я стала работать в газете, то в дни уборки непременно садилась рядом с комбайнером и обязательно проезжала одну загонку, особенно, если поступала новая техника. На моей памяти были еще и лобогрейки, и трактора-колесники с железными сидениями. На них мы в детстве тоже катались. Так что мне было с чем сравнивать!

Неофициально, но в селе было несколько улиц. Наша – называлась Большой. Она действительно была большая, широкая, просторная и многолюдная. Там стояла церковь, пожарка, изба-читальня, на горе-школа. Ташкент (нет объяснения), Верхняя и Нижняя Козловка – небольшие улочки в несколько домов. Курмыш-также несколько домов рядом с молокозаводом и Лефановым ключом. Вязовской конец – тот, что вел в сторону Казани, Макуловский – к Макулову, Ташевский (по направлению к деревне Ташевка). По ней по проселочной дороге ездили летом в Вахитово на татарский праздник – Сабантуй. Мы всегда с интересом смотрели на многочисленные подводы, которые шли через Сеитово из Татарского Макулова. На телегах сидели женщины в нарядных платьях с оборками, глубоких лаковых калошах и белых шерстяных носках. Подводы были украшены полотенцами. Уже тогда праздник был всенародным и сеитовцы также с удовольствием отправлялись на него. Единственная автомашина не могла вместить всех желающих. В кузове мы оказывались всегда первыми. Праздник был шумный, к торговым точкам не подойти (а нас именно они интересовали больше всего!). Но зато мы покупали за копейку простую воду, ее продавали стаканом, покупали также семечки и орехи.

А еще по этой дороге, в волжское село Ташевку сеитовские женщины ходили пешком продавать дачникам молоко и «копеж» (масло, творог, сметану). Иногда брали и нас, детей. В руки давали или трехлитровый бидон с молоком, или сумку с «копежом». Походы эти были хоть и трудные, но очень интересные. Особенно, когда садились отдыхать. Рассказы, песни, смех, слезы. Время было послевоенное и война еще давала о себе знать. Так, благодаря своей бабушке Пелагии Даниловны я открывала для себя мир. Очень нравилось мне тогда ходить в Ключищи. Громадной казалась церковь, барский сад с усадьбой маркиза Паулуччи и баба Граня, которая всегда ждала нас и поила вкусным чаем с малиновым вареньем, угощала лепешками. Наша семья сдружилась с этой добросердечной женщиной. Позже у нее на квартире жила моя сестра Валя, которая училась в училище бухгалтеров. Училище располагалось в барской усадьбе.

А ведь это было…

Корова, теленок (подроща) были тогда в каждом доме. Корова – кормилица. Она помогла выжить селянину в войну, порой заменяя лошадь, она и в послевоенные годы не утратила своей значимости. Овечки, свинья, куры, утки, гуси – все это было на каждом подворье. Государство душило налогами. Вся живность была переписана. Шкура, мясо, яйца, молоко-все шло государству. Я помню, как приходили в дом  уполномоченный из района и представитель сельсовета. Почему-то запомнились Василий Петрович Адолин (директор В. Услонского молзавода и Анастасия Михайловна Носова – бессменный председатель Сеитовского сельсовета). Важные, сердитые, с портфелями. Бывало, завидев их, меня прятали  под печку, чтобы я держала там ягненка, зажав ему рот. Таким образом, можно было избежать переписи. Так делали многие. Зачастую люди прятали народившегося поросенка или ягненка даже от соседей.

Спустя многие годы, я постаралась написать об этом стихотворное воспоминание.

«Мы дети голодного времени.

Родились мы после войны.

И в школу ходили с котомками,

И вдоволь не знали еды.

По осени, вместе со взрослыми

Картошку пекли на кострах.

Нам мыла и то не хватало,

Чтоб цыпки отмыть на руках.

Зимой, на скрипучих санках,

У матери в пристяжных

Возили украдкой солому,

Чтоб живность свою прокормить.

И прятали часто ягненка

Под печку, зажав ему рот,

Чтоб тот, бедолага, не блеял,

Когда появлялся народ.

Иначе, придут и опишут,

И будет уже он не твой.

Заколешь и даже шкуру

Придут, заберут с собой.

Весной на колхозном поле,

По вспаханной борозде

Картошку-гнилье собирали,

Сушили ее на трубе…».

Нашу корову звали Жданкой. Коричневой масти, со звездочкой на лбу, она приносила в год по теленку. Телочек продавали, бычков кололи на мясо. Я никогда не смотрела, как это делают. А слез пролила немало. Ведь к животным привыкаешь так же, как к людям.

Эти воспоминания живут во мне. Как, впрочем, все, что связано с моим родным селом, с его удивительными, трудолюбивыми людьми, с самыми дорогими мне людьми  – мамой и бабушкой.

«С годами мне все чаще вспоминается,

Наш низкий домик в три окна всего.

Калитка в сад. Черемуха душистая,

И монотонный шум веретена.

Тропинка узкая, до самой до Гремячки

Вдоль маленького, звонкого ручья.

Скворечник старый на шесте скрипучем

И бабушка прекрасная моя…»

Почему-то я ее называла – бабаня. Никто больше в селе не называл так своих бабушек! Бабаня – Пелагия Даниловна была глубоко религиозной женщиной. Родилась она в семье церковного старосты Данилы Дмитриевича Алешина в 1892 году. Мать потеряла рано и воспитывала ее мачеха Домна. В семье было много детей: Анна, Пелагия, Николай, Сергей, Василий, Варвара, Надежда… В тридцатые Данилу Алешина осудила и отправили за Урал. Враг народа. Об этом в семье старались никогда не вспоминать. Бабаню выдали замуж за Ефима Козлова. В его семье она стала четырнадцатой. Домик небольшой. Спали «повалкой» на полу. Три снохи, деверь, золовка, дети старших братьев. Ефим большую часть своей жизни проживал в Казани, в работниках. Иногда молодая жена бывала у него. Там она видела, как живут господа, что едят, на чем спят, что носят. Потом, рассказывала об этом мне. У моей бабушки было два сына и две дочери. Сыновья Иван и Павел, дочери Мария и Полина. После того, как сосед в пьяной драке зарезал Ефима, бабушка осталась одна с четырьмя на руках. Тогда они уже жили своим домом.  Однажды ночью он загорелся. Еле успели спастись сами. Ничего из нажитого не вынесли. Изба, бревенчатая, крытая соломой, горела как свеча. Нетрудно представить весь ужас происходящего. Как раненая птица металась Пелагия от объятого пламенем дома к детям. Потом ходили по дворам, кто приютит. Самой младшей Полине было чуть больше года. Маме моей  едва сравнялось два. Именно тогда и посоветовали бабушке на время сдать младшую в приют в Свияжск. То же самое советовали и отец с мачехой. Хоть сыта будет, под присмотром, рассуждали они. Проплакав всю ночь над ребенком, собралась Пелагия спозаранку, прижала к себе дочку и отправилась пешком из Сеитова на остров Свияжск.

Ничего не видя, как во сне сдала ее пожилой женщине и бегом назад. «Дороги не видела, как безумная шла наугад. Как в бреду жила. Дети рядом, трое, а ее нет. Как она там, что с ней? Мальчишки Ванюшка и Павлик уже большие были. Иди, мамака, говорят, забери сестренку. Проживем как-нибудь».

И всего-то неделя прошла, вернулась Пелагия за дочкой. Нерадостную весть сказали ей: померла Полинка.

И похоронена моя крошечная тетя на Петропавловском кладбище, в безымянной могиле…

Надо было жить дальше. Всем миром домишко поставили. Дети подрастали. На любую работу шли. Ваня – письменосцем стал, затем Павлик его сменил на этой должности. Ваня закончил курсы и стал учетчиком в колхозе им. Кагановича. Затем перебрался в Казань, женился на женщине с двумя детьми. Оттуда он ушел на фронт. Вернулся раненым и больным.

«Да недолго мой дядя жил.

Стал он холмиком средь могил….»

У него осталась родная дочь Нина. Сегодня она – ветеран труда, отдавшая всю жизнь казанскому заводу №7. Надо отдать должное моей бабушке, как своих кровных приняла она детей Анисьи, жены Ивана. И до конца дней своих та звала ее уважительно – мамаша, привечала всю нашу родню. А дети любили бабушку и всегда ждали ее с деревенскими гостинцами (сушеные лепешки из ягод и малины, яички, кукурузные лепешки…). В годы войны Нина и Женя (приемный сын Ивана) гостили в Сеитове. Бабушка вспоминала, что Женя называл ее огород «золотое донышко». Оно действительно было золотым для того времени. Помидоры, лук, морковь, свекла, огурцы, капуста, горох – все это было на крошечном огородике – огуречнике. За домом был огород большой – 30 соток. Там сажали картошку, был фруктовый сад с вишней, яблонями, черемухой. Но в сильные морозы зимой сорок первого яблони сплошь вымерзли. В войну хлеба почти не видели. В муку добавляли ореховые и березовые сережки, лебеду. Молоком «белили», предварительно сняв с него сливки. Вместо заварки использовали травы: зверобой, душицу, мяту, шиповник. Вместо сахара-сушеные тыкву, морковь, свеклу, ягоды.

Бабаня была большая рассказчица. Ее рассказы были из жизни, о сельчанах, о своей горькой доле, о странницах, которые тогда ходили по селам. Именно оттуда я узнала о Валаамских старцах, о Зосиме и Савватии Соловецких и о многом-многом другом.

«Я помню, как вечерами,

Звала ты меня домой.

Поев, забирались на печку

И тихо вели разговор.

Ты вспоминала детство,

Я слушала, чуть дыша.

Как путал Макара леший

И уводил из села

И как мужики ночами,

Искали Степана клад,

А утром, смеясь и ругаясь,

Вертались пустыми назад…»

Такое общение дорогого стоило. Как жаль, что не хватило ума, записывать ее удивительные рассказы, фиксировать происходящее.

Бабушка вставала каждый день затемно, умывалась, и начинала молиться. Я, проснувшись, вслушивалась в слова молитв, мало, что понимая, да так и засыпала снова под монотонное ее бормотание. Наверное, в своих молитвах она просила Господа помочь нам с мамой, дать нам силы и здоровье, молилась обо всех «сродничках знаемых и незнаемых до седьмого колена».

До войны у бабушки появился и еще один внук Юрий. Это уже от Павла. В ноябре тридцать девятого Павлика призвали в армию. Больше он в село не вернулся.

….Тогда, на проводах сына Пелагия еще не знала, что больше никогда не увидит своего сыночка, свою кровиночку. А он шутил, играл на гармошке, подкидывал годовалого Юрку над головой. До самой своей кончины вспоминала моя бабушка слова, сказанные сыном на прощанье  «жена найдет себе другого, а мать сыночка никогда».

Павлик был любимцем села. Шутник, балагур, участвовал в художественной самодеятельности, знал и хорошо пел под гармошку русские народные песни, частушки, находил язык с малым и старым. Он редактировал стенную газету колхоза и мог высмеять любые пороки. Потом мне говорили те, кто знал его, что я – точная копия Павлика.

В избе, чуть повыше среднего окна был след от выстрела. В доме было ружье, вероятно, оно осталось со времен гражданской войны. Павлик решил похвастаться перед младшей сестренкой, какой он меткий. «Вставай, доченька (так ласково он звал мою маму) к окну, смотри…». Об этом вспоминали с грустью и улыбкой.

С финской Павлик должен был вернуться домой. Но началась Великая Отечественная война. Их часть перебросили на защиту Москвы. Там, под Ельцом, в декабре сорок первого, он попал в плен. Незадолго до этого, осенью, прислал фотографию. Трое друзей на пожелтевшей фотографии. «Вам от меня на память». К сожалению, ни одно письмо не сохранилось, а несколько фотографий Ивана и Павла бережно храню в своем архиве. Следы Павла затерялись.

«И опять мне приходит ответ:

Он не значится. В списках нет».

Десятилетия поисков дали лишь один положительный ответ. «В 1943 году Козлов Павел Ефимович, 1918 года, уроженец с. Сеитова Верхнеуслонского района, ТАССР находился в Мосяковском концлагере №352 для советских военнопленных в Минске». Ах, если бы эти поиски начать раньше. Но тема плена была тогда запретной. И приходится только догадываться, как было тяжело моей семье и Юре.

А на Мосяковщине, в бывшем шталаге 532 я была уже много раз. Возила туда племянников Алешу и Олю. А два года назад мы  побывали там с внуком Димой. Диме только что исполнилось десять, но он все это воспринял очень серьезно. Молча обошли ряд за рядом могилки советских солдат, одну из них посыпали услонской землей, помолчали. А потом внук сказал: «Теперь я знаю, куда надо приехать, я запомнил это место…» . Потом мы с ним побывали в Хатыне, в Бресте…  Я люблю Беларусь, люблю Минск, выделяю его изо всех городов бывшего СССР. Гораздо позже, когда узнала о судьбе дяди, поняла: это зов крови.

Бабушка умерла в 1968 году. До последнего дня не верила она в гибель своего сына, все ждала, молилась. А на Пасху на тябло клала крашеное яичко, загадывая заветное желание: не испортится, значит, жив Павлик.

Вырос Юрий Павлович. Любимый, дорогой бабушкин внук. Она провожала его в Армию, встречала, радовалась семейному счастью, когда он с женой и сыном приезжал к нам. Она тяжело пережила его нелепую смерть.

Павлик был прав «жена нашла себе другого». Анна вышла  за фронтовика Петра Канунова, порядочного, доброго человека. У них родилось двое детей Саша и Володя. И они для бабушки стали родными. И сноха, и Петр Иванович называли ее до последнего дня «мамашей» и сохраняли добрые, родственные отношения. Переехав жить в Юдино, на каждый праздник присылали открытки, на Троицу обязательно, побывав на кладбище, приходили в гости. Радушно принимала их бабушка, щедро угощая. А на прощанье, давала домашние гостинцы: творожок, яички. А ведь по сути это были уже совершенно чужие для нее люди.

Сегодня уже мои дети общаются с внуками Ивана и Павла. Как хочется, чтобы не прервалась эта связь времен и поколений.

А бабушку мою все в селе звали уважительно: Данильевна, Полюшка, тетя Поля… В день Троицы к ее могиле подходят многие, кто еще знал ее и помнит. Теперь рядом с ней лежит и моя мама…

У бабушки была единственная дочка – Мария, моя мама. Лучшей доли хотела она для нее, потому, наверное, и отправила перед самой войной в Казань к старшему сыну Ивану, А в победном сорок пятом вернулась Мария домой. Как тогда говорили, брюхатая. В январе сорок шестого появилась на свет я. Плод любви молоденькой Маруси и моего отца. Роман был коротким. Обещал ли вернуться, клялся ли в любви? Мама об этом не говорила. Потом я узнала, что отец приезжал, звал нас с собой. Но разве мама могла бросить свою мать, потерявшую сыновей. Так они и жили, поддерживая друг друга, воспитывая меня.

«Я росла без отца.

Мне не сладко пришлось.

Мог обидеть любой,

Оскорбить мимоходом…»

Безотцовщина. Это было действительно страшное слово. Да еще в деревне было в те годы очень «модным» хлесткое, как хлыст слово – «крапивница». Сколько раз я слышала в свой адрес это слово. Будучи школьницей, часто дралась, защищая свою честь и достоинство. Возможно поэтому, я привыкла стоять за себя и никогда не жаловалась. Скорее всего, поэтому в классе  даже учителя меня звали «ерш». Детство закалило меня. И бесконечная благодарность бабане и маме – моим первым в жизни учителям, научившим меня уважать старших, любить жизнь, природу, родную землю, не покоряться ветрам и верить в завтрашний день.

Сейчас с высоты своих прожитых лет, я понимаю, как нелегко было моей маме. Молодая, красивая, певунья, она, наверняка, притягивала взоры мужчин, а они в селе были на вес золота. Сколько девок после войны не могли выйти замуж. А тут с «довеском», а нравится многим, и в свой адрес беспочвенных оскорблений и унижений мама тоже услышала много.

Таких женщин, как мама, одиноких, вдов, в селе было немало. На их плечи был взвален непосильный груз послевоенной деревни. В начальниках ходили мужики и командовали бабами. Они привыкли  быть и «лошадью и быком, и бабой и мужиком». Все на себе, все на своих плечах. Никогда не забуду случай, который произошел зимой.  За дровами в лес по одной не ездили, можно было запросто стать добычей волков. Пять-десять женщин впрягались в санки и шли в лес. Самый ближний – Зайчикова со стороны Мазарской горы. Взбирались по первопутку в гору, прокладывая путь, сменяя друг, друга. Нарубив дров,  возвращались домой. Нас, детей, тоже брали с собой, навроде пристяжных. С крутой горы санки покатились легко. Мама, уцепившись за них, старалась удержать, но не смогла. И тогда  они покатились кубарем вниз – мама и санки с дровами. Вспоминая об этом, я не могу сдержать слез. Как я тогда плакала, ревели в голос и женщины. Ведь они-то понимали, что все могло закончиться трагично. Наверное, бабушкины молитвы сберегли в тот раз маму для меня.

Раза два за зиму мама вместе с другими женщинами отправлялась с продажей в Казань. Выходили в час или два ночи. В колхозе можно было отпроситься всего на день. Вот они и шли «набыденку», проделав путь туда и обратно. А это, считай, километров семьдесят с гаком. Двадцать пять до Услона, а там через Волгу, до колхозного базара и обратно. Мы с бабушкой ждали ее, не спали, «чукали» прислушиваясь к малейшему шероху за дверью. Мама  возвращалась за полночь, мы помогали ей втащить салазки, развязать их. А она валилась с ног, не в силах выпить даже чашку чая.

Сегодня до райцентра от Сеитова можно доехать за двадцать минут. И за эти минуты я всякий раз проделываю путь мамы по зимней дороге, по колено в снегу…

Потом мы все лежали на печке, я грызла мерзлые пряники, которые мама купила в городе и под ее рассказ я сладко засыпала.

Летом бабушка обязательно возила меня в церковь. Ночевали у снохи Анисьи, жены Ивана. Комнатка маленькая, спали обычно под столом. Тетя Аня была женщина громкоголосая, но добрая и приветливая. И места хватало всем. Как только я появлялась, она тут же  давала Нине (моей двоюродной сестре) рубль и посылала ее за килькой. Все знали, что килька моя любимая еда! А утром мы шли в церковь на Баумана. Бабушка молилась, а я не знала чем себя занять. И с такими же девчонками бегала по церковному дворику, нам делали замечание. С нетерпением ждали причастия, потому что давали в ложке сладкого сиропа и просфиру. Домой переправлялись через Волгу на «Волгаре» и дальше с оказией.

В колхозе после войны была одна автомашина ТР-11-00. Работала она на дровах. В кузове лежали чурки, их подкидывали в трубу. Каждого новобранца из села всей деревней провожали до Первой долинки. Там парень подходил к каждому и прощался. Это был целый ретуал. А пока все шли пешком, мы забирались в кузов машины, которая медленно тряслась по булыжной дороге и принимались кидать чурки.  Именно из-за этих чурок дядя Миша Злобин, фронтовой шофер, и получил прозвище-Чуркин. Не раз рассказывал он, как брал Сапун-гору, как первым из своего взвода водрузил флаг на самую высокую точку. И быть бы ему Героем, да погиб командир, который обещал столь высокую награду. Наградой дяде Мише стала любовь и уважение сельчан.

Как часто, закрыв глаза, я оказываюсь на Большой улице в нашем маленьком в три окна домишке, крытом соломой.

Из мебели в избе лавка вдоль стены, самодельные стол, табуретки, деревянная кровать. Да еще были полати. Они всегда притягивали меня. Именно там хранила бабушка сушеные ябоки-кислушки, свеклу, морковь, земляничные лепешки и сахар. Он лежал в белом холщевом мешочке. Сахар был кусковой. Его кололи на более мелкие куски и за чаем, щипчиками откусывали понемногу и клали в рот. Вкусно! Иногда мы с мамой, в отсутствие бабушки, развязывали этот заветный мешочек и «воровали» несколько маленьких кусочков. И это была наша  с мамой тайна.  Печь-главный атрибут любой деревенской избы. Печка грела, лечила, на печке сушили зерно, одежду. Еще в доме на зиму ставили голландку-круглую жестяную печку. Ее топили вечером, на ночь. На печке мы  жарили нарезанную кругляшками картошку. Особое место занимал чулан. Святая святых каждой хозяйки. Там на стене висел посудник, где стояли железные миски, лежали деревянные ложки. Окна в доме маленькие, с перегородками. К потолку, на гвоздике, была подвешена семилинейная лампа. В чулане пользовались лампушкой, а во двор выходили ночью с фонарем. Электричество пришло в село с постройкой на речке Шиш небольшой электростанции. Свет «давали» утром рано и как стемнеет, вечером. Самый уважаемый в селе был электрик Геннадий Ронжин. Он ходил всегда в замасленной фуфайке, замысловато уместив на голове такую же кепку. Геннадий был сыном не вернувшегося с фронта солдата Петра Ронжина. На этой же улице жили дети солдата Николая Ронжина, брата Петра: Иван, Лидия, Анастасия, Алексей, Нина, Валентина. Тетя Соня воспитывала их одна. Она была награждена  медалью материнства. Все дети выросли, уехали из села, устроили свои судьбы, кроме Лидии. Она вышла замуж за Ивана Цветкова (по прозвищу Крупный), родила троих детей, пережила мужа и умерла пять лет назад.

Подрастало предвоенное поколение парней и девчат – детей войны, которые едва помнили или совсем не помнили своих отцов. На нашей улице это были кроме уже перечисленных Лисины, Козловы, Осянины, Пятинины, Масловы, Алешины… Может, кого-то я и забыла. Пусть простят меня за это их дети, внуки. Мой тогдашний мир ограничивался своей Большой улицей.

Мама и бабушка всегда старались не отстать от других семей. Особенно по отношению ко мне. В школу я пошла с новеньким портфельчиком, тогда как некоторым моим одноклассникам сшили холщевые сумки. Мама этим гордилась больше, чем я. Мне с первого по десятый класс дважды покупали пальто. И первое и второе я отлично помню. Со мной всегда приключались какие-нибудь истории. Первое пальто, темно-серое, без воротника я носила года три. Весной, когда в Кучином овраге бушевала вода, я упала в грязь, портфель был полон воды, так что «плакали» мои пятерки, но и книги и тетради мы с бабушкой высушила на печке! А вот с пальто было хуже. Замыла грязь и спрятала под перину, на кровать, в надежде, что оно просохнет. Увы… Мама увидела и задала мне по первое число.

Второе пальто темно-синего цвета, чуть не до пят, с черным блестящим воротником, купили в четвертом классе, под Новый год. Я плакала, потому что оно было длинное, и я походила на «пугало», а мама уговаривала: «За лето подрастешь, но зато какой воротник! Уши закрывает!» В этом пальто я умудрилась повиснуть на заборе у Обуховых. Тогда всем одежду покупали навырост. Такого пальто не было ни у кого. В нем я ходила до десятого класса, когда под Новый год мне купили новое, зеленого цвета. Пальто было красивое, с коричневым мутоновым воротником. И его постигла та же участь: поехали в Нижний Услон на соревнования на лошади, мальчишки толкнули и я зацепилась за гвоздь.  Словом, невезуха сплошная. Сейчас стыдно, горько и обидно за маму: она старалась из последних сил, чтобы я никогда не чувствовала себя обделенной.

Держать в хозяйстве скотину всегда было делом хлопотным. Ее надо было кормить. Одного сена на зиму корове надо было не менее четырех возов. А ведь его еще накосить, сложить в копны, привезти надо. Я косить научилась рано, но с мамой не всякий мужик мог сравняться. Когда я читала «Деревянные кони» Ф. Абрамова, то сцена покоса точь-в-точь списана с моей мамы. Она будто стелилась по земле, работая всем телом. После нее жнивье почти что не было видно. Больше всего я не любила, когда привезенное сено складывали на сеновал. Там было душно, темно, а сено все кидали и кидали…

Дом надо было отапливать, хозяйство содержать в порядке. Забор для двора мы делали из глины, с примесью навоза. Я месила все это в корыте, мама обмазывала заранее загороженный из частокола плетень. Я рано научилась делать все дела по дому. Задания получала утром. Если засыпала, потом могла пенять только на себя. Полоть грядки, загонять скотину, носить воду из колодца, мыть полы – вот далеко не весь перечень работ по дому для  девчушки 6-9 лет. Вечером, как только спадет жара, вся улица наперегонки бегала в овраг, где делали запруду и таскали оттуда воду на полив. Чтобы вода меньше плескалась, ведра покрывали листьями лопухов. Их было вокруг великое множество. Из цветущих молодых репьев мы плели корзиночки, делали посуду!

Осенью, как только начинала опадать листва с деревьев, мы со старшими соседскими девчонками отправлялись в Крутушку за дровами. Я никогда от них не отставала, хотя и была младше. Они-то довоенные! А какой тяжелой была вязанка с этими дровами. Я кряхтела, взбираясь по тропинке на пригорок, но несла на своих хрупких детских плечах. Мама ругала меня за это, но я-то ей хотела помочь. Орешником мы городили огород, топили  до зимы им печь. Бывала, что ночью мы ходили на Зайчикову, в лес за слегами для изгороди. Ночь, жутко. Мама ударит топором по дереву и прислушивается, не хрустнет ли ветка, не идет ли лесник. Штрафы тогда были очень большие.

Самое лучшее время, когда, сделав все дела по дому, мы забирались втроем на печку. Она еще хранила тепло, а мы все были рядом. Мама зажигала лампушку, брала в руки книжку и мы с бабаней, замирая, слушали ее. Тогда я познала мир сказок Пушкина, произведений Гоголя, стихов Некрасова…Я благодарна маме за это. Ведь именно тогда началась моя любовь к книгам. Мама до глубокой старости любила читать. У нее была поразительная память. И внуки, Лена и Алеша, будучи студентами университета, и зная привязанность бабули к чтению, «использовали» это в своих целях.  «Война и мир», «Они сражались за Родину» и многие другие книги мама читала всю неделю, а в выходные подробно пересказывала ребятам. Ее самыми любимыми книгами были книги о женской доле, особенно женщин Востока. Я находила и привозила их ей со всего района. Мою библиотеку она прочитала всю. По телевизору любила смотреть сериалы сериалы. Иногда к ней приходила соседка Настя «Горная». (Это была дачница из Казани, жила в Костиным доме на горе, отсюда и прозвище) Время, когда шли сериалы, мама отключалась от всего. Она садилась поближе к «ящику» и переживала вместе с героями фильма: рабыней Изаурой, Марией… Стоило нам приехать, она тут же начинала пересказывать все серии подробным образом.

Всем этим она компенсировала то, что не получила в юности, в зрелом возрасте. Мама была очень сильным человеком, несгибаемым, упорным. Если чего-то задумала, сделает непременно. Она была и прорабом, и строителем, и экономистом, и агрономом…Помню строительство бани. Помню, что кто-то из мужчин имел неосторожность сказать: «Че ты, Маруся придумала, это мужику-то неподъемно!»  А маму это очень задело. Отправилась в Макулово, обглядела все бани (там они покрепче, чем в Сеитове), выбрала подходящую и пошла к хозяину-плотнику. Все выспросила подробненько, померила бревна четвертями, и принялась за дело. Ее баня, хоть и небольшая, но получилась очень аккуратная и теплая. Наверное, потому, что для нас она старалась. Сейчас все эти мамины качества в полной мере проявились у Валентины, моей младшей сестры.

Женское счастье у мамы было недолгим. Выйдя замуж в пятьдесят пятом за Алексея Иванова, бывшего фронтовика из Воробьевки, прожила с ним всего десять лет, родила дочку Валю. Было всякое, но мама стерпела все. И когда жизнь наладилась, и пришел в дом мир, покой, мой отчим трагически погиб под колесами автомашины. И снова, в сорок три года, мама осталась одна. Предложения замужества были, но тогда она сказала, как отрезала, фразу, которая до сих пор в наших с сестрой душах «Я детей своих на мужика менять не буду».

Милая мама, ты до последнего дня осталась верна этой клятве, ты была с нами, нашими детьми, внуками. Ты любила их, а они платили тебе тем же. Ты гордилась нами, потому, что дала обеим дочерям высшее образование. Ты всегда говорила, что наши дети должны учиться. И они учились. Ты искренне радовалась их успехам, ты ждала их после каждого экзамена. Пекла пироги и накрывала стол. Наши победы были твоими победами, наша боль была твоей болью. Имея за плечами всего четыре класса Сеитовской школы, ты поражала нас своей грамотностью. Работая главным редактором районной газеты, я часто испытывала стыд за ошибки, которые мама находила в газете. Она не ругала, но говорила так, что я готова была провалиться сквозь землю.

Кстати, маму, меня и моего сына Женю учил один и тот же учитель- Кузнецов Иван Артемьевич. Если говорить об учителях, то нельзя умолчать о супругах Михеевых красавице и скромнице Анне Ивановне и статном фронтовике Федоре Ивановиче. Они были кумирами всех сеитовцев. Федор Иванович пережил свою жену не намного. Нам, его первым ученикам, пришлось провожать его в последний путь. Незадолго до этого мы с Валей Ронжиной и Тоней Козловой – его первыми ученицами, побывали у него. Долго разговаривали, вспоминая то трудное, далекое время, послевоенное Сеитово, школу, которой уже нет в селе, рассматривали фотографии.

Для мамы учителя были непререкаемым авторитетом. И если учитель сказал, для нее это было законом. Я училась хорошо, но была озорной и непослушной. За это мне часто попадало. От маминого гнева спасала бабушка. Это потом я поняла, что так мама «делала» из меня человека.

Ее нет с нами уже пять лет. Боль утраты велика. По-прежнему мы ее дети и внуки свои дела и поступки оцениваем ее взглядом, мерим ее меркой.

Мама очень хотела, чтобы я посмотрела мир и потому никогда не останавливала меня, если я куда-то в очередной раз отправлялась. Только тихонечко молилась, провожая в дальний путь. Мой сын Женя, которого она взяла из роддома двадцатидневным, стал для нее главнее, чем я. Я долго болела и она вместе с бабушкой выхаживала меня.

Теперь я сама уже прабабушка, но мне так не хватает моих дорогих, самых близких людей бабушки и мамы. Не хватает их терпения и выдержки, мудрости, опыта.

Жители с Большой улицы.

Из детства память хорошо сохранила не только улицу, широкую, чистую, зеленую, но и людей, которые жили в пятидесятые годы на ней. Семей с одинаковыми фамилиями было много. Только Козловых четыре! Различали по второй, непонятно откуда взявшейся, фамилии. Мы –Козловы – Шаровы, напротив жили Козловы-Кануновы, через два дома от нас – Козловы – Павловы, далее Козловы – Кучумовы… Вторая фамилия была точной и верной. Почему Шаровы? Говорили, что мой пра-прадед был очень маленького росточка и при ходьбе катился как шар. Так это или нет, но теперь уже не узнаю. А меня часто спрашивали, а чья же ты Козлова?  Шаровых знали все.

Напротив нашего дома жили Кучумовы. Невысокий дед-Васятка-так звали его все. Он ходил всегда в длинном зипуне и с батогом. Еще у него было прозвище – Карпатка. Оно ему досталось, как память на войне в Карпатах. Их семья была большая, работящая.

Моя мама работала в колхозе, была огородницей. В те годы в колхозе был огромный огород в пойме реки Шиш. По осени огурцы, помидоры, морковь, капусту отвозили на машинах в Нижний Услон, на плодово-ягодный. В старших классах такие машины, груженые яблоками, малиной, медом сопровождали мы. Дороги плохие, ухабы. А мы еще умудрялись по дороге малину с медом есть!

Порой мы залезали в колхозный сад. Там было много яблок, смородины, вишни, малины. Сторожил колхозный сал дядя Яша Сафронов. Однажды маме пришлось платить штраф за то, что я «попалась» с кузовком вишни.

А вот на пасеку нас пускали часто. Особенно, когда мы работали в саду вместе со взрослыми на сборе ягод. Низенькая землянка с земляным полом, грубо сколоченным столом. На столе  большое блюдо с медом. И несколько ложек. Их никто не мыл. Поели одни, за стол садились другие. Главным пасечником был дядя Алеша Козлов (Канунов).

Он прошел всю войну, был ездовым, награжден медалями и вернулся к семье. Семья была многодетной: Ваня, Коля, Нюра, Валя, Тоня, Шура, Витя. Иван вместе с отцом прошел войну, имел награды. Был он статным, красивым, черноволосым. Под стать ему и жена Анна Ивановна Удалова, родившая троих детей. Иван болел и в пятьдесят третьем его не стало. У него были наушники и он часто слушал радио. Иногда и нам разрешал, но я почему-то боялась. А если не слушалась маму, то действовали на меня только слова Ивана Алексеевича: «Сейчас, Римка, Сталину сообщу, что не слушаешься. Заберут!» Я бежала к старому заброшенному кирпичному дому и пряталась в лопухах. Сидела долго, пока взрослые не начинали меня искать. Практически я была полноправным членом этой семьи. Мама и бабушка с работы приходили поздно. Когда за стол садилась огромная семья Кануновых, я была тут же. Тетя Дуня, добрая, спокойная женщина брала в руки каравай хлеба, прижимала его к груди и начинала нарезать ломти. Каждому подавала по ломтю. До чего же вкусен был тот хлеб! Больше я такого никогда и нигде не ела. А как стучали ложки о края большого блюда, а как мгновенно исчезала из чугунка картошка! Милые, добрые тетя Дуня и дядя Леша, всякий раз, бывая на сельском кладбище, я подхожу к вашим могилкам и как с живыми, говорю.

Кстати, тогда в каждом доме висел портрет Сталина. У нас тоже красовался вождь в военном френче с карманами, с большими усами. Когда я просила у мамы пять копеек на пряники или в кино, часто слышала «Попроси у товарища Сталина, у него, чай, в кармашке много денег». И я, оставшись дома одна, вставала перед портретом и просила: «Дяденька Сталин, дай мне денежек!» Теперь все это кажется смешным, а тогда я все это делдала на полдном серьезе.

Церковь и праздники.

Память, память. Она не отпускает, цепко держит, становясь с годами все яснее, четче. Огромная деревянная церковь стояла на самом красном месте села и была видна отовсюду. В ней церковным старостой служил мой прадед Данила Алешин, а бабушка, еще девчушкой, пела на клиросах. В тридцатые, когда организовали в селе колхоз, из церкви сделали склад, всю утварь растащили, иконы пожгли, колокол скинули. В шестидесятые это был уже сельский клуб. Сегодня сохранился лишь остов той церкви.

«Остов твой стоит посреди села.
Отовсюду ты церковь нам видна.

Величавою ты собой была.

… Кто беду творил, Те уж сгинули».

Церковь не восстановить. Но и сломать до конца ни у кого не поднимается рука.

Самыми яркими событиями в селе были праздники. Престольный праздник – Крещение. Но почитали Пасху и Троицу, Рождество и Благовещение, Ильин день и Николу… Пасху ждали с большим нетерпением. Как только сходил снег,  и солнце начинало припекать, выносили лежавшие в сундуках одежды, развешивали их на заборах, сушили и проветривали все постельное. Затем убирались в доме. Мыли полати, подпечек, печку, выметали в сенях и чулане изо всех углов скопившийся мусор. Мне всегда «поручали» мыть под печкой. К весне там выводили свое потомство гуси, зимой отогревались поросята, ягнята. Так что мусора было предостаточно. С тех пор я не выношу низких потолков. Полы в избе скоблили по нескольку раз косарем, меняли по два-три раза воду и они становились желтыми. Праздник начинался с вечера, в сочельник. Кругом все чисто, выглажены углевым утюгом и повешены занавески на окна, на тябло, на дверь в чулан, белизной сверкают полотенца. Готовим начинку для пирогов, разделываем холодец. Бабушка поставила тесто. В большой хлебной чашке – крашеные луковичными перьями яйца. Перед иконами теплится лампада, бабушка читает молитвы. Мы слушаем, интуитивно повторяя за ней не совсем понятные слова. Ровно в двенадцать в селе начинают «пугать чертей» – стрелять из ружей. Праздник пришел!

Закрыв молитвенник, бабушка подает нам крашеное яйцо и троекратно, со словами «Христос воскресе!», целует. Мы ей радостно отвечаем «Воистине воскресе!». Съедаем по яйцу и ложимся спать. Утром, просыпаясь, вижу на столе, в блюде, груду румяных пирожков с мясом. А вот и первые христосовальщики! Как им радовалась бабушка. Каждому слово ласковое найдет, расспросит о родителях. Потом так же делала и мама.

Пришла очередь наряжать меня и отправлять христосоваться. К празднику обязательно шили обнову, покупали носочки (почему-то всегда в полосочку), сандалии. Заплетали в косички яркие ленты. Гурьбой мы ходили из дома в дом. Яиц набирали несколько десятков. По дороге делились со старшими девчонками. Потом шли на гору катать яйца. Так что до дома доносили и не так уж и много!

А Троица? Трава и лес уже покрылась зеленью. Рано, до завтрака, гурьбой, шли в лес за «лелюшками», чтобы украсить ими дом, тябло в доме. Ветки клена, липы, калины несли и на кладбище. И украшали ими дорогие могилы. Это сейчас сеитовское кладбище похоже на скорбный парк, а тогда не было ни одного деревца. Первыми их посадили на могилке фронтовика Ивана Козлова (Канунова) его братья и сестры.

Придя с кладбища, садились за праздничный стол, взрослые выпивали , а мы уплетали пироги, запивая их топленым молоком или квасом. Вечером, встретив стадо и управившись с делами, собирались группами и шли вокруг деревни дыбом! Бабушки доставали старинные сарафаны, молодежь обновы. Зрелище неописуемое! Со всех сторон, словно ручейки, собирались в хоровод сеитовцы. Какие только песни не пели, в какие игры не играли. Те, что постарше, пели старинные, обрядовые, женщины помоложе свои любимые «Вот кто-то с горочки спустился», «Каким ты был», «На горе колхоз» и другие.

… От мала до стара

Вышли все гулять.

Водят хороводы,

Без вина пьяны.

Православный праздник

На святой Руси.

В конце каждой улицы ставили качели (козлы). Нас, мелюзгу, к ним не подпускали. Мы бегали кататься днем, когда никого не было рядом.

Новый год, Святки, День урожая.

Новогодняя елка в школе всегда была любимым праздником детворы. Самодельные гирлянды, фонарики, конфеты. Делали их на уроках труда в школе и получали на дом задание – изготовить игрушки Мне всегда помогала мама. Она вырезала такие замысловатые снежинки, что просто загляденье. А какие клоуны получались из яичной скорлупы, а разноцветные фонарики! Красок не было, красили цветными карандашами. Кажется, тогда коробка шестицветных карандашей стоила всего шесть копеек. Гирлянды вешали и дома.

Школа наша постройки двадцать четвертого года, была сделана по проекту И.Н. Ульянова, добротная с двумя входами и выходами. Рядом был дровенник, где лежали заготовленные с лета дрова. Отопление в школе было печным. Стояла она на высокой горе. Все село было как на ладони. Зимой со школьной горы мы катались на санках, чунях, самодельных лыжах. Домой приходили темно, замерзшие, похожие на снежные кучи. Была гора и поменьше. Называли ее Костина по фамилии живущей тут семьи. Вообще-то им фамилия была Вагины. Дядя Коля – глава семьи вернулся с войны с обмороженными ногами. Высокий, сердитый. Избенка была маленькая, а семья большая. Дети довоенные и послевоенные. Валя, Рая, Тамара, Люба, Нюра, Шурка… Они-то и определяли, кому кататься с этой горы.

В Новый год школа была нарядной, теплой. Нам шили костюмы. В основном все девочки были снежинками, а мальчишки зайчиками. Каждый костюм из марли. Как мы ждали новогодние подарки. Там обязательно были грецкие орехи, пряники, яблоко. Это сегодня никого уже ничем не удивить. А тогда для каждого из нас была светлая радость и приходила она с красавицей елкой.

Вслед за елкой, в рождественский сочельник (надо же родиться в такой день!) у меня было день рождения. Но я весь день убиралась вместе с мамой и бабушкой, готовились к встрече Рождества. Даже молока в этот день я не пила, терпела до завтра! Пост кончался, и можно было есть все скоромное: мясное, молочное.

Начиная с Рождества проходили святки. По улицам из дома в дом ходили ряженые, дурачились, валяли в снегу прохожих. Мама тоже часто ходила «по святки», надев бабушкин сарафан, сделав из пакли длинные косы… На каникулы из Казани приезжала моя двоюродная сестра Нина. И мы втроем: мама, Нина и я – гадали. Одно из гаданий у мамы сбылось. С ведром на голове, она должна была, покрутившись на месте, выйти в ворота. Вышла! А через некоторое время в нашем доме была свадьба.

Вспоминать о детстве можно бесконечно. Каждый день приносил что-то новое. Пятого марта пятьдесят третьего умер Сталин. Единственный приемник был у учителей. Вся деревня сбежалась в школу, плакали женщины, мужики сурово молчали.

А выборы? Вот уж был настоящий праздник «В буфере продавали булки и пили избиратели вино». Булки привозили из Услона, они были мерзлыми, но такими вкусными. За ними выстраивалась очередь.

Из осенних праздников – День урожая. На кострах, в огромных котлах варили щи с мясом. Наверное, для этого кололи бычка или овец. В Сеитове в те годы была овчарня, птичник, конедвор, коровник, телятник.

Делили по едокам. Мама ходила с бидончиком и кастрюлей. Приносила щи, кашу и хлеб. Усаживались за стол и начинали хлебать. Почему-то именно это запомнилось. Но, скорее всего, колхозники собирались все вместе, пели песни, танцевали под гармошку и мама тоже уходила туда.

Культурная жизнь села.

В тридцатые годы в каждом селе была изба – читальня. Там собиралась молодежь, проводились собрания, громкие читки книг и журналов. Была такая изба-читальня и у нас. Заведовала ей в войну и после войны Лидия Владимировна Исакова, эвакуированная из Брянска. В Сеитове она сошлась с Федором Удаловым-нашим дальним родственником, но он был призван на фронт. Танкист, дошел до Берлина, был ранен, контужен, имел много наград. Дядя Федя после войны остался жить в Ленинграде, женился. А Лидия Владимировна очень подружилась с нашей семьей и часто бывала у нас. До сего времени у меня хранится ее деревянная шкатулка, инкрустированная соломой, где написано «Дорогой женушке Лидушке». Детей у нее не было и она очень привязалась ко мне. Уговорила маму, чтобы я училась в Верхнем Услоне и жила у нее.

Лидия Владимировна не вернулась в Брянск, скорее всего некуда было возвращаться. Жила в Верхнем Услоне, была дружна с Екатериной Петровной Мокшиной, Екатериной Ивановной Кариной, бабушкой Анисьей Кулагиной. А последнее пристанище нашла на местном кладбище.

Очень редко, но в Сеитовскую избу-читальню все же привозили кино. Желающих его посмотреть было много и детей не пускали. Движок стоял на улице и если киномеханик (Он был из Куралова, фамилия Тарасов, но все его звали почему-то Командором) выходил, чтобы запустить его, мы умудрялись прошмыгнуть внутрь. А в основном все фильмы  смотрели через маленькое окошко, по очереди. Потом, правда, сделали подкоп в стене и залезали прямо в зал. «Тарзан», «Свинарка и пастух», «Кружка пива» – эти фильмы остались памятью детства. Наверное, были и другие, но я их не помню

А вот спортом занимались тогда все. Игры были самые настоящие: в городки, лапту, штандр, скакалки. Мячи были сделаны из опилок, впрочем, все игрушки были исключительно самодельные. Не даром говорят, что детская память самая цепкая. Вот и я храню в памяти свою первую куклу, подаренную мне моим крестным. У нее было голубое, в мелкий горошек, платье и светлые локоны. Только на несколько минут оставила я свою любимую куклу в огороде, а поросенок по имени Борька, в клочья растрепал ее. Больше мне кукол не покупали и не дарили. Но зато на день рождения подарили копилку «Сиротки». Жалостливая такая, обнявшись, стояли мальчик и девочка.

Позже стали играть в волейбол, шашки, шахматы. Мальчишки увлекались гиревым спортом. Возле клуба была спортивная площадка, натянута сетка для игры в волейбол. Собирались мужчины, молодежь. Каждый ждал своей очереди. К праздникам в клубе ставили концерты, спектакли. В спектаклях мне всегда доставалась главная роль. Рядом со мной всегда была моя верная подруга Люба Кучумова. С ней мы могли часами смешить зал, разыгрывая сценки из реальной жизни своих земляков.

Наша юность – это великие комсомольские стройки века. Мы мечтали об Ангаре и строительстве Братской ГЭС. В выпускном классе, зимой, на лыжах отправились в райком комсомола и просили отправить нас по комсомольской путевке. Секретарь райкома, (кажется это был Фомин В.), внимательно на нас поглядел и спрашивает: хотите быть на переднем крае в борьбе за коммунизм? Услышав утвердительный ответ, пообещал выдать комсомольские путевки … на сеитовскую ферму, работать доярками, где нужны были молодые кадры. Я продолжила учебу, а вот Люба уехала в Ангарск к родственникам в няньки. Да так и живет она в городе нашей мечты. Приглашает меня, надо бы собраться…

Вообще мы очень много читали. Настольными книгами были «Молодая гвардия» Фадеева, Полевого, Виллиса Лациса, Абсалямова, Горького, Островского-всех не перечесть. Мы увлекались поэзией учили наизусть стихи Есенина, Некрасова, Пушкина, Кольцова, Маяковского, Твардовского. В Сеитове была огромная библиотека. Нам, участникам художественной самодеятельности, доступ туда был открыт всегда, потому как нашим руководителем была Римма Петровна Пичугина, местный библиотекарь. Она была необыкновенной красоты и большого ума.

Конечно, в селе были свои таланты, свои юмористы, свои знаменитости. Начну с последних. Юрий Храмов, сын солдата, не вернувшегося с войны. Невысокого росточка, неказистый, некрасивый, но в селе его уважали и любили. Он заведовал местным радиоузлом, который находился в бывшей церкви. Ровно в шесть утра, как только замолкали звуки Государственного гимна, пробуждалась страна, раздавалось волнующее:

-Внимание, внимание, говорит местный радиоузел.

Голос у Юрия был один в один как у знаменитого Левитана. Потому и звали его именем всенародно любимого диктора. А какой талант крылся в другом деревенском парнишке – Геннадии Ронжине (будущем электрике и знаменитом трактористе). Как виртуозно играл он на гармошке! Его, мальчишку, звали на свадьбы, праздники. Первый парень на деревне! В жены себе выбрал лучшую в селе певунью Нину Гусеву.

Кстати вспомнить и других гармонистов Александра Маслова, Анатолия Храмова.

Великим рассказчиком был дядя Вася Алешин, тоже фронтовик, брат моей бабушки. С войны он принес висевшую, как плеть, руку. Работал сторожем на пасеке. За умение виртуозно врать, дали ему прозвище -Мюнхаузен.

В людской памяти

Наряд на работу колхозникам давали ежедневно. Наша улица собиралась обычно в доме Андрея Кучина. Пока ждали бригадира Алексея Алексеева (а он давал наряд на других улицах), меня заставляли читать «Молодую гвардию», «Повесть о Зое и Шуре». Я старалась читать громко, выразительно, чтобы маме не было за меня стыдно.

Тогда я решила, что как вырасту, поеду в Краснодон, где жили и боролись молодогвардейцы. В десятом классе я написала письмо Елене Николаевне Кошевой, матери Олега. Радости не было предела, когда мне пришел ответ. К сожалению, это письмо сгорело во время пожара. А в Краснодоне, Ворошиловграде, Ровеньках я побывала со своей дочкой и поклонилась Героям.

Наше послевоенное поколение до сих пор помнит всех вернувшихся с войны фронтовиков. Их в селе было не так уж и много. Водителями работали Михаил Злобин, Василий Маслов, Петр Косарев, Петр Канунов. Бессменным кузнецом в селе был Николай Иванович Рагузин. Его фронтовой путь закончился, едва начавшись на Синявинских высотах, Волховского фронта. Ногу в первом же бою вывернуло на сто восемьдесят градусов. Так и ходил он один носок вперед, другой – назад. Плотниками работали Антон Цветков, Иван Яковлев. Пастухами были Петр Кучумов, Михаил Боев, мой отчим Алексей Иванов, охранниками Яков Сафронов, Иван Лабутов, Василий Алешин, трактористами Иван Кучумов, Иван Цветков…. Конечно, это далеко не полный список. Но я пишу о тех, чьи имена хранит моя память, в основном это жители Большой улицы.

Я любила слушать рассказы  фронтовиков. Спустя годы, вспоминала эти рассказы, искала по карте знакомые названия городов, рек, государств. Где только не довелось шагать фронтовыми дорогами моим землякам? Где только не сложили они свои головы. Всем миром ставили мы в год 25-летия Победы в Сеитове памятник павшим в боях односельчанам. Особенно старались те, кто вернулся в войны. В «Сельхозтехнике» сварили четырехгранный невысокий с красной звездой обелиск. На черной плите учитель Валерий Майоров написал слова «Никто не забыт, ничто не забыто». Мы с учительницей Верой Тупаевой, на собранные со всего села деньги, купили в Казани огромный венок. И вот 9 мая 1969 года. Все село собралось на пригорке. Выступают фронтовики, ученики местной школы, отдают пионерский салют пионеры. Анна Алексеевна Носова, партийный секретарь колхоза «Знамя Ленина», которая сразу же подхватила нашу инициативу, просит фронтовиков заложить капсулу с именами не вернувшихся с войны, объявляется минута молчания.

Этот памятник стоял до сего времени, хотя все реже собираются здесь сельчане. Уже и ходить-то к нему стало некому. А из фронтовиков в живых остался Николай Михайлович Лабутов. Остальные под красной звездой лежат на местном погосте.

Но вот в год 70-летия Победы правнук участника двух войн Николая Антоновича Цветкова, внук Алексея Егоровича Иванова – Алексей Цветков реставрирует памятник и 8 мая обновленный он вновь радует взор каждого. А главное, память не стерлась, она продолжает жить во внуках и правнуках, в нас с вами.

Постарело село, опустели некогда шумные и многолюдные улицы, пустыми глазницами смотрят окна. Вот и наш дом стоит сегодня одинок. Нет хозяйки, а мы навещаем родительский дом все реже и реже. И так почти каждый дом.

Наша Большая улица, которая помнит свадьбы, проводы в армию, шумные игры детворы, обезлюдила. Лисины, Вагины, Кучины, Ронжины, Ронжины, Обуховы, Удаловы, Ронжины, Кучумовы, Козловы, Осянины, Кучумовы, Козловы, Козловы, Нефедовы, Кучумовы, Махотины, Носовы, Абрамовы… И это исчезнувшие дома только с нашей Большой улицы.

Как только стороной от Сеитова прошла трасса Казань-Ульяновск, а колхоз объединили с Макуловом, закрыли библиотеку, школу, сельсовет люди подались в поисках лучшей доли в Нижнекамск, Челны, Осиново, Юдино, Казань. Село стало неперспективным. Заросли бурьяном фермы и огороды, вымерз колхозный сад, давно нет пасек, кузни, добротных амбаров с полными закромами хлеба. Порушились оба моста. Заилило ручьи с хрустальной водой, обвалился  колодец, разобрали бани… Ночью в селе не видно огней. Редкое окно засветится и погаснет. По дорогам весной и осенью, как впрочем, и зимой не пройти, не проехать.

А на нашей Большой улице из местных 19 семей осталось всего четыре. Более семидесяти детей по моим нехитрым подсчетам было в пятидесятые годы. Самые многодетные семьи – Козловых (Кануновых), Ронжиных, Алешиных, Масловых, Вагиных, где воспитывалось по пять и более детей. Сегодня на нашей улице нет ни одного ребенка. Неужели оно исчезнет с лица земли, мое село, как исчезли десятки деревень только в нашем районе. Об этом больно думать.

****

Невозможно вспомнить и написать то, что было шесть десятилетий назад. Сколько воды утекло в ручьях и речках. Вот и село постарело, стало беспомощным и грустным. Речку запрудили бобры, мосты упали, заилило родники и колодцы. Нет правления колхоза, нет автовесов, нет луковских амбаров, кузни, сада, дороги, мощеной булыжником, школы. Нет, нет, нет… А, главное, ушло поколение замечательных людей, преданных, надежных, трудолюбивых, которые не дрогнули в годину испытаний, выстояли, выдержали и вырастили нас…