Клуб «Симбирский глагол». Жан Миндубаев “Форточка”

Ведущий клуба – Жан Миндубаев.

                                                ****

Рассказ

Писателя Юрия Егорова приняли в СП СССР еще до многозначительного  ужина «больших людей»  в Вискулях. Тогда еще существовал СССР, авторам платили гонорары – и сам он был на двадцать лет моложе, чем сегодня.

Именно тогда Егорову, как «члену СП СССР», и дали квартиру в пятиэтажке на Северном Венце – с видом на Волгу.

После всех жилищно-коммунальных мытарств, испытанных Егоровым, новое жилье показалось ему раем. Он перегородил одну комнату в двухкомнатной “хрущевке” пополам – и стал называть каморку в девять квадратных метров ” моим рабочим кабинетом”.

И теща, и жена тоже были весьма довольны – и называли теперь зятя и мужа не иначе как “творческая личность”. И даже “приглашали к столу”. Однако такая благодать длилась недолго: гонорары платить перестали и отношение домашних к литературному творчеству сильно изменилось.

Впрочем, самого Юрия это огорчало не сильно. Склонный к добродушию и полноте от рождения, он продолжал часами сидеть в своей каморке – что-то там черкать, жалуясь на плохую бумагу и подсыхающие шариковые ручки.

Потом, вечерами он стал ходить в аптеку номер семьдесят семь, она была рядом – и приобретать там вдохновляющий напиток “боярка”. Напиток стоил недорого-  всего десять рублей – но вдохновение пробуждал сильно и отчетливо.

Егорову нравилось, что его комнатенка завалена исписанными листами бумаги; что он может часами размышлять о таинствах прозы Ивана Бунина – и слушать на старом пленочном диктофоне душераздирающие  романсы Александра Малинина:

“Товарищ Голицын, а может вернемся?!

Зачем нам, поручик, чужая земля?”

Вернуться Егоров всегда хотел в Ежовку, деревушку своего детства, где стояло двенадцать  избушек и квакали по вечерам лягушки в подсыхающем пруду… Но возвращаться было некуда  и не на что.

И еще Юрия мучила форточка в его “рабочем кабинете”. Во-первых, она находилась как раз над письменным столиком, стоявшим впритык к окну. И из нее, особенно в осень, всегда шибал в голову писателя морозный дух.

Впрочем, с этим жизненным неудобством Егоров справлялся, натянув на голову старую, уже изъеденной молью шерстяную лыжную шапку жены..

Жена  и посоветовала ему наглухо забить форточку, жалуясь:
– Мне по ногам холодом  несет!

– Почему я не чувствую? – оборонялся писатель.
– Да потому что ты в валенках сидишь, дурак!

Егоров смотрел на свои ноги – и убеждался, что жена права. И насчет дурака – и насчет валенок.

И форточку он наглухо заколотил.

Но как-то в апреле, учуяв во время похода за «бояркой» зов весны, он выдрал форточку из заточения.

В «кабинет» весело ворвался гомон грачей, переклик синиц,……. карканье ворон, дикий  кошачий рев. Все это были признаки пробуждающейся жизни, от которых он уже отвык за зиму.

А потом наступило время сажать картошку и лук на садовом участке; обрезать сливу и смородину, бороться с колорадским жуком и ругаться с соседом, который нагло поставил высокий забор, бросавший тень прямо на только что высаженные помидоры…

Уже прошла половина лета, когда Егоров решил навестить  город. Ну, и в аптеку номер семьдесят семь заглянуть – его уже потягивало к творчеству.

Пятиэтажка стояла на месте, аптекарша была приветлива, день был погожий.
– Посидим на Венце, Юрка?! – озадачил его сосед по этажу, маршрутчик Коля Хенчев. – На Волгу посмотрим, на обрыв – там стрижей тьма, молодняк уних вывелся, носятся как бешеные. Огород твой не убежит. Завтра я тебя подкину на дачку.. Да и пузырь у меня благородный – видишь «Белый медведь».

Стрижи и вправду бесчинствовали над рекой: ввинчивались в воздух, хватали на лету  комаров  и  мошек, верещали отчаянно- радовались  молодой  и бесшабашной  жизни.

– Смотри, смотри – что вытворяют, зисранцы! – охал Колька. – Это молодняк, он охотится. Надо же так уметь: на лету комара увидеть, догнать, не промахнуться – и слопать! Нам бы так, а классик?
Они славно посидели, мирно разошлись.

Утром Юрий открыл дверь в «рабочий кабинет». Какой-то нехороший запах стоял в каморке. Ориентируясь по нему, писатель подошел к окну. Тянуло из открытой форточки – но разве дух тления, дух смерти мог подняться до пятого этажа?

Между рамами он увидел что-то серое, скомканное, некие комочки с перьями, которых он насчитал ровно семь. Это был выводок стрижей, влетевший видимо давно в сумерки в черную дыру форточки, как в свое родное гнездо, на ночлег..

Юрий забыл закрыть форточку перед отъездом к своим помидорам и колорадским жукам.

Он долго смотрел на мертвых птичек.

И вдруг ему самому захотелось нырнуть в эту раскрытую форточку.

Нырнуть из дома, в бездну волжского простора над обрывом… И летать там, в том райском просторе вместе со стрижами, радуясь  безмерности  жизни, ее восторгов и озарений, ее кажущейся бесконечности и вечного счастья в ней… И также, как стрижи, захлебываться от переполняющего душу блаженства бытия, от беззаботного скольжения в бесконечности…

А погибшие по его дури  и собственной  неопытности  птенчики лежали серой кучкой между рамами окна с открытой форточкой.

И жуткий запах стоял в его «рабочем кабинете».

А «боярки» под рукой не было…