Ведущий Клуба – Жан Миндубаев.
От ведущего:
Когда-то Лев Толстой предрекал, что так называемая беллетристика_ то бишь выдуманная, сочиненная литература (художественная) будет вытеснена литературой документальной то есть, повествующей о том, что было на самом деле, в реальности.
Время доказывает правоту гения словесности. Воображение писателей уже иссякло. Не зря же западная (европейская литература) уже в конце позапрошлого века переходила на описание легких физиологических или психических отклонений своих героев. Но и эта тема исчерпала себя. Ныне «фэнтезеры» буквально лезут из кожи, стремясь увлечь читателя…
А документалистика растет и крепнет ибо реальная жизнь людей оказалась куда интересней, драматичней и трагичней выдумок…Она отражает жизнь, ощущения , трагедию и радости действительности..
Почитайте рассказ Андрея Перепелятникова – и убедитесь в этом сами.
Жан Миндубаев, заслуженный работник СМИ Ульяновсой области; лауреат премии имени Благова; член Союза русских писателей.
==================================

Андрей Перепелятников .
Буланый.
Рассказ.
Толина мама работала дояркой на молочно-товарной ферме колхоза, которая располагалась километрах в двадцати от города в бескрайней степи Калмыкии. Жили колхозники в небольших саманных домиках рядом с фермой. Ребята школьники, чьи мамы работали на ферме, жили в городе и приезжали к своим мамам только в каникулы.

На ферме, кроме коров и телят было две лошади. Один среднего роста, вороной красавец. Второй конь был масти буланой, высокого роста, с большим животом, ленивый до невозможности, как говорили о нём ребята. Звали лошадей работники фермы по их масти – Вороной и Буланый.

Вороным, очень резвым и строптивым конём пользовались гуртоправ Сидор Леонтьевич и его помощник здоровенный, бросивший учиться после пятого класса, Витька. На Вороном гуртоправ с помощником пасли стадо. Буланый работал в основном по хозяйству. На нём доярки в большой деревянной бочке возили для кухни воду из колодца, ездили в правление колхоза и по своим делам в город. А когда наступали каникулы у школьников, Буланому приходилось ещё и пасти скотину. Ведь своего вороного Сидор Леонтьевич давать ребятам, помогавшим ему пасти стадо, опасался.

Запряжет в телегу или оседлает Буланого какая ни-будь тётенька и плетётся этот ленивец, едва переставляя ноги, горизонтально вытянув свою длинную шею, словно корова. А если стегнут его кнутом, чтобы передвигался быстрее, пробежится минут пять лёгонькой рысцой и снова переходит на медленный с протяжечкой ног шаг.

Так Буланый работал от каникул до каникул. Но когда приезжали на ферму школьники, вольница у него прерывалась. Передвигаться, словно корова, ребята ему не позволяли. К стаду и обратно приходилось только скакать. Заворачивать коров от колхозных пшеничных полей во время пастьбы, приходилось тоже не вразвалочку. Даже телегу с бочкой приходилось таскать бегом. Эти сорванцы не позволяли Буланому и вытягивать шею. Натянет мальчуган уздечку или вожжи, хлестанёт кнутом по крупу и приходится бежать с круто изогнутой шеей, словно резвый до невозможности скакун. Им же хочется ездить так, как гуртоправ с помощником на Вороном.

Как-то в конце мая на ферме появился раньше всех сдавший переводные экзамены в школе Толька. (В те послевоенные времена все школьники, начиная с четвёртого класса, за каждый учебный год сдавали экзамены, и только по их результатам переводились в следующий класс).

Время было обеденное. В высоком голубом небе сияло палящее солнце. Все работники фермы в балке из колодца поили стадо. Приехавший с молоковозом Толька, уставший и потный, кинул на мамину кровать свою дорожную сумочку и пошел к колодцу. Когда он со всеми поздоровался и доложил, как сдал экзамены, его мама сказала: «Там на пригорке пасётся спутанный Буланый. Сходи, приведи и напои его». Толька вскарабкался по крутому обрыву балки, быстро пошагал по широкому в золотистых ковылях полю. Встреча с мамой, красота ещё не выгоревшей от зноя степи, предстоящая встреча с Буланым, подняли у мальчишки настроение. Шагал он радостный и счастливый. Подойдя к Буланому, первым делом достал из кармана штанов приготовленный для друга ломоть пахучего, испеченного бабушкой в русской печи хлеба и подал угощение. Своими большими мягкими губами Буланый ловко взял из протянутой ладошки хлеб. А Толька, прильнув к пахнувшей степным разнотравьем голове лошади, обнимая друга после долгой разлуки, несколько минут чесал лошади подбородок и вокруг ушей, что очень любил Буланый. Потом мальчик развязал верёвку на передних ногах коня, привязал верёвку к недоуздку (Изделие из кожи, как и уздечка только без удил и поводков.) и повёл лошадь к водопою. А придя к колодцу, не стал поить его из общего большого деревянного корыта, откуда пили коровы, напускавшие в воду слюну. Мальчик взял ведро и таскал Буланому свеженькую, чистую, прохладную воду из колодца пока тот не наполнил свой здоровенный живот.

Напоив коня, Толька подвёл его к лужайке с зелёной свежей травкой. Буланый стал щипать траву, а Толька, держа коня за верёвку от недоуздка, повернулся к Сидору Леонтьевичу и спросил, кто погонит на пастбище коров после водопоя. И в это самое время у своего левого уха он услышал жаркий выдох лошади. Машинально приседая, мальчик повернул голову влево и увидел широко раскрытую пасть Буланого, изготовившегося укусить его за левое плечо. Увернуться от укуса он не успел. Куснул его Буланый не сильно.

Но своими огромными зубищами сильно ударил по лбу выше глаза. Отскочивший в сторону Толька вскрикнул: «Ах ты, паразит! Значит так, да?…» В ту же секунду он сильно дёрнул верёвку и свисавшим из рук её концом приготовился стегануть предателя по морде. Но произошедшее видели доярки и Сидор Леонтьевич. Толькина мама вскрикнув: «Ой боже!», – в одно мгновение подбежала к сыну и вырвала из его рук верёвку. «Вот вам и смирный! Такого с ним ещё ни когда не было! Вот оказывается, какой он этот Буланый!» – слышалось со всех сторон. А подошедший к Тольке Сидор Леонтьевич, поправляя желтыми от табака пальцами свои седые усы, громко сказал: «Что ж вы думаете? Скотина глупая? Ни чего не понимает? Ан не-е-т! Всё этот наш лодырь понимает. Всё! Он же знает, что с сегодняшнего дня придётся ему получать кнутом и скакать, скакать и скакать. Так-то вот. Веди его Толя в конюшню. Пообедаешь, оседлай этого своего друга и приезжай во-он за тот пригорок. Сменишь меня». Гуртоправ указал плетью, где после водопоя будет пасти коров. А приунывший Толька, бросив Буланому: «Ну! Пошли!», – потянул за верёвку и медленно повёл коня по крутому склону балки. Когда вышли из балки и отошли подальше, Толька остановился и повернулся к Буланому со словами: «Вот ты оказывается какой! А я тебе хлебушка… Хотел даже сахару у мамы взять, хорошо что его у нас нет, а то слопал бы и кусаться…». Толька с укором отчитывал коня, а тот не обращая ни какого внимания на упрёки в свой адрес, легонько потягивая ноздрями воздух, тыкал мордой о карман Толькиных штанов, откуда ещё пахло вкусным хлебом. Но вот Буланый, не обнаружив в карманах мальчугана пахучего хлеба, медленно поднял голову и глянул своими большими карими глазищами прямо, как показалось Тольке, в самую его душу. Мальчик не выдержал этого взгляда, резко отвернулся и медленно пошагал, волоча ноги по пыльной в коровьих лепёшках дороге. Ему показалось, что Буланый, выслушав его упрёки, сказал ему: «Меня упрекаешь в недружеском поведении, а сам! Сегодня же будешь больно стегать меня, и гонять галопом в эту жуткую жарищу…». «Точно! Так и есть! Сидор Леонтьевич сказал же, что он всё понимает, не может говорить, потому так на меня и посмотрел», – размышлял устыдившийся Толька.

Больше в тот день он ни разу не глянул в глаза Буланому: ни когда закрывал его в конюшне, ни когда седлал, ни когда до самого темна пас коров в зелёной густо пахнувшей разнотравьем широкой долине.