День памяти Ивана Александровича Гончарова. Так получилось, что в течение года помещал уже несколько материалов о гончаровских местах в Симбирске – Ульяновске; не хотелось бы повторяться. И, пожалуй, лучший способ почтить память великого земляка – перечитать его строки. Гончаров описывал Симбирск в очерке «На родине» – приезд в родной город в 1834 г., службу секретарем канцелярии губернатора… Текст, конечно, известный, и характеристика Симбирска в нем далеко не лестная, но, несомненно, правдивая. По словам писателя: «Не все так написано точь-в-точь, как было… Лжи никакой нет, многое взято верно, прямо с натуры: лица, характеры…, разговоры, сцены. Только кое-что украшено и покрыто лаком…». Под именем Углицкого выведен губернатор А.М.Загряжский, другие персонажи также реальные.
В подборке несколько иллюстраций разных художников к «Обрыву» – самому симбирскому роману И.А.Гончарова, а также современные снимки из фотоальбома Людмилы Волковой «Симбирские мотивы Ивана Гончарова» по очерку «На родине». В альбоме каждая фотография сопровождается отрывком из текста произведения (приведены в подписях). Понятно, что автору альбома хотелось передать не букву, а дух гончаровских строк. Как получилось – судите сами.
И.А.ГОНЧАРОВ «НА РОДИНЕ» (отрывки).
Кончен учебный курс: теперь остается, по пословице, пожинать «сладкие плоды горьких корней ученья». Я свободный гражданин мира, передо мной открыты все пути, и между ними первый путь — на родину, домой, к своим… И по приезде домой, по окончании университетского курса, меня обдало той же «обломовщиной», какую я наблюдал в детстве. Самая наружность родного города не представляла ничего другого, кроме картины сна и застоя. Те же, большею частью деревянные, посеревшие от времени дома и домишки, с мезонинами, с садиками, иногда с колоннами, окруженные канавками, густо заросшими полынью и крапивой, бесконечные заборы; те же деревянные тротуары, с недостающими досками, та же пустота и безмолвие на улицах, покрытых густыми узорами пыли. Вся улица слышит, когда за версту едет телега или стучит сапогами по мосткам прохожий. Так и хочется заснуть самому, глядя на это затишье, на сонные окна с опущенными шторами и жалюзи, на сонные физиономии сидящих по домам или попадающиеся на улице лица. …Чиновник, советник какой-нибудь палаты, лениво, около двух часов, едет из присутствия домой, нужды нет, что от палаты до дома не было и двух шагов. Пройдет писарь, или гарнизонный солдат еле-еле бредет по мосткам. Купцы, забившись в глубину прохладной лавки, дремлют или играют в шашки. Мальчишки среди улицы располагаются играть в бабки. У забора коза щиплет траву.
– Ужели ничего и никого нового нет? – спрашиваю «крестного», объезжая город и ленивым оком осматриваясь кругом, – я все это знаю, давно видел: вон, кажется, и коза знакомая!
– Как нет нового! Вот сейчас подъедем к новому собору… Каков! – хвастался он, когда мы сошли с дрожек и обходили собор. Собор в самом деле очень хорош: обширен, стройных размеров и с тонкими украшениями на фронтоне и капителях колонн.
– Вот и это новое: при тебе не было! — говорил Якубов, указывая на новое здание на Большой улице.
Я прочел на черной доске надпись: «Питейная контора»…
– Это все старое и ветхое, что вы мне показываете, кроме собора да питейной конторы, — сказал я. – где же новое, молодое, свежее?
– Свежее? есть свежие стерляди, икра, осетрина, дичь… Всего этого — здесь вволю; – шутил он.
– А новые люди, нравы, дух? – допрашивал я.
– Люди?.. Да теперь лето: никого в городе нет, все по деревням. Вот, погоди, к осени съедутся, увидишь и людей, познакомишься со всеми. А теперь тебе надо «представиться» губернатору.
– Зачем? Если б я приехал сюда на службу, – другое дело, а я к осени думаю ехать в Петербург.
– А все-таки надо представиться ему, – настаивал Якубов, – он заметит тебя где-нибудь, спросит – кто, а ты у него не был: это никуда не годится. И к архиерею тоже, и к председателям палат, да еще к такому-то и к такому-то.
Он насчитал домов десять, где я будто бы должен побывать – не знаю сам, да и он не знал – для чего. «Для приличия, – говорил он, – молодой человек везде должен являться»…
…Надо было подчиниться губернскому режиму и делать визиты, нужные и ненужные, то есть к знакомым и незнакомым. Это соблюдается, как я увидел после, строже в провинции, нежели в столицах, и не побывать у иного в известный день – наживешь себе недруга. Вот чем разбавлялось, между прочим, провинциальное безделье!
… На паре, в дрожках, подкатил я к губернаторскому дому, робея, сам не зная чего…, и вошел в швейцарскую. Швейцаров в провинции тогда не водилось: не от кого было стеречь, оттого и звонков не было, двери в подъездах никогда не запирались… Меня принял жандарм и пошел доложить «камердину». Приказано просить.
Через обширную, изящно убранную длинную залу, всю в зеркалах, с шелковыми занавесами, люстрами, канделябрами, меня ввели в кабинет. Я ожидал видеть какого-нибудь обрюзглого старика, как видал прежде губернаторов, в детстве, и вдруг увидел господина лет сорока с чем-нибудь, красивого, стройного, в утреннем элегантном неглиже, с кокетливо повязанным цветным галстуком. Он встретил меня по-губернаторски, бегло взглянул на меня, слегка кивнул, но не подал руки. Тогда высшие чины не были, как теперь, фамильярны с низшими.
– Сию минуту кончу, а пока присядьте, – сказал он, указывая стул, ласковым, приятным голосом.
Я сел. Худощавый брюнет, секретарь, читал ему бумаги и подавал к подписи. Я между тем всматривался в губернатора и в убранство кабинета. У губернатора были красивые, правильные черты лица, живые карие глаза с черными бровями, прекрасно очерченный рот с тонкими губами. … Дома, в утреннем наряде, с белыми, как снег, манжетами, он смотрел франтом, каких я видал потом в Петербурге, в первых рядах Михайловского театра. В черных волосах у него пробивалась преждевременная седина, как бывает у брюнетов. На этажерках, на столе стояли статуэтки, дамские портреты, элегантные безделушки. На стенах несколько картин и у одной – шкаф с книгами.
Губернатор кончил. Секретарь стал откланиваться…
– А… ваше имя и отчество, позвольте…
Я сказал; он повторил секретарю.
– Вы прямо из университета? – обратился он ко мне.
– Да-с.
– Что ж вы намерены теперь делать?
– Теперь пока отдыхаю, а зимой собираюсь в Петербург на службу… и т.д.
Я стал раскланиваться…
Еще до наступления зимы я успел перезнакомиться со всеми губернскими властями, председателями, советниками палат, членами разных правлений и многими приехавшими на житье в город помещиками.
Почти всех этих членов, от больших до малых, привязывало к службе не одно жалованье, тогда незначительное Какой-нибудь председатель палаты получал тысячи три, советники — тысячи по две с половиной, а младшие, разные секретари и т. п., кто полторы, кто тысячу рублей; ниже спускалось до семисот и трехсот рублей, даже менее. Очевидно, жить этим было нельзя, иногда с семейством, особенно в провинции, где даже у мещан водились свои лошади. Обедал всякий дома, клубов не водилось. Обедая в гостях, приходилось принимать и у себя: везде расход. Чем же жили все эти «служилые люди»? А доходами. От Якубова я узнал историю состояния каждого из губернских тузов. «Вот у братьев Иглевых, – говорил он, – до 500 тысяч дохода: старший живет роскошно, мотает, а у младшего никто никогда чашки чая не выпил. Сидит безвыездно в деревне. Сам по утрам пьет молоко, а за обедом ест вареную говядину с кислой капустой. А дом у него старинный, барский, одни оранжереи чего стоят! Персики, ананасы свои…»
– Ведь он ест же их: не все одну капусту! – возражал я.
– Как не так, – ест! Всё посылает в город на базар. На одних яблоках тысяч пять получит в год…
Про другого говорил:
– А этот сотню тысяч получит в год, а проживет две – на псовую охоту.
Про чиновников, дельцов, катаясь со мной по городу, сообщал много подробностей. Укажет, бывало, то на тот, то на другой дом: «Вот это дом советника или председателя такого-то – и расскажет при этом: – он приехал сюда, на мундир денег занял у меня, а теперь у него деревенька с тремястами душ, да домик этот выстроил, жене из Москвы наряды выписывает, ведет большую игру»… Впрочем, все губернское общество не только мирилось с системой чиновничьих доходов, но даже покровительствовало ей. Плохенького, не умевшего наживать этим способом или занимавшего недоходное место – не носили на руках. Правительство, конечно, знало, что казенного жалованья не хватает, потому и не совало носа в омут непривилегированных поборов — стало быть, терпело их. Такие поборы и не назывались взятками. Этим словом клеймили обыкновенно вымогательство, прижимательство, голую продажу правосудия в уездном суде… Такие судьи-лихоимцы были у всех на виду и на счету и уважением не пользовались…
Какие же, спрашивается, доходы могли получать служащие? Я недоумевал, но, перезнакомившись с служебным персоналом, мало-помалу проник взглядом в губернскую бездну. Например, я узнал, что всякий священник или благочинный, обязательно представляя в год две книги в консисторию…, прилагал, смотря по приходу, известную сумму для секретаря: кто сто, кто двести или и более рублей… Точно так же и в губернской службе: городничие, исправники представляли свои годичные ведомости, отчеты и прочее, тоже «со вложением» известной суммы, иногда крупной, если… в городах и уездах не все обстояло благополучно. Давали не то что для покрытия каких-нибудь крупных дел, а так просто, по обычаю. И как не дать: пожалуй, иной правитель… при случае и напакостит, а получив подарочек – посовестится, а если бы случился грешок, то замнет, промолчит…
Я помню юмористический рассказ губернаторского чиновника по особым поручениям, Янова, человека образованного, собеседника веселого, неистощимого на анекдоты и рассказы. Предместник Углицкого употреблял его по письменной части, так как он писал скоро, живо и хорошо, но должен был удалить его от писания. Он в деловые бумаги подпускал остроты и юмор. Губернатор ему однажды заметил, что в деловых письмах к важным лицам надо писать имена их полностию, например: не Егор Петрович, а Георгий, не Ефим, а Евфимий Иванович и т. д., а к неважным лицам можно-де писать просто. Янов принял это к сведению и пошел писать: к какому-нибудь министру в Петербург — «Федорей Павлович», «Михалий Иванович», а к простым, напротив, вместо Афанасий Степанович, писал «Афанас Степанович» и т. п. Несколько таких бумаг успели проскочить в Петербург и возбудили там внимание. Потом в одной деловой бумаге, говоря о каком-то умершем чиновнике, написал, что «покойный был беспокойного нрава». За эти остроты от писания бумаг его устранили.
Обращаюсь к его рассказу. Губернатор задумал объезжать губернию и послал Янова вперед, в те места, где он хотел сам побывать. Это делалось с тем, чтобы по уездам привели все в порядок, исправили неисправности, словом – чтоб проснулись и принялись за дело. Заставать врасплох и карать за неисправности или ждать исправления – казалось хуже. По отъезде губернатора опять спустили бы рукава… Губернские власти знали это очень хорошо по опыту.
– Вот я поехал, – рассказывал Янов, – приехал в К., остановился у городничего. Он угостил отличным завтраком, потом стал показывать толстые дела, какие-то книги и бумаги. «Потрудитесь проверить приход и расход сумм», — говорит. Я, наморщив лоб, пристально заглянул в них, не прочитал ни строчки, притворился, что проверил. «Верно, говорю, прощайте». – «Вот еще полиция, пожарная команда, не угодно ли взглянуть?» А я уж влез в тарантас. «Ах, чорт бы тебя взял, мучитель!» – думаю. «Превосходно, говорю, так и блестит! А пожарные, какие молодцы?» — добавил я, глядя на мизерных, меленьких четырех солдатиков в изношенных мундирах. «Мундиры с иголочки», – подсмеивался я. Я стал надевать перчатки: только один палец не лезет – что такое? Я опрокинул перчатку: из пальца ко мне на колени посыпались золотые, штук двадцать. Я проворно подобрал, спрятал их в карман. «Прощайте, говорю, приподняв фуражку, у вас все в отличном порядке, вы примерный чиновник, – так и губернатору доложу. Трогай!» Приехал в С. Та же история: ночлег у городничего, отличный ужин с шампанским – и где только они его там берут в захолустье? На другой день такой же смотр и отъезд. Прощаюсь, надеваю перчатку: опять палец не лезет и перчатка тяжела. Мне это понравилось. Дальше я уж сам стал смотреть, – тяжела ли перчатка и лезут ли пальцы?
– Вы, может быть, думаете, что он шутит? – сказал мне секретарь, смеясь, – вовсе нет: это точь-в-точь было!
– Какие шутки! – почти обидчиво заметил рассказчик. – Воротясь после ревизии, я за обедом у губернатора рассказал и распотешил всех.
– И губернатор слышал?
– Как же: он больше всех тешился! – заключил рассказчик…

1) Н.А.Майков. Портрет И.А.Гончарова (Музей И.А.Гончарова в Ульяновске). «…Ни усталость, ни скука не могли ни на минуту согнать с лица мягкость, которая была господствующим и основным выражением, не лица только, а всей души; а душа так открыто и ясно светилась в глазах, в улыбке, в каждом движении головы, руки». И.А.Гончаров «Обломов».
2) Комната памяти И.А.Гончарова в Ульяновском областном краеведческом музее 1962 г. (М.Х.Валкин «Из записок старого музейщика»).

Д.Б.Боровский. Иллюстрации к роману И.А.Гончарова «Обрыв», М., 1958.

И.С.Глазунов. «Провинциальный город». Иллюстрация к роману И.А.Гончарова «Обрыв», 1970.

Ю.М.Игнатьев. «У дома». Иллюстрация к роману И.А.Гончарова «Обрыв», М., 1986.

Л.Волкова. «Симбирские мотивы Ивана Гончарова». Фотоальбом по очерку-воспоминанию И.А.Гончарова «На родине», М., 2012. «Я свободный гражданин мира, передо мной открыты все пути, и между ними первый путь – на родину, домой, к своим».

Л.Волкова. «Симбирские мотивы Ивана Гончарова». Фотоальбом по очерку-воспоминанию И.А.Гончарова «На родине», М., 2012. «Губернские города… были, до железных дорог, оживленными центрами общественной жизни. Помещики с семействами, по дальнему расстоянию от Москвы, проводили зиму в своем губернском городе».

Л.Волкова. «Симбирские мотивы Ивана Гончарова». Фотоальбом по очерку-воспоминанию И.А.Гончарова «На родине», М., 2012. «Редко только, в дни выборов, они натягивали… допотопные фраки или екатерининских времен мундиры и панталоны…, надевали парики, чтоб ехать в дворянское собрание на выборы».

Л.Волкова. «Симбирские мотивы Ивана Гончарова». Фотоальбом по очерку-воспоминанию И.А.Гончарова «На родине», М., 2012. «Та же пустота и безмолвие на улицах, покрытых густыми узорами пыли…».

Л.Волкова. «Симбирские мотивы Ивана Гончарова». Фотоальбом по очерку-воспоминанию И.А.Гончарова «На родине», М., 2012. «Я мог бы, пожалуй, принять в губернии место учителя в гимназии, какого-нибудь инспектора уездных училищ…».

Л.Волкова. «Симбирские мотивы Ивана Гончарова». Фотоальбом по очерку-воспоминанию И.А.Гончарова «На родине», М., 2012. «Я стал каждый день являться в канцелярию – и сделался одним из колес губернской административной машины, да еще каким важным!».