Неделю назад отмечался профессиональный праздник — День российской печати. Депутат Законодательного собрания Ульяновской области Геннадий Антонцев больше двадцати лет работал в печатных изданиях («Симбирский курьер», «СКИФЫ», «Открытая газета», «Ульяновск сегодня», «Народная газета»), на радио и телевидении. «Улпресса» поговорила с Антонцевым про различия в журналистике сегодня и двадцатилетней давности, про конфликт с Арамом Габреляновым и как в Ульяновске могли не узнать про путч.

– Вы неоднократно рассказывали, почему стали депутатом. Но почему вы в свое время пришли в журналистику из авиастроения?

– Проработав некоторое время на «Авиастаре», я пришел к выводу: то, что я знаю и умею никому не надо. Это было большим разочарованием, потому что я пришел на авиакомплекс после института и каждое утро вставал с мыслью, что я строю самой большой в мире самолет, который нужен моей большой стране. Я был идеалистом в то время, хотя может я и сейчас таким остался. Отработав 11 месяцев, я ушел в отпуск и вернулся на работу раньше. Нужно было прийти на комплекс в понедельник и утром в пятницу я сказал жене, что быстренько сбегаю на работу. Домой я вернулся в восемь часов вечера. Я зашел просто с мужиками поздороваться и остался там.

Второй год я пытался что-то изменить, например, в совершенствовании технологического процесса. Понял, что это никому не надо. Мне 24 года, энергия бьет через край, а мне говорят: «Геш, зачем тебе это надо?».

В третий год я понял, что ничего не могу изменить. Я стал мало читать, перестал слушать музыку, общаться с друзьями. У меня в голове было одно — вал, товар, дефицит. Я бегал по всем производствам, чтобы достать материалы для сдачи нашей панели. Женя Коваленков написал про мастеров статью, ставшую у нас популярной, которая начиналась со слов: «Если утром к ноге мастера привязать собаку, то вечером она сдохнет». Мы километры наматывали по ОПК в поисках комплектующих, деталей.

Я был замом секретаря комсомола цеха. Потом ушел в комсомол окончательно. Уже из него я ушел в журналистику. Была ситуация, которую я не знал как исправить, как на неё повлиять. На нашем этаже размещалась редакция заводской газеты «Старт». Я написал туда статью, в которой “наехал” на директора лагеря «Лесная быль». Но “наехал” справедливо. На следующий день все звонили и говорили, что я молодец. После обеда позвонил директор лагеря. «Здравствуйте». «Здравствуйте». «Ген, ну зачем так?». «Я где-нибудь соврал?». «Нигде».

Тогда я понял, что может слово, как оно может помочь человеку. Я понял, что можно восстановить справедливость, можно помогать людям. Для меня потом это стало главным в журналистике. Так я начал писать. Через какое-то время Алла Григорьевна Багдасарова — редактор «Симбирского курьера» со мной встретилась: «Старик, давай к нам». Я тогда должен был завершить дела комсомольские, тогда все шло к созданию РСМ. Партии уже не стало, комсомол тоже уходил. Я должен был закрыть горком, сдать ключи. После этого я пришел в «Симбирский курьер» в январе 1992 года.

– Как поменялась журналистика сегодня, если сравнить её с журналистикой 90-ых?

– Она поменялась сильно, радикально. Я за всю жизнь, извините, но я буду говорить про себя, псевдоним использовал один или два раза. Я до сих пор храню билет советского Союза журналистов. В этом билете есть графа «псевдоним». Это показывает тот уровень ответственного отношения к журналистике, которые фиксировался даже в документах. Я использовал псевдоним всего пару раз, потому что в других случаях всегда подписывался своим именем. Меня в «Симбирском курьере» учили, что это моя подпись, за это я отвечаю, так я выгляжу перед людьми. Тогда было железное правило, чтобы под материалом была фамилия автора.

Тогда журналисты были известными и авторитетными людьми, им верили. Они на самом деле влияли на отношение к какому-то событию. Человек читал и понимал, что этому журналисту он верит. Я не ищу информацию, не сравниваю, как сейчас, не смотрю пять-шесть источников, чтобы понять, что произошло.

Уровень ответственности за то, что ты написал, тогда и сегодня несоизмеримы. Сегодня, мне кажется, у большинства пишущих людей понимание того, под чем они подписываются, отсутствует. Когда я был редактором «Народной газеты» у меня была дискуссия с уважаемой мной журналисткой. Она написала из командировки отчет. Типа материал. Я привык, что обычно я её материалы беру и ставлю, а бывает такое чутье, что надо прочесть. Прочитал. Халтура. Зову к себе. «Я не понял. Это что такое?». «Ну, это так». «Как же так. Здесь стоит твоя фамилия. Тебя знают, как человека, который проверяет, взвешивает. Разве ты можешь опуститься до этого?». «Ты правда так думаешь?». «Правда». «Прости меня». Журналист принесла совершенно другой материал. А сейчас, я боюсь, что такого нет. Вседозволенность сейчас больше развита, чем ответственность.

Тогда это была советская журналистика, понимаете? Я не то, чтобы идеализирую. Много говорят о цензуре. Я этой цензуры не помню, потому что начал работать, когда её как таковой не было. Но отношение и традиции журналистов, которые были воспитаны в Советском Союзе, повлияли на молодежь очень сильно.

Газеты были такие, что я помню как в 87-88-ом, вплоть до 90 года, ты стоишь утром у киоска «Союзпечати» и ждешь, когда он откроется. Тебе, потому что ты стоишь не первым, не хватает «Литературной газеты», а человек сзади тебя говорит, что в другом киоске она ещё есть. Я не ленился бежать через весь Новый город, чтобы купить эту газету. У меня подписка не помещалась в почтовый ящик.

– Почему, по вашему мнению, современные журналисты стали бояться ответственности?

– Первое, что приходит на ум, это превращение журналистики в бизнес. Процесс начался ещё в начале 2000-ых. Появилось глупое оправдание «Ничего личного, это бизнес», когда люди стали за деньги писать и публиковать то, что им предлагают, а не то, что они считают нужным. А поскольку сегодня версий и чужих интерпретаций стало больше, журналистику стали заказывать больше. Так и случилась эта подмена.

Когда я работал в «Симбирском курьере», то на свою зарплату мог слетать с семьей в Донецк и вернуться обратно. Ещё хватало, чтобы жить. А сейчас чтобы заработать на подобное в редакции ты редко получиться. Сейчас стало больше все покупаться, чем тогда. Уровень доходов газет и журналов упал до такого, что редакции вынуждены просто все продавать — площади, эфиры. И они не всегда говорят своим читателям и слушателям, что это проданное. Это все привело к тому, что настоящих изданий, которые блюдут свою репутацию осталось шиш да маленько.

Глобализация все равно сказалась, информационных ресурсов стало гораздо больше, выжить стало гораздо труднее. Хоть есть же опыт других стран. Мы были в середине нулевых в редакции одной японской газеты. Они из техники использовали не только автомобили, но и вертолеты, батискафы. Она содержали бейсбольную команду и симфонический оркестр. Вот это редакция!

Потом с нами встречался владелец газеты из одного округов Хиросимы, которая выходила миллионным тиражом выходила. Я трижды задавал ему вопрос: «Как на вас влияет власть?». Он только с третьего раза понял в чем вопрос. «Ну, бывает, что мне звонят из городской администрации и говорят: «Вот мы знаем, что вы знаете про то, и готовы это публиковать. Не могли бы вы это придержать на сутки, на двое?» А я говорю «С какой стати?» и кладу трубку». Там это нонсенс, когда в политику газеты кто-то вмешивается. Там и другой уровень журналистики. Там 96 процентов журналистов — мужчины, потому что это высокооплачиваемая деятельность. А у нас журналистика вся с женским лицом.

– Это плохо?

– Это ни хорошо, ни плохо. Это совершено другие оценки. Это значит, что труд журналиста ценится очень низко, и поэтому мужчин в этой профессии задерживается все меньше и меньше. Вот это плохо. Так же как среди врачей и учителей. Такая оценка обществом показывает, насколько важен этот труд.

– Насколько ульяновские СМИ независимы от власти? Есть у нас независимые издания? И как обстоят дела со свободой слова?

– Свобода слова больше превратилась в распущенность. Если оценивать её как возможность что-то где-то сказать, сегодня её более чем. Сегодня можно говорить все, не отвечая за это. Хотя понимание ответственности тоже у каждого свое. Один себе не позволит что-то сказать, потому что считает, что ты находишься в разных весовых категориях с человеком, про которого пишешь. Он не имеет той же возможности сказать как и ты.

Независимых СМИ, я считаю, у нас нет. Независимое это когда я могу позволить сообщить именно то, что происходит. С той точки зрения, с которой я это вижу. Не оцениваю, а именно вижу. Тогда это издание независимое. Когда ты публикуешь мнение своего оппонента, но не за деньги, а разрешая ему быть в твоей газете на равных началах. Независимые у нас сегодня только рекламные издания, а не общественно-политические. Независимость дорого стоит, а средства на существование у журналиста могут быть только одни — продажа собственного СМИ.

– А насколько качественная сегодня журналистика в регионе?

– Мне очень редко интересно читать материалы, которые публикуют в ульяновских медиа. Остался интерес читать о людях культуры, искусства, спорта. Эти материалы меньше могут быть затронуты деньгами, они больше имеют шанс быть более беспристрастными.

Сегодня мало профессионально говорят про промышленность, сельское хозяйство, коммуналку, городское хозяйство. Таких материалов очень мало, в основном они носят характер релизов. Это ещё один тренд сегодняшних медиа — переход на ретрансляцию релизов. После них возникает много вопросов, они не глубоки. Мало материалов которые хорошо проанализированы, и каждое утверждение в которых чем-то подтверждено. Люди просто транслируют какое-то утверждение, не утруждая себя проверкой. А это все очень важно, потому что тогда ты создаешь искаженную картину, ты нарушаешь профессиональную этику. Материал должен быть таким, чтобы оставалось минимум вопросов. Понятно, что на все не ответишь.

– Самый запоминающий герой или история, про которые вы писали?

– Самое трудное в журналистике это написать добрый материал, который дает человеку возможность получить дополнительные силы, поделиться радостью. Ругань написать проще всего. Самый трудный вопрос на планерках в «Народной газете» был «А что мы напишем хорошего и доброго?».

Вспоминаются материалы, когда помог и человек потом сказал «Спасибо», либо кого-то защитил, либо поделился радостью. Тогда, в 90-ые, было много митингов. Я сходили на один из них. Он проходил возле старого железнодорожного вокзала — тогда площадки давали подальше от центра. На том митинге было человек двадцать. Они что-то мирно обсуждали, и напротив них стояло два автозака с собаками и милиционерами. Когда они стали расходиться, появились люди с готовыми протоколами. Людям оставалось просто расписаться в них, что они в чем-то виноваты. Им грозили большие штрафы. Меня это сильно задело, ведь ничего же не произошло. Написал все как было, а потом проследил судьбу каждого на кого составили протокол. Ходил на суды, и на одного участника не стали заводить административное дело. Я зашел судье сказать «Спасибо!». А она стала спускаться под стол: «Я никак комментариев давать не буду!».

Запоминаются не материалы, а люди, которым помог. Были в других газетах, например, материалы, про любовь к животным. В Новом городе возле магазина женщина каждый день подкармливала сучку с щенками. Или, например, материал «Привет от Альфы». Звонит в редакцию мужчина: «Мы Нижней Террасе работаем, спасли собаку». Она все в мазуте откуда-то к ним вернулась. Мазут на шкуре животного — верная смерть. Я суток трое писал про то, как её спасали и достал, наверное, всех: ветеринаров, кинологов, тех кто держит много собак. Звонков после статьи было гораздо больше, чем после критических материалов.

***

Была газеты «СКИФЫ». Её учредители продали мою долю в этой газете Араму Габрелянову. Как я понимаю, это была его первая попытка начать развивать свой медиабизнес. Он предложил мне в редакции остаться. Я сказал «Нет». Весь состав редакции ушел со мной в новую газету «СКИФЫ Ньюс». Это был декабрь 95-ого года. Тогда регистрация газеты была сложным делом. Для этого надо было в Самару ехать. Я приехал без четверти пять вечер. Все там уже в шубах стоят. Я рассказал свою историю. Они вошли в положение, посочувствовали. Задержались на целый час, чтобы все оформить.

Возвращаюсь в Ульяновска и понимаю, что меня печатать нигде не будут. Сарафанное радио передало: «Арам сказал, что в Ульяновск тебя не пустят». Была одна женщина которая обещала, в случае проблем с Арамом, печатать газету, но потом отказалась — с ней «поговорили». Я стал звонить в ближайшие города, где могли бы отпечатать газету на 16 полос и две краски. Только Нижний Новгород.

Ловим после полуночи на Марата «буханку». «Мужик, в Нижний поехали за миллион». Объяснили в чем дело и поехали. Заехали к товарищу — он переоделся, взял термос. Ко мне — переоделся, взял термос. Приехали. Я технологический процесс знал, показал как даже дешевле сделать. Вернулись, газету распространили. Потом на меня завели уголовное дело.

– По факту?

– Без факта. Потому что я отказался работать с Арамом Габреляновым. Противостояние потом кончилось. У нас были разные газеты. Он забрал «СКИФЫ» со столами, компьютерами, но без единого человека. Ни один человек из редакции не пошел к нему работать.

– Расскажите подробнее про «СКИФЫ».

– «СКИФЫ» была первая рекламная газета в Ульяновске. Сначала там было просто восемь страниц рекламы. Потом мы сделали 16 полос и стали публиковать там разные материалы. У нас были местные новости, много писали про экономику. Тогда уже был дохленький интернет, и мы доставали материалы, которые просто так свободно не найдешь, не прочитаешь. В этой газете было много информации для предпринимателей. Я вел целую страницу про новое законодательство. Доступ к изменениям в нем был маленький, интернет слабо развит, а бизнес развивался бурно. Была ситуация, когда приходила женщина и просила определенный номер газеты. Я спрашиваю: «Зачем?». «Ну, мне надо». «Пока не скажите — не отдам». Оказалось, что там были бланки по какому-то закону для индивидуальных предпринимателей. Просто перерисовываешь у нас и пользуешься. Я так обрадовался — человек нашел адрес редакции специально, пришел.

Газета была популярной у людей, которые занимались бизнесом. Зарплата в редакции была одна из самых высоких. По слухам, даже выше чем у Габрелянова. Наверное, потому что это была рекламная газета, он захотел стать её собственником. Он договорился с моими учредителями, а они мне ничего не сказали об этой договоренности. Дело хозяйское, зачем мне говорить. Позвонил мне Арам, попросил прийти.

– Ген, я газету купил.
– Ну, спасибо хоть ты мне сказал об этом.

А мы с ним ещё с комсомольских времен были знакомы, у нас были ровные нормальные отношения. До того момента. Мы часто приходили друг к другу в редакции, разговаривали на серьезные темы, о журналистике. Я даже состоял в редколлегии его «Ульяновского комсомольца». Арам очень интересный, он же человек умный. Он предложил остаться работать с ним. «Нет, Арам, я с тобой не останусь. Я за каждую строчку отвечал». «Брось, у бизнеса нет морали». Вот это нас и отличало. У него были тесные отношения с администрацией, с Горячевым. Он почувствовал, что многие рекламодатели, которые были у него, ушли. С нами было проще работать — мы понимали толк в верстке, дизайне, распространении. Эффективность размещения в нашей газете была выше, чем у Арама. Видимо, он поэтому захотел издание купить.

Пока шло дело следователь вызывал и бухгалтера нашего вызывал, и меня. Мы со следователем потом подружились. Он через полтора месяца мне сказал, что сразу понял — дело заказное. После я пошел к замначальнику Ленинского РУВД. Он предложил решить дело мирно, как два мудрых еврея. «Понимаешь, – говорит, – Арам дружит с губернатором, я дружу с губернатором. Сделай, что просит Арам». Я говорю, что ничего ему не должен, не обязан. Дело обнулили в итоге. Тогда Арам не ожидал, что после покупки «СКИФОВ», я привезу новую газету из Нижнего. Я привез. Самое интересное было год спустя.

Мы тогда сделали «Открытую газету». С ней очередной раз закрыли кислород год спустя.

– Кислород перекрыли по команде губернатора?

– Говорят, что из его окружения. Я с Юрием Фроловичем, к сожалению, не встретился. Мы с ним только один раз по телефону говорили, когда моя газета закончилась.

Мне директор типографии сказал, что печатать меня не будет. Мы тогда критиковали областную власть, но в рамках приличия. Не переходили за грань, но все равно её раздражали. Решили, наверное, что надо бы нас проучить. Я опять в Нижний. Мы регулярно ездили в Нижний. И в минус 35 дело было, вместе с покойным Сережкой Опусовым. Мы выезжали, чтобы днем там быть, отпечатать тираж и утром приехать сюда, чтобы газета была в «Роспечати». Бывало, что возвращались и опаздывали в «Роспечать». А ни сотовых, ничего не было, чтобы предупредить. Склады «Роспечать» была на Льва Толстого. Мы примчались, а уазики стоят. Там замдиректора «Роспечати», женщина с которой у меня были сложные отношения, стоит со слезами под очками и говорит: «Наконец-то! Я же только вас жду». Она держала машины и ждала пока мы приедем.

У нас в редакции «СКИФОВ» не было стен. Просто небольшие перегородки — встал в полный рост и всех видишь. Атмосфера была другая. У меня никакого кабинета была. Мне всегда нравилась такая атмосфера. Такая же была в редакция «Симбирского курьера». Там была большая комната и широкий подоконник, где мы писали лучшие материалы в нашей жизни. Нам сначала не хватало столов, а там были широкие, кривовытые подоконники. Компьютеров не было, мы писали от руки и на глаз. Я лучшие материалы писал под группу «Кино» в наушниках и после полуночи.

– Почему именно под «Кино»? Или это просто совпадение.

– Эти песни меня как-то стимулировали, к активному восприятию жизни. Я её видел по-другому тогда. Я тогда, наверное, намного больше замечал, чем сейчас. Именно поэтому в журналистику потянуло. Хотелось поделиться с людьми тем, что я видел. Страсть все равно осталась. Прямо заболеваешь, когда не напишешь в ЖЖ или куда-то ещё.

– Журналистика же должна держать руку на пульсе времени. Что за время было в 90-ые, нулевые? Как оно менялось, и как менялся город?

– Сложно сказать. Я тогда был в два раза моложе, и вкус к жизни был совершенно другой. Тогда событий было гораздо больше, чем сейчас. Мы соревновались, кто раньше новость опубликует. Вы можете сегодня представить соревнование, кто раньше опубликует новость? Сейчас все проще делается, а тогда надо было написать, сверстать, отправить в типографию.

– Ещё надо было найти.

– Конечно. Искали мы совершенно по разному. У нас были интересные, хорошие авторы — Гена Демочкин, Женя Демочкина, Саша Кузнецов, Вера Матвеева, Евгений Лабердин. Многие, кто тогда работал в «Курьере» потом ушли в бизнес, в рекламный, например. Это были очень интересные личности.

Тогда события можно было смаковать, потому что газета выходит и сутки или двое — твои. Сейчас все быстро обрастает подробностями и сменяется другим. Тогда жизнь была намного размереннее, но события были намного крупнее.

– А были ли такие ключевые события, начиная с 90 или 91-го года, которого определили день сегодняшний?

– События делают люди. Определяющими являются те люди, которые их создают. Серьезным событием была смена власти. Был Горячев – стал Шаманов. Был Марусин — стал Романенко. Каждый приход новой власти инициировал новые события, отношения.

Наверное, ещё путч. Все встряхнуло тогда, и журналистику в том числе.
– Как на Ульяновске тогда путч отразился?

– Чьими глазами смотреть. Я бы о нем и не знал, наверное. Пришел в редакцию. Говорю «Пойдем, мужики покурим». А все смурные сидят.
– Че случилось?
– А ты не слышал? В Москве путч.
– Какой на хрен путч? Пойдем, покурим.
Первое что делали в редакции? Пили чай и курили. Без этого работать не начинали. И тут реально начинает доходить, что это же путч. А никто не знает, что происходит. Кроме «Лебединого озера» ничего нигде нет. Начинаем слушать вражьи голоса — Хасбулатов, Ельцин. Записываем на кассету, отдаем в набор, чтобы девочки набрали и пустили в газету. В путч выходил только «Симбирский курьер», больше никто не успел. Мы везем верстку в типографию на Пушкарева в понедельник вечером. Нам там плачутся и говорят: «Ребята не можем. Предупредили». Пришли указания сидеть, молчать, бояться. Но мы-то уже приехали. Тот номер газеты мы не успели до редакции довезти — все разобрали.

Ночью мы работали в редакции. Слушали выступления, набирали, ходили по городу, разговаривали с людьми. Что они об этом думают. К нам врачи приходили с витаминами, потому что все понимали как мы перенапрягаемся. Нам звонили, просто спрашивали: «Вы там живы?». А мы сидели на телефоне и обзванивали знакомых по всему Союзу, собирали информацию, что там происходит. Когда путч закончился, все более менее выдохнули. Газету тогда ждали, тираж 15 тысяч разобрали всю. Мы даже несколько экземпляров прятали в женском туалете — боялись обысков. Сейчас смешно вспоминать, а мы ходили ночью проверять заперт ли обком и не завели ли танки в училище.

– Вы же стояли у истоков газеты «Ульяновск сегодня». Расскажите, как она появилась?

Было сильно противостояние губернатора Горячева и мэра Марусина. Горячев недолюбливал Марусина, ему доставалось везде по первое число. А страдали от этого люди. Тяжело принимать правильное решение в постоянном режиме аврала. Доходило до забастовок голодных учителей. Был энергетический кризис, горячей воды не было. Все это на фоне — виноват товарищ Марусин. Как будто он виноват во всем. А когда ругают ни за что, мне это не нравится. Справедливость должна быть. Марусин предложил создать городскую газету, потому что они ответить на критику не могли, ни чего. Учредителем стала гордума и администрация города. Помещение было в гостинице «Советская». Первая техника у меня была своя — газету же до этого я издавал.

Сижу в приемной перед тем как ехать в Самару регистрировать газету. Встречаю одно из замов Марусин. Говорит, что есть предложение газету назвать «Наша газета».
– Чья наша-то? Твоя, Марусина? Ладно, придумаем название. Машину до Самары дашь?
– Я боюсь, у нас ни одна машина до Самары не доедет.
Вот такое тогда было состояние городской администрации в ноябре 99-ого года. Ладно хоть талоны на бензин дали.

Газета была хорошая, никогда не скатывалась до пощечин. У нас было отличное понимание между редакцией и администрацией. Я всегда привожу пример по горячей воде. У города тогда не было выхода, кроме как поднять цену на горячую воду. Если мы, как журналисты, убедились, что другого выхода, кроме как поднятия цены нет. Мы сделали нормальный материал. Нам дали все необходимые документы, расчеты, комментарии специалистов. Месяц мы тему качали. Городские власти сделал большой тираж листовок с нашими материалами. Ведь это было время, когда дороги перекрывали. И ни один “тазик” тогда не звякнул, потому что всем объяснили, зачем это нужно. Тогда показали, что наступательный режим, работа на опережение — это единственный верный путь власти в отношении информирования людей. Не потом объяснять, а заранее сказать.

В «Народную газету» я ушел со скандалом. Мне сильно тогда напакостило новое городское руководство. Там и счетная палата была, и «контру» на меня искали. Самый большой компромат против меня — неправильно списанный кулер за пятьсот рублей. Весь бюджет у меня до копейки сходился.

– Власть сейчас более закрыта для журналистов или нет?

– Власть, на мой взгляд, в Ульяновске никогда не работала на опережение. Она не понимала важности такого преимущества. Сегодня то же самое. Власть недооценивает средства массовой информации. Она пытается их использовать как собственный рупор. И все. А это перекос. В таком случае, власть не получает адекватную оценку собственных действий, что приводит к совершению очередных ошибочных действий.