Часть первая. КАНУН.
4.
Председатель Совнаркома товарищ Ленин был человеком не суеверным, в гадания и предсказания не верил, религиозные убеждения считал опиумом для народа всякого рода глупостям вроде:”Цифра 13 – это «чертова дюжина”, несчастливое число, – значения не придавал.
Поэтому абсолютно спокойно именно 13 июня 1918 года назначил бывшего боевого офицера царской армии Михаила Муравьева главнокомандующим Восточным фронтом.
Срочно созданному в центре России фонту предназначалось противостоять одновременно и военным отрядам «Комуча», который требовал восстановления в правах разогнанного большевиками «Учредительного собрания», и боевикам враждебной партии левых эсеров, и восставшим против большевизма шестидесятитысячному чешскому корпусу, который состоял из военных, плененных еще царской армией и предназначавшийся для войны с Германией на французском фронте.
Короче, Восточный фронт, его состояние, его боеспособность определяли в общем судьбу большевистского Совнаркома, переехавшего недавно из опасного Питера под защиту кремлевских стен в Москву…
В состав Восточного фрнта входили три армии, Ставкой фронта была определена Казань.
Итак, наплевав на «чертову дюжину», товарищ Ленин назначил главнокомандующим фронтом Михаила Муравььева.
Вслед этому прямой провод принес в Центр протесты двух видных советских командиров — главнокомандующего Западным фронтом Рейнгольда Берзина и председателя Высшей военной инспекции Республики Николая Подвойского.
Рейнгольд Берзин заявил, что поражен назначением Муравьева, которого, по справедливости, следовало бы сурово наказать за его действия на Юге. Не отрицая личной храбрости Муравьева, Берзин подчеркивал, что кроме всего, он не обладает организаторскими способностями, необходимыми главнокомандующему, каковы политические и оперативные соображения, почему он назначен… «…его назначение оставило тяжелое впечатление».
«Заявляю самый решительный протест против назначения Муравьева Главкомом, ибо назначение принесет непоправимый вред Советской республике, — телеграфировал В. И. Ленину Н. И. Подвойский. — Особенно это назначение повредит планомерной работе по организации настоящей армии».
Феликс Дзержинский, руководитель ВЧК писал:
«О Муравьеве комиссия наша неоднократно получала сведения как о вредном для Советской власти командующем. Обвинения сводились к тому, что худший враг наш не мог бы нам столько вреда принести, сколько он принес своими кошмарными расправами, расстрелами, самодурством, представлением солдатам права грабежа городов и сел. Все это он проделывал от имени нашей Советской власти, восстанавливай против нас все население. Грабежи и насилие — это была его сознательная военная тактика, которая, давая нам мимолетный ycпех, несла в результате поражение и позор…»
Эти люди знали, как свирепо и кровожадно бесчинствовал Муравьев на Южном фронте, как обкладывал «покоренные» им города громадными денежными поборами,, как безжалостно крушил артиллерией лучшие кварталы Киева и Одессы..
Но товарищ Ленин помнил как именно Муравьев успешно отразил в тяжкие недели октября 1917 года отряды наступающего на революционный Петроград генерала Краснова– и буквально спас деятелей Октября. « А затем успешно воевал на Южном фронте. Там он, конечно, бесчинствовал, грабил состоятельных людей и банки, отдавал на растерзание захваченные города и поселки, громил артиллерией Киев и Одессу Но он же . защищая Октябрьскую революцию…»
Поэтому и вручил Предсовнаркома судьбу Восточного фронта именно этому человеку. «Чертова дюжтна», – цмфра «13» Ильича не смутили…
Все вроде шло как надо. Но не пройдет и месяца, как сомнения в правильности выбора нового военачальника подтвердятся.
А пока Муравьев делает попытку отбить у противника Сызрань – очень важный железнодорожный узел…
Было понятно даже ездовому из обоза: этот город, лежащий у железнодорожного моста через Волгу, на перекрестке бойкого пути Самара — Москва, — ключ к Инзенской группировке войск. А если падет Инза — считай, дорога белогвардейцам на Москву открыта. Крах!
Михаилу Артемьевичу крайне надо было доказать Центру, что он еще не утратил умения руководить сражениями, что не зря вызволяли кто из следственного изолятора ВЧК М. Спиридонова и В. Александрович, что Совнарком, назначив его главкомом Восточного фронта, не ошибся.
И для того во что бы то ни стало отбить Сызрань у белочехов! Реляция о том, что этот городок, запирающий путь в Сибирь через Волгу, снова находится в руках советских войск, сразу поднимет ему цену в Москве и на фронте. Пусть убедятся – вместе с Муравьевым явилась на фронт победа!
Михаил Артемьевич знал, что он очень нужен партии левых эсеров! Дороги большевиков и левых социалистов-революционеров расходились все больше и больше. Еще в марте, когда на 4-м Чрезвычайном съезде Советов его партийные соратники проголосовали против ратификации Брестского мира и вышли из состава Совнаркома, Михаил Артемьевич понял: окончательная развязка с большевиками близка! Запахнет порохом, понадобятся Центральному Комитету левых эсеров полководцы! Авантюрная душа Муравьева всегда тянулась к авантюрной партии …
К тому же Михаил Артемьевич, как многие честолюбивые, но недалекие люди, обладал даром убеждать самого себя в мечтаниях, принимать грезы за реальность. Неутоленное желание славы и триумфа мучило его, оно было постоянным, заставляло действовать. Пусть любая власть — лишь бы имя Муравьева росло, крепло, славилось!
Не даст ли революция шанс на величие? Этот сильный мотив заставил Михаила Артемьевича пойти служить сначала Временному правительству, а затем — Советам.
И как хорошо все пошло поначалу! Стремительно двигался вверх Муравьев. Командующий поисками против Краснова — Керенского, начальник обороны Петрограда, начальник штаба войск Юга России. И наконец — командующий армией! И такое головокружительное восхождение всего за пять месяцев! И доверие Совнаркома, и благосклонность наркомвоенмора Троцкого, и уважительное отношение со стороны ЦК левых эсеров — все при нем. Было от чего потерять рассудок, возомнить себя всемогущим наполеончиком, сокрушающим любого врага!
Но было и занозинка личная, мучившая…Был арест, содержание в камере, следствие…Претензии со стороны ВЧК… И это после того как он спас Петроград, освобождал Украину! Вот она, большевистская благодарность за верную службу, за победы! Клокотал во гневе Михаил Артемьевич, проклинал он себя за недавнее прошлое, давал клятвы: не забуду позора, не прощу, не смирюсь!
И вот снова дует в паруса ветер удачи, снова мчится по рельсам состав главкома, снова Муравьеву улыбнулась судьба! Шутка ли — главнокомандующий главным фронтом страны! Три армии в руках! Те, кто арестовывал, допрашивал, унижал – вы еще услышите о главкоме Муравьеве, вы еще узнаете его!
Но прежде всего нужна новая победа!
По пути Михаил Артемьевич гневался не на шутку:
– Позор всему фронту — сдать ключевой город! Поражение объясняется одной только бездарностью местного командования. Эти красногвардейские «полководцы» много о себе возомнили. Да и чего ждать от этих энтузиастов-самоучек, не имеющих даже представления о регулярных действиях! Полный конфуз! Пала Самара, взята Сызрань. А почему? Говорят, пьют в отрядах. Мы под Петроградом и на Украине тоже не всегда равнялись на карамелиток, но дело сделали — революцию спасли! А тут — развал! Однако правительство именно мне доверило самый ответственный фронт. Я наведу тут порядок!
Стакан с недопитым чаем звякнул, опрокинулся на крытый бархатом столик. Штабные молча слушали главкома. Они знали — сейчас лучше всего держать язык за зубами. В минуты истерик с Муравьевым случалось всякое: мог и браунинг выхватить, уложить на месте.
Выезжая на передовую, главком распорядился прицепить к поезду Ставки «как верное средство победы» два вагона химических снарядов …
Постукивал на стыках салон-вагон. Муравьев отошел. Шутил с подчиненными, угощал коньячком. В Инзе его шумно приветствовало командование бронедивизиона, входившего в личный резерв главкома. Все вроде шло хорошо. Но чем меньше оставалось до Сызрани, тем больше мрачнел командующий.
Вдоль путей железнодорожных стали попадаться группы полупьяных красноармейцев: разбегались, как тараканы, прятались за чахлыми палисадниками, завидев поезд командующего, пулеметы на площадках. Оседланные лошади бродили меж путей, пощипывая пыльную травку. На станции Базарная главный путь занял бронепоезд «Свобода или смерть!», краса и гордость фронта пятился задом от белых, готовый в любую минуту дать стрекача.
Командир бронепоезда Андрей Полупанов — грудь крест-накрест в пулеметных лентах, на боку граната, из-под кепки роскошный чуб, в руках карабин — слушал разнос главкома молча, с ленцой в глазах. Об нечищенные, заскорузлые сапоги терлась кошка. И это — сокрушающая сила революции! Тьфу!
Бронепоезд завернули обратно на боевые позиции. За ним, словно подталкивая, тянулся поезд главкома.
На станцию Балашейка прибыли поздно ночью. Пусто. Тихо. Безлюдно. Даже пьяных нет. Пять штабных вагонов бывшего командующего фронтом Мясникова стояли в тупике без охраны.
Муравьев пришел в ярость:
– Немедля арестовать начальника охраны за халатность! — Оказалось, что тот уехал на паровозе в разведку на станцию Куваев Ключ, в семнадцати верстах от Сызрани, и вернется лишь к утру.
– Расстреляю мерзавца! — кипел Михаил Артемьевич. Но к рассвету остыл.
Утром был отдан приказ: отбить Сызрань во что бы то ни стало! Честолюбие главкома было на пределе. Победа была нужна Муравьеву, победа!
В трех верстах от города сосредоточились под прикрытием бронепоезда интернациональный полк, отряд железнодорожников, несколько красногвардейских групп. Нашлась артиллерия — семь легких полевых пушек.
– С богом! Огонь!
Бронепоезд «Свобода или смерть!», попукивая из орудийных башен, двинулся вперед. По бокам его тянулись две жидкие цепи бойцов. Наступление началось.
Потонувшая по самые крыши в садах Сызрань молчала. Красноармейские цепи приближались к низеньким окраинным домикам. Слабое «ура!» кое-где вспыхивало и гасло. Китайский отряд интернационального полка заорал что-то невообразимое, рванулся вперед. В бинокль главкому было видно: замелькали серые блошки через изгороди, скрылись за домами. Никак ворвались?!
– Ага, пронюхали, что сам Муравьев прибыл, город бросили! — радостно обернулся Михаил Артемьевич к адъютанту, тенью стоявшему возле. — Я им покажу Самару-городок! Двигайте вперед второй эшелон наступления!
– Основа второго эшелона — Латышский полк еще не прибыл на исходный рубеж, — заметил политкомиссар Оскар Калнин. — Я предлагал вам не начинать наступление до его прибытия.
– Мне не советчики нужны, а подкрепление! — не отрываясь от бинокля, рявкнул главком. — Ступайте, ускорьте появление полка здесь! Но, похоже, я встречу вас уже в Сызрани!
Вторая жидкая цепь, изгибаясь, залегая, подходила к городу. С двух флангов ее куда-то наобум в центр города, белевший двухэтажными каменными строениями, посыпали снаряд за снарядом две пушчонки.
А Сызрань все молчала. Муравьев ликовал. Победа, черт побери!
Но вот, будто кто-то невидимый рванул внутри города гигантское затрещавшее полотно — застрочили пулеметы. Перекрывая их, оглушительно рявкнули пушки, и на зеленой траве перед цепью стали лопаться черные дымные пузыри — артиллерия белых накрыла атаку точно.
Цепь залегла. Китайцев, уже ворвавшихся на улицы Сызрани, враз скосили пулеметами из засады.
Главком гнал и гнал людей на укрепления и пулеметы. Город огрызался огнем умело: ловко пристреляли это направление беляки, впустую не палили. Все гуще и гуще становилось темных бугорков в лощинке — убитые.
Муравьев оторвал от глаз бинокль, тяжело сел.
– Товарищ главком, в резерве только личный конвой, — тихо произнес куда-то в пространство адъютант.— Если противнику удастся отрезать от нас бронепоезд…
Муравьев протянул руку, адъютант наполнил чарку. Глоток коньяка сделал свое дело.
– Полупанову – прикрывать наш отход! И никакой паники… Голову снесу!
Состав главкома тихо пятился назад. Муравьев обзывал красноармейцев продажными трусами.
Бронепоезд «Свобода или смерть!» вел артиллерийскую дуэль с орудиями белых, пытавшихся разбить полотно, отрезать путь в направлении Инзы.
Сызрань осталась в руках беляков.
Муравьев отбыл в Ставку фронта, в Казань.
(Продолжение следует).