Жили-были синбиряне в полной уверенности, что до бога высоко, до царя далеко. А тут на тебе!..

Заорал на пожарной каланче караульный и десницей на полночь кажет, воеводу кличет, но не на пожар: по Казанскому трактату мчался клуб пыли и по временам из него высовывались то оскаленная конская морда, то копыта, то голова всадника. Караульный заорал ещё пуще, брякнул в чугунную доску. Из воеводской избы выглянул приказной: «Что орёшь, ботало?»

Следом за ним из дверей вылез сам воевода Фёдор Хрущёв, стольник старомосковской выделки. По дедовскому обычаю, он хотел было соснуть после обеда, а тут переполох. Хрущёв неодобрительно глянул на караульного, хотел на него рявкнуть, а тут через покосившиеся ворота влетел всадник, в котором воевода намётанным взглядом сразу распознал сержанта гвардии, коих обычно наряжали на царские посылки. «Беда!» — похолодел Хрущёв, юркнул в избу и поспешно натянул на себя парадный кафтан. Сержант простучал по доскам крыльца подкованными сапогами, вошёл в палату и протянул воеводе кожаный цилиндр с депешей.

— На словах велено добавить: за оплошку при встрече государя Петра Алексеевича спиной ответишь! — гаркнул гвардеец.

Воевода похолодел от ознобного страха, но сметки не утратил.

— Сенька, чёрт! – крикнул он начальнику над приказными. – Немедля господину сержанту гвардии обед из моих запасов, да кувшин романеи распечатай!

Сержант с Сенькой пошли в кормовую избу, а Хрущёв приказал немедленно собрать всех начальствующих в Синбирске и важных особ: капитана гарнизонной команды, приставов соляной и питейной контор, протопопа собора Живоначальной Троицы, важнейших купцов и промышленников. И тотчас в городе стало людно и шумно, приказная шушера, те, кто побойчее на ногу, кинулись в разные концы исполнять воеводский приказ.

Первым прибыл начальник гарнизона капитан Рогачёв, ветеран Полтавы, со своей командой. Солдаты, инвалиды и слабосильные, поднимая пыль, толпой ввалились на площадь перед воеводской избой. Рогачёв вприпрыжку бегал меж них, размахивая ясеневой тростью с железным набалдашником. Заслышав топот и зверские крики капитана, Хрущёв вышел из избы и кисло смотрел на служивых. Зрелище было жалким и удручающим: мундиры на солдатах сплошь латаные – перелатаные, сапоги разбитые, кой у кого подмётки лыками подвязаны, половина солдат хромые, другая половина однорукие.

— Ать-два! – бодро кричал капитан. – Смотри веселей, ребята!

Воевода махнул рукой, мол, веди прочь от глаз моих и строго вопросил капитана:

— А как пушки? Будет государь в крепости или не будет, но в любом разе салютовать надо!

— Все единороги ещё третьего дня речным песком вычищены, порох сухой, – отрапортовал Рогачёв. – Государь мне лично награду после Полтавской баталии вручал. – и коснулся набалдашником трости к пришитому к мундиру золотому рублю.

— Не подведи, родимый, – сказал воевода.

– Поднимайся на крыльцо. Вон соляной с питейным приставы бредут, и отец протопоп волочится, рясой пыль метёт.

Заседали дотемна, пока всё решили. Утром, едва рассвело, Рогачёв с инвалидной сотней солдат спустился в подгорье к пристани, расставил служивых цепью, и они прочесали всю округу, выковыривая из кустов, лодок, притонов всякую шваль и сволочь, которые от ледохода до ледостава отираются в здешних местах, кормясь воровством и случайными прибытками. Выловили полтора десятка срамных девок в глиняных бусах, с

натёртыми свёклой щёками, орливых и царапучих. Весь этот полон Рогачёв загрузил в большие лодки и отправил за Волгу, подальше от государевых очей. На кабак потратили последний запас охряной краски, выкрасили его снаружи, а крышу промазали дёгтем.

Пристань, полверсты берега, вымели мётлами, часть её разборонили. Ступай царь-батюшка, как по бархату!

Воевода Хрущёв с утра припожаловал на вороном жеребце, сбруя вся в серебряных бляхах, позванивает. На самом воеводе шапка с камчатым верхом и собольей отрочкой, кафтан красный с куньей обшивкой по отвороту и низу, на боку сабелька вострая, а в руке плеть-ногайка. Ею он с оттяжкой врезал грязному забулдыге, что пялился на кабак, не узнавая его в охряном дворце-игрушке. Солдаты подхватили голь-рвань и утащили в кусты, тот только ногами задрыгал.

— Вот вишь! – сокрушался капитан Рогачёв. – Вроде всех из кустов вычесали, ан нет!

Подошли купцы, впереди сам Борис Твердышев, купец и промышленник, рядом Андреев, мельничный боярин, да Ушаков, тогда треть купцов Гостиной сотни Среднего Поволжья в граде Синбирске родовые домовладения имели, и торговлю и промыслы вели не только на Волге, но и в Москве, и новой столице Санкт-Петербурге. Хрущёв окинул их требовательным оком и остался доволен. Видные собой, ни одного замухрышки, одеты в длинные кафтаны из тонкого англицкого сукна, красные и синие, на ногах добротные сапоги, на головах шапки из дорогой камки.

К Твердышеву подбежал иноходью ухарь-приказчик, подал корзину с крышкой. Купец достал из неё серебряную братину, наполненную золотыми червонцами. Все так и прилипли к ней очами, вот оно какое – сокровище! Хрущёв судорожно сглотнул густую слюну: целых тысяча червонных! Так бы и смотрели, не отрываясь, пока бы с голоду не перемёрли, но дозорные, расставленные вдоль берега на сто саженей друг от друга, завопили:

— Идут! Идут!

Из-за мыса белыми птицами вылетели два струга и направились к пристани.

— Маши, воевода! – гаркнул капитан.

— Годи, не спеху! – буркнул Хрущёв и взял в руки зрительную трубку. На переднем струге стоял, подбочнясь, капитан гвардии. На втором были нагружены лубяные короба и мешки. Струги уткнулись в берег. И закипела работа. Начали стаскивать на берег короба и мешки, распаковывать их, все, включая воеводу, стали у капитана гвардии на посылках. В кабаке затопили печь – воду греть, чуть в стороне царские повара начали живую рыбу разделывать, запыхтел огромный серебряный самовар.

С хозяевами царская челядь не церемонилась, толкалась, ругалась, но Хрущёв и все именитые симбиряне не обращали внимание на поварню, они заворожено смотрели на Волгу, по которой шла армада парусных и гребных судов, наполненных солдатами гвардейских и линейных полков и среди них царская галера под громадным белым парусом, над которым, на конце мачты, трепетал Андреевский флаг.

Воеводу Хрущёва будто в голову бревном шибануло: сигнал пушкарям подавать! Он потянул из-за пазухи белый плат, но поручик, командовавший крепостной артиллерией сам догадался. Медные единороги сделали залп, потом второй, третий, вершина Синбирской горы закудрявилась белым дымом, а с армады в ответ грянуло, потрясая окрестности, солдатское:

— Виват! Виват! Виват!»

Суда с полками прошли мимо Синбирска, а царская галера остановилась возле пристани. С неё спустили шлюпку, в которую сошли государь Пётр Алексеевич, его супруга Екатерина Алексеевна, генерал-адмирал граф Апраксин и ближний вельможа Толстой. Когда государь ступил на синбирскую землю, опять троекратно ударили единороги и во всех соборах и церквах зазвонили колокола. Император и императрица приняли благословление от соборного протопопа, недовольно посмотрели на

встречающих, которые все пали на колени.

— Подыми, воевода, свою братию, – сказал царь. – Нечего на коленях по песку скользить. Поклона вам мало, всё норовите башкой в землю уткнуться!»

Первым опамятовался именитый купец Борис Твердышев. Вскочил на ноги, схватил серебряную братину с золотыми червонцами и просунулся к царю. –

— Прими, государь, от синбирского купечества!

Пётр Алексеевич благосклонно посмотрел на статного купца.

— Принимаю, пойдём со мной чай пить. И ты, воевода, отряхнись и за нами следуй.

Императрица Екатерина Алексеевна с улыбкой смотрела на происходящее и радовалась, какие у неё послушные и любящие подданные, в других странах давно таких нет.

Государь сразу проникся к Твердышеву интересом, усадил его за столом по правую сторону от себя, а воевода Хрущёв на краешке стола примостился и с опасливым недоумением смотрел на стоявших перед ним на тонкой ножке бокал с вином, как бы посудину не разбить, сраму не оберёшься.

— Россия твёрдой ногой стала на Балтийском море, – сказал государь. – Теперь будем утверждаться на Каспии и Кавказе!

Подали закуски, в основном, всякую волжскую рыбу, пироги, сладости.

— Знаю о тебе, Твердышев, что ты богат, честен, но почему больших государственных дел сторонишься? – спросил Пётр Алексеевич.

Купец не смутился:

— Моё дело торговое, государь. Купец там, где прибыль, но я не только торгую. Суконную и винокуренную мануфактуру имею.

— Об этом мне ведомо, но это в размере всей России мелочь. Тебе надо, как Демидову, развернуться, нечего сиднем на синбирском бугре сидеть.

— Легко сказать, как Демидов, – вздохнул Твердышев. – В одиночку не осилю.

— А я тебе, чем не помощник? – улыбнулся государь. – Бери земли Каргалы в Оренбургской степи, там люди испокон веков медь добывали. Сколько запросишь земли, столь и отпишем на тебя. Крестьян для рудников и заводов отпишем. Ты только начни. А как привезёшь мне первые десять пудов добытой меди, так тебе и полное моё благоволение.

Твердышев задумался, о Каргалах он слышал, место окраинное, дикое, кругом немирные народцы, опасное дело предлагал царь, но внутренний голос прямо-таки вопил: «Бери, дурак! Второго раза такой удачи не будет!»

— Ну, как, берёшься за медь? – спросил Пётр Алексеевич.

— Берусь, государь!» – уверенным голосом произнёс Твердышев.

— Вот это дело, – повеселел император. – Пётр Андреевич! Пиши указ: отдать купцу Твердышеву оренбургских земель сколь пожелает для добычи меди, и крестьян отпиши монастырских тысячу душ, нет, полторы!». Толстой поднялся из-за стола и поманил за собой Твердышева.

Синбирское чаепитие Петра Великого было недолгим, парус царской галеры наполнился свежим ветром, крепостные пушки ударили прощальным салютом и зазвонили колокола соборов и церквей, невиданное доселе торжество встречи государя закончилось.

Дольше всех на пристани оставался Твердышев, в руке у него была грамота с именным указом императора. Вдвойне был рад недолгой встрече с царём воевода Хрущёв. Карабкаясь на жеребце по крутому береговому взвозу, он не жалел и не сокрушался тем, что был обойдён царским вниманием, ведь «возле царя, как возле смерти», а ему по душе была другая пословица: «Воевода в городе – что мышь в коробе».

Ушаков и Андреев были весьма недовольны, что Твердышев вылез перед государем вперёд всех. «Ничего, – говорили они, – сломает голову на царской милости!» А более всех

были разобижены голи кабацкие и пьяни бурлацкие, им предстояло добираться через Волгу к родимому кабаку, который дразнил яркой охряной краской своих стен их мутные взгляды с далёкого берега.

А над Волгой занепогодило, с заката наползли тяжёлые грозовые тучи, подул холодный и порывистый ветер, и по всей реке заходили, затолпились белоголовые и пенистые волны. Застоявшийся конь мягкими губами трогал за плечо Твердышева, торопил хозяина домой, к теплу и корму.

Неведомо нам, как зачинал Борис Твердышев своё великое медное дело, привёз ли Петру Алексеевичу обещанные десять пудов меди, но в царствование «кроткия Елизавет» и Екатерины II он, а затем его сыновья Яков и Иван в компании с Иваном Мясниковым, который был женат на его сестре Татьяне, имели в Оренбургском крае громадные земельные пространства, рудники, медеплавильные заводы, десятки тысяч крепостных крестьян. Вся русская медь того времени была их медью. По сути дела они занимались добычей денег, ибо почти вся ходячая монета была медной.

Никто не знает, сколько человеческих душ сгинуло в Каргалах, рудники там были узкими норами, где, согнувшись, зачастую прикованные к тачкам, крепостные вывозили руду на поверхность. Люди гибли от недоедания и повальных болезней, несметно обогащая своих владельцев. Мясниковы-Твердышевы были баснословно богаты, в 1776 году они имели в своём владении восемь заводов, около восьмидесяти тысяч душ крепостных, миллионы рублей золотом в наличности, дворцы в Москве и Синбирске. Твердышевы и Масленников получили потомственное дворянство и чины, они имели всё, что только может пожелать человек, только у Твердышевых не было детей, то есть наследников, и все богатства семейного клана достались дочерям Масленникова – Ирине, Дарье, Аграфене и Екатерине.

Николай Алексеевич Полотнянко родился 30 мая 1943 года в Алтайском крае. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького.

Николай Алексеевич является автором романов: «Государев наместник», «Атаман всея гулевой Руси», «Клад Емельяна Пугачева», «Жертва сладости немецкой», «Бесстыжий остров», «Загон для отверженных», «Минувшего лепет и шелест», «Счастлив посмертно», «Бумажные кораблики», комедии «Симбирский греховодник»,

а также поэтических сборников: «Братина» (1977), «Просёлок» (1982), «Круги земные» (1989), «Журавлиный оклик» (2008), «Русское зарево» (2011) «Бунт совести» (2015), «Судьба России» (2016), «Как хорошо, что жизнь прошла» (2017), «Прекрасная Дама»(2017) и других.

С 2006 года – основатель и главный редактор журнала «Литературный Ульяновск».