От ведущего.

На днях  давний приятель  напомнил мне что  «…близится не абы что – а 100 –летие ВЛКСМ.. И как ты к этому относишься?»

Озадачил, сильно озадачил. Но поскольку я сам был в рядах  комсомола много лет,получил знак «За активную работу..» – да еще к тому  же целую пятилетку   вкалывал   в великолепной газете «Комсомольская правда»- то  как-то неудобным посчитал не ответить на заданный   вопрос…

Кое-что скажу. Считалось, что комсомол- это некая «общественная молодежная организация».Конечно это-лукавство. ВЛКСМ был  изначально  и до конца чисто ПОЛИТИЧЕСКОЙ  структурой. И как  любая политическая организация, четко выполнял свои  идеологические и прочие обязанности, на него возложенные: заняться воспитанием молодых людей в духе преданности коммунистическим идеалам, являться главным кадровым резервом КПСС и ее помощником во всех случаях жизни- от    участия в хозяйственном строительстве до утверждения новых  правил поведения в быту и на производстве.

Не зря же  на каждом шагу звучало:»Партия  сказала -комсомол ответил : «Есть!»

И ведь это «Есть!» имело разные проявления: от   активного участия в колхозном  и прочем «ударном» строительстве до  гневного осуждения  и исключения из рядов ВЛКСМ за  инакомыслие  в юношеских головах….

Вместе с  каверзным вопросом мой приятель прислал и еще кое-что. А именно: рассказ  об  участии комсомола в  сибирских ударных стройках.

И ознакомившись с этой документальной прозой, я решил что он  (гораздо лучше  чем я)  сам ответил на свой же вопрос.

Потому  (не тронув ни одной запятой в тексте) предлагаю внимательно почитать  присланное. Надеюсь, кое-что  тут будет даже понятнее, чем  в моих разглагольствованиях….

Ж.Миндубаев.

***

 

Андрей Перепелятников.

Серебряный костыль.

Рассказ-быль.

1

До 1973 года я проходил службу в должностях помощника начальника отдела политработы Томского-7 Управления войск по комсомолу и старшим инструктором по клубно-массовой работе. Когда в 1967 году я был назначен на клубно-массовую, в моём ведении был штатный духовой оркестр Управления. С бывшим в то время начальником отдела политработы полковником Александром Фёдоровичем Ананьевским, большим любителем художественной самодеятельности, на базе штатного оркестра воссоздали ансамбль песни и пляски. Который, замечу, в 1967 году в смотре-конкурсе художественной самодеятельности центрального Управления наших войск занял первое место. А восемь наших номеров были отобраны на заключительный концерт в Центральном доме Советской армии. Этих же ребят, раз они были в Москве,   пригласили и дать концерт на приёме в министерстве Среднего Машиностроения, который проводился  в честь пятидесятилетия Октябрьской революции. После концерта, во время банкета моих орлов пригласили и за отдельный в сторонке стоявший стол. А жена бывшего в то время министра Ефим Павловича Славского, налила ребятам и по рюмочке коньяка…

Наш ансамбль в то время гремел по всей области, часто выступал во многих коллективах  и  на областном томском телевидении.

Когда же я был переведен на комсомольскую работу, связь со штатным оркестром Управления не терял. На новой должности стал членом бюро Томского-7 ГК ВЛКСМ, членом Пленума ОК ВЛКСМ. Естественно, был знаком не только с руководством  томской комсомолии, но и со всем партийным руководством нашего ЗАТО.

Бывший первый секретарь Томского-7 ГК КПСС Александр Григорьевич Мельников к 1974 году был переведен в томский ОК КПСС на должность заведующего отделом капитального строительства.

В Томской области  уже несколько лет строилась железная дорога Асино-Белый Яр. Стройка эта была объявлена Всесоюзной ударной комсомольской.

И вот, утром четвёртого октября 1974 года в штабе в/ч 11102, где я уже в то время проходил службу пропагандистом полка, раздаётся звонок, и дежурный по штабу со всех ног летит в одну из рот части и докладывает мне, что меня срочно к телефону. Звонил Александр Григорьевич Мельников. Когда я, запыхавшийся  взял телефонную трубку и доложил, что слушаю, большой партийный начальник коротко сказал: «Сегодня в 17 часов быть с оркестром на станции Томск-2. Там будет отправляться специальный поезд на торжества по случаю окончания работ на строительстве железной дороги Асино-Белый Яр. Будем забивать «серебряный» костыль. Надо будет отыграть на митинге, а потом дать хороший концерт».

Тут надо пояснить читателю, что забивать «серебряный» костыль была такая традиция у тогдашних строителей железных дорог. А «серебряным» он назывался потому, что был последним. На  железной дороге Асино-Белый Яр строительство шло с двух сторон –  из Асино и из Белого Яра. В точке встречи рельсов и забивали последний, то есть «серебряный костыль».

Выслушав Александра Григорьевича, я, было, начал ему объяснять, что уже   служу в 102-м полку, но партийный начальник очень спешил, буркнул мне: «Доложи о моей просьбе начальнику Управления», – и положил трубку.

Естественно, я тут же позвонил в штаб Управления и доложил начальству о звонке Мельникова. В ту же минуту получил распоряжение немедленно готовиться к выполнению просьбы.

 

2

Я сразу позвонил военному дирижёру оркестра, передал распоряжение готовиться к поездке и прикинуть программу концерта. Позвонив домой и сообщив маме, что срочно уезжаю в командировку, подхватил сумку с кинокамерами и фотоаппаратом, побежал на автобус, чтобы ехать в в/ч 40317, где проживал оркестр.

Когда мы приехали на станцию Томск-2, там на первом пути уже стоял состав из шести пассажирских вагонов, прицепленных к маневровому тепловозу. Бегавший вдоль вагонов с красной повязкой парень указал мне наш вагон.    Поскольку в вагоне были мы одни, разместившись,  начали прогон концертной программы.

Ехали к месту назначения всю ночь. После Асино наш поезд можно было обогнать пешим шагом.   От сильных наклонов то влево, то вправо наш старый вагон так скрипел, что спать было невозможно. Проложенные через болота рельсы постоянно проседали, порой скрываясь под водой. Строители сыпали и сыпали щебень в насыпь, но проседание пути продолжалось. Иногда наш вагон сильно наклонялся вперёд, а потом его перед резко поднимался вверх, словно на крутую морскую волну.

Часов в девять утра прибыли мы на какую-то, окруженную со всех сторон лесом не большую станцию. Там же не ровными рядами теснились и жилые вагончики строителей дороги. Немного погоняв вагоны по путям, отцепив от состава вагон – буфет, тепловоз снова сформировал состав и все приготовились ехать дальше. Я обратился к распорядителям мероприятия с вопросом о кормёжке моих музыкантов. Минут через пять нам в вагон какие-то парни принесли 2 ящика с колбасой, консервами и хлебом. Принесли и большой бачок с горячим чаем. Кружки или стаканы нам не дали, тогда в купе проводников, которых в составе не было, мы нашли одну алюминиевую кружку, и пили из неё чай по очереди. Скрипя и ещё больше раскачиваясь, поезд тронулся дальше.

Мы поехали, а на станции началось что-то невообразимое. У отцепленного от нашего состава вагон-буфета собралась толпа. Женщины, мужчины, подростки пробившись к окошку, откуда велась торговля, набивали мешки бутылками пива, палками колбысы, банками консервов и прочей снеди.

Только к обеду, проехав километров двадцать, мы прибыли на место торжества. Там всё было готово к его проведению. Площадка метров по двадцать в обе стороны от рельсов была очищена от растительности и посыпана песком. Чуть в сторонке от насыпи была сооружена и украшена флагами и лозунгами трибуна. На рельсах стоял вагон со звеньями пути и кран, готовый их укладывать.

Выгрузившись из вагона, мы заняли место рядом с трибуной, а все приехавшие в нашем составе и рабочие путейцы  стали перед нею. Оркестр стал играть марши и разные мелодии. Минут сорок все кого-то ждали, суетились. Наконец, Александр Григорьевич Мельников открыл митинг.

После окончания митинга минут двадцать опять тянулось ожидание. Но вот Мельников дал отмашку и кран путеукладчик стал медленно поднимать звено из рельсов и прикрепленных к ней шпал. Место укладки последнего звена огородили красной лентой. За ленту ограждения зашло руководство стройки, Мельников, секретари обкома комсомола и несколько одетых в красивую робу рабочих путейцев победителей в соревновании за право забить «серебряный костыль». Александр Григорьевич вынул из портфеля,   семь покрытых никелем, как я позже выяснил на нашем Сибхимкомбинате, костылей, раздал их рабочим и некоторым гостям. Кран-укладчик начал плавно опускать последнее звено дороги на насыпь и получившие костыли рабочие и гости приготовились соединять рельсы и   специальными молотами заколачивать последние костыли.

 

3

Я вынул из своей походной сумки приготовленную к съёмке 16 мм кинокамеру «Киев» и стал всё происходящее снимать. Выбрав удобную позицию, низко присевши, я сначала прошелся камерой по людям приготовившимся забивать костыли и только перевёл объектив на плавно опускавшуюся на насыпь плеть, как толпа за моей спиной двинулась вперёд, меня толкнули в спину, я наклонился к земле, а камера, работавшим объективом ткнулась в песок. От злости я резко подскочил, развернулся кругом, а увидевши того, кто на меня навалился, сказал ему: «Ты что наделал? Уйди отсюда!». Но мой обидчик высокий худощавый мужчина лет 35-40 с клинообразной редкой бородёнкой, с очень крутым фотоаппаратом, протирая пальцами рук толстенные линзы своих очков, как-то вежливо  сказал мне:

– Простите, а вы тоже пресса?

– Иди отсюда! А не то я тебе сейчас…» – выкрикнул я, замахиваясь для острастки на мужчину камерой.

Тот  шарахнулся от меня в сторону, а я, быстро протерев объектив камеры, продолжил снимать. А снимать-то мне осталось только момент забивания рабочими костылей. Не выбрал я в кадр ни рабочего передовика, выступавшего на митинге, ни Александра Григорьевича, который тоже вбивал один из костылей. Время главного кадра было пропущено.

Засняв сцену поздравлений и аплодисменты по случаю окончательной стыковки рельсов, я подошел к Александру Григорьевичу, намереваясь попросить его помочь мне сделать несколько постановочных сцен. А тот, выслушав меня, сказал: «Ты снимал на камеру?» Я ответил, что снял только две кассеты и посетовал на то, что один важнейший эпизод пропустил из-за толчка в спину.  Надо бы тот эпизод переснять. Но Мельников молча запустил руку в мою сумку с кассетами и забрал их. Потом, наклонившись к моему уху тихо и коротко объяснил, что пилот вертолёта с  корреспондентами разных газет и киносъёмочной группой центрального и Томского телевидения по ошибке приземлился на поляне у   посёлка  рабочих путейцев. Высадив журналистов, улетел. «Понял, почему я произвёл у тебя реквизицию?» – понял, ответил я в след поспешившему куда-то Александру Григорьевичу.

На последней кассете у меня оставалось ещё много плёнки. Я завёл пружину камеры и стал снимать отдельных персонажей из толпы. Послышалась команда по вагонам. Площадка мигом опустела, но поезд ещё минут сорок не отправлялся. И я, воспользовавшись этим, забрался на тепловоз и попросил машиниста подобрать меня, когда пойдёт состав. Спрыгнув с лесенки подъёма на тепловоз, я побежал вперёд, чтобы снять кадры наезжающего на меня поезда. К счастью, метрах в ста, ста –  тридцати на насыпи прямо меж рельсами было небольшое углубление в щебне. Я быстро в него забрался, дождался момента, когда поехал на меня поезд и снял отличные кадры на скорости 16 кадров в секунду. Поезд  шел очень медленно, а мне то-надо было, чтобы он шел быстро. При демонстрации куска снятого с меньшей скоростью на экране  получается нужный эффект.

Тут, кажется мне, надобно прервать изложение происходивших дальше событий и поведать читателю кое-что для ясности.

Когда я служил в отделе политработы старшим инструктором по клубно-массовой работе, на вверенной мне кинопрокатной базе Управления я обнаружил две давно заброшенные кинокамеры. Одну 35 мм «Конвас», а вторая была полупрофессиональная чешская 16 мм. Вольнонаёмный начальник кинопрокатной базы поведал мне, что обе камеры в рабочем состоянии, есть к ним штативы, сменные объективы и даже вполне пригодные щелочные аккумуляторы, которые можно заправить, и они готовы будут к работе. Мужичок сказал мне, что в комендантской роте служит солдатик по фамилии Лисняк. Его подобрали на должность штатного фотографа Управления, но разрешение на фотосъёмку на него до  сих пор не оформили. А без специального разрешения в Томске-7 фотографировать в то время категорически запрещалось. «Говорят, – продолжил начкинобазы, –  что до армии тот  парень работал на «Мосфильме».

Я в тот же день разыскал Якова Лисняк и после беседы с ним, у меня  родилась идея создать любительскую киностудию. Меня в этом сразу же поддержал начальник отдела политработы полковник А.Ф. Ананьевский.

Яша  действительно до армии работал в студии документального кино «Мосфильма» помощником кинооператора. Видел я и титры нескольких киножурналов с Яшиной фамилией.

Началась наша с Яковом кропотливая работа в созданной киностудии «Горизонт». Яша как мог, учил меня работе с камерой. Мы с ним сняли три короткометражных фильма на плёнке 35 мм и несколько фильмова на плёнке 16 мм. Александр Фёдорович выбил нам деньги на приобретение ещё двух 16 мм кинокамер «Киев», проявочной машины 16 же мм, много всякой необходимой мелочи. Плёнки 35 мм за плату мы проявляли, печатали позитив и писали звук на областном телевидении ночами. Так я получил кое-какие знания кинооператора, и на все важные  мероприятия таскал с собою камеру.

Не доезжая до меня метра два, поезд остановился. Я забрался на боковую площадку тепловоза и стал благодарить машиниста за помощь. А трогать дальше машинист не спешил, потому что из вагонов, где в самом разгаре шел обед с крепкими напитками, на насыпь после остановки вывалило много народу. Тщетные усилия организаторов торжества по уговору пассажиров пройти в вагоны, результата не давали. Тогда кто-то из них, увидав меня, обратился за помощью сопроводить участников мероприятия  в вагоны. Я вывел из вагона своих музыкантов, послал в каждый вагон по два человека срочников. Приказал им встать в оба тамбура вагонов и ни кого из оных не выпускать. С военным дирижёром, музыкантами сверхсрочниками и организаторами празднества мы стали заводить уже весёленьких и очень разговорчивых людей в вагоны.

На полустанок с рабочим посёлком  приехали поздно ночью. В тесной станционной столовой для моих музыкантов были накрыты столы с остывшим ужином. На столах стояли и бутылки с водкой. Я попросил бутылки со столов убрать. Мы быстро поужинали и направились в свой вагон. Но нам пришлось задержаться, надо было  опять помогать загрузить людей в вагоны.

Когда мы с великим трудом людей в вагоны загрузили, старший из распорядителей попросил меня походить по вагонам понаблюдать, кабы чего где не случилось. Я отправил в свой вагон моих музыкантов во главе с дирижёром, а сам потопал по вагонам, исполнять обязанности схожие дежурного по составу.

В коридоре купейного для начальства вагоне я встретил Валерия Мещерякова, первого секретаря нашего ГК ВЛКСМ. Он о чём-то оживлённо разговаривал с мужчиной, который запортил мне самые ответственные кадры. Валерий стал меня представлять своему собеседнику, а тот ответил ему, что мы уже почти знакомы… Это оказался собственный фотокор ТАСС  по Западной Сибири. Только я собрался улизнуть от Мещерякова и его собеседника,  как открылась дверь соседнего купе, и на пороге возник Мельников. «Ага, а вот и он, – сказал Александр Григорьевич группе мужчин в его купе, – ну-ка заходи, заходи сюда», – сказал он мне. Когда я зашел в купе, стоя  сзади меня Александр Григорьевич представил меня сидевшим на полках и сказал: «Постой, а ты ведь снимал ещё и перед отправкой поезда. Где эти кассеты?» Я ответил, что доснял только одну кассету и она в нашем вагоне. Один из мужчин спросил меня, что снято на той кассете. Когда я рассказал, что там снято, мужчина сказал Мельникову, что надо бы взять ещё и это. Александр Григорьевич велел мне срочно доставить ему ту мою последнюю кассету. «Тебе пойти помочь?», – сказал  он строго глядя мне в глаза. Я пообещал сейчас же принести и отдать ему кассету.

Когда я пришел в свой вагон за кассетой, мои музыкантики мирно сидели по купе за столиками и мирно кушали. Как оказалось, перед отправкой поезда в наш вагон  принесли ещё ящик с колбасой и хлебом. Принесли и убранную со столов водочку. Я поддерживал порядок по вагонам, а тут…    Вместе со срочниками и сверхсрочниками аппетитно вкушал ещё один ужин и мой главный помощник военный дирижёр. Мне же осталось только приказать ему после ужина всех уложить спать, а сам понёс кассету Мельникову.

Так до утра мы с распорядителями, единственно трезвыми во всём поезде и ходили по вагонам. Мы боялись, кабы чего не случилось. Уж больно много водки было загружено в вагоны.

Недели через две по центральному телевидению прошла передача про забивание в Томской области «серебряного костыля». Показали отрывками и мои кадры. Закончили телевизионщики передачу кадрами, на которых по новой дороге мчится поезд увешанный красными флагами и лозунгами на кумаче. На носу тепловоза красовался большой портрет Ленина, из-за которого выглядывал добродушный усатый дядька машинист.

А. Перепелятников.

февр. 2018 г . Ерёмкино

 

 40 лет как с именем Ленина

Рассказ из цикла «воспоминания»

 

В 1964 году отмечалось 40-летие именования комсомола Ленинским. Во всех комсомольских организациях страны шло соревнование за достойную встречу юбилейной памятной даты.

Я в то время проходил службу в в/ч 33960 в городе Красноярске-45. Мы в разговорах меж собой называли наш город просто Заозёркой. Ныне он именуется Зеленогорском.

По итогам 1963 года наша часть, и комсомольская организация части в том числе, заняла первое место среди войсковых частей нашего Управления. Первое место комсомольская оргванизация полка заняла и в честь 40-летия именования комсомола Ленинским.  Нам городской комитет комсомола в торжественной обстановке вручил своё переходящее Красное знамя, я и многие комсомольские активисты полка получили Почётные грамоты. На  отчётно-выборной конференции городской комсомолии 1963 годав меня избрали в члены ГК, а на конференции краевой комсомольской организации в том же году – кандидатом в члены  Крайкома.

В канун 40 – летия именования комсомола Ленинским состоялся юбилейный пленум Крайкома комсомола. В его работе мне довелось участвовать. Нас делегатов пленума от Красноярска-45, не знаю из каких соображений, возможно из-за секретности нашего города, а стало быть и городской  комсомольской организации, объединили с делегатами г. Заозёрного. (Ж/д станции Заозёрная на Транссибе. Через эту станцию мы ездили в наше ЗАТО)

Проходил пленум в краевом оперном театре с утра и до обеда. Пообедав за счёт крайкома комсомола в ближайшей к оперному театру столовой, делегаты, кто имел возможность, отправились, по ленинским местам края. Главным таким местом, естественно, было Шушенское.

Электричкой сотни полторы членов памятного пленума приехали в город Ачинск. Там в то время разворачивалось строительство гигантского алюминиевого комбината, объявленного ЦК ВЛКСМ всесоюзной ударной комсомольской стройкой.

Советские учёные тогда впервые в мире разработали технологию получения этого стратегически важного металла прямо из глинозёма. В районе Ачинска, этой руды огромные запасы. Потому-то там и строился комбинат. Чтобы опробовать технологию в производственных условиях, к тому времени уже был построен и действовал опытный, уменьшенный в несколько раз, цех с полным циклом производства.

Приехали мы в город Ачинск вечерком. Всех нас вкусно покормили в столовой и разместили на ночлег в общежитии строившегося комбината. Общежитие ещё не было полностью заполнено заводчанами и для всех нас нашлось достаточно места.

На следующий день для нас была организована часовая экскурсия в опытный цех комбината. Это было огромных размеров здание длиною метров 800, напичканное оборудованием так, что меж огромных  вращающихся дробильных мельниц, каких-то печей, электро-трансформаторов, многих сотен километров разного диаметра труб и специального технологического оборудования приходилось с трудом проходить по одному, местами пригибаясь.  Всех  разбили на мелкие группы, а экскурсоводами у нас были инженерно- технические работники цеха, лаборанты, молодые и не очень учёные.

После интереснейшей экскурсии, всем нам предложили поработать несколько часов на комсомольской стройке. Сначала опросили,  кто какие работы может выполнять. Потом сформировали бригады и развезли автобусами по разным объектам.

Поскольку я дипломированный техник строитель, к тому ж ещё и плотник с разрядом, мне сформировали бригаду из 30 человек и отвезли нас на строившийся рядом с будущим жилым микрорайоном комбината кинотеатр, кажется, «Родина». В главном зале кинотеатра нам было поручено настелить деревянные полы. Основание под пол с положенным уклоном было уже забетонировано. Половая доска, брус для лаг, гвозди, ножовки и молотки были приготовлены. До 17-ти часов без перерыва на обед пол кинозала мы настелили. В столовую на ужин я шел, пошатываясь от усталости, с охрипшим голосом. Ведь целый день мне пришлось ребятам и девушкам, некоторые из которых не умели держать в руках молоток или ножовку, показывать и рассказывать, бегать из одного конца зала в другой.

После ужина для нас были организованы до двадцати двух часов танцы, а после на поезд и в город Абакан.

 

2

Утром следующего дня на станции города Абакан нас встречали четыре больших автобуса с баянистом в каждом и грузовик с прицепом.  В кузове грузовика были ящики с хлебом, колбасой, сыром, консервами и лимонадом. К грузовику была прицеплена бочка с пивом. Отъехав с песнями несколько километров от Абакана, сделали первую остановку на завтрак.

Потом таких остановок в пути до Минусинска  и Шушинского была не одна. Мы не только ели бутерброды, но и танцевали под баян прямо на асфальте дороги.

Быстренько осмотрев экспозицию Минусинского музея, поспешили в Шушинское.

Туда мы приехали часа  в три дня. Поочерёдно посетив дом – музей, где в ссылке проживали Владимир Ильич и Надежда Константиновна, мы отправились на берег могучего Енисея. Русло самой реки от Шушинского отделяли две протоки. Одна шириной метров пятнадцать, очень мелкая и со спокойным течением. Зимой она всегда замерзала ровным чистым льдом и на ней, по свидетельству жителей деревни, как раз и катался на коньках Ленин.  Следующая протока была значительно шире, глубиной до метра и с быстрым, сногсшибательным течением. Берег перед первой протокой пологим скатом опускался на дугообразную луговину, поросшую очень сочной, густой аккуратно скошенной травой. Похожая на амфитеатр луговина была примерно семидесяти метров шириною в середине. У самого края спуска на луговину по всей её длине стояли летние домики на четыре кровати каждый.

Нас распределили по домикам, желающим предложили искупаться в реке, а после этого в летней же столовой, которая располагалась справа от последнего домика, нам предстоял ужин и танцы хоть до утра. Столы были уже накрыты, на них стояли и бутылки «перцовки» по одной на четверых. За столовой стояла и наша пивная бочка, но она уже была пуста. Во время ужина перед нами было запланировано выступление известного писателя Константина Седых.

3

На купание был отведен час времени. Купаться пошло человек двадцать-двадцать пять не более. Все мы разделись перед первой протокой. Купались кто в первой протоке, кто во второй, а кто и в водах быстрого, с  водоворотами Енисее. Молодой человек из Шушенского предупредил шедших на купание, чтобы от берега реки далеко не заплывали. Тем, кто плохо плавает лучше в Енисей не соваться. Очень опасно.

Город Красноярск-45 расположен на берегу вырывающегося из предгорий Саян реки Кан. Вода в  нём даже в самые жаркие дни не более 10-16 градусов по цельсию. Скорость течения же такова, что если нырнуть с берега и вынырнуть метрах в 7-8 от него, то выберешься из воды метрах в ста не менее. Моторные лодки даже с самыми мощными двигателями по  середине реки идти вверх против течения не могли-пробирались вдоль берегов, где течение помедленнее.

В Кане мы купались постоянно и поэтому быстрого течения Енисея я не боялся. Преодолев обе протоки и выйдя на берег самой реки, я пошел подальше вверх по течению, чтобы можно было выбраться из воды в аккурат там,  где оставил одежду. Шел вверх по берегу реки, пока было можно пройти меж колючих кустарников. Берег реки в том месте был пологим. Енисей круто разворачивался к берегу левому и  быстрина и глубина были на берегу противоположном, правом. Течение в месте, где я решил зайти в реку, было спокойным, вода сияла отблесками склонившегося к самому горизонту солнца. Картина была чудной. Несколько минут я полюбовался окружавшей меня красотой и зашел в очень прохладную воду. Далеко от берега тянулось мелководье. Я лёг на спину, раскинув в стороны руки, медленно плыл, любуясь высоким голубым с реденькими протяжками белых облаков.

Минут через двадцать меня подхватило быстрое течение и понесло к середине реки. Я лёг на живот и стал из всех сил грести к берегу. Быстрое течение всё – таки пронесло меня мимо того места, где я планировал выйти на берег. По острым камням, у самой кромки воды я медленно шел к своей одежде и вдруг увидел, как метрах в двадцати от берега плывёт по реке девушка. Быстрое течение несло её всё дальше от берега к начинающимся водоворотам, но девушка и не противилась этому. Во весь голос я закричал ей: «Плыви к берегу! Утонешь!»  Девушка глянула в мою сторону и начала грести к берегу, но было поздно, река быстро несла её вниз по течению. Не раздумывая, я с разгона прыгнул в воду и быстро поплыл к девушке.

Когда подплыл, узнал в ней ехавшую с нами одной делегацией школьницу  из Заозёрного. Поравнявшись, я схватил её за руку, лёг на спину и, словно во что-то упираясь и отталкиваясь, стал сильно работать ногами и свободной рукой, тащить девушку к берегу противоположному. Ведь река стала делать резкий поворот к левому с высокой скалой берегу. Течение резко ускорилось и нас запросто могло бросить на скалу, а она, наверняка, была сильно подмытой с острыми краями над водой, как  это много раз я видел на нашем Кане. В одном месте мы попали в воронку и нас сильно крутануло. Девушка хлебнула воды и закашлялась. Я перехватил её за толстую рыжеватую косу у самого её основания, чтобы удерживать  голову над водой. Продолжая отчаянно бороться с течением, кричал ей:  «Работай, сильнее работай!»

Наконец крутой левый поворот реки закончился, течение стало немного спокойнее, и мы стали грести к нашему левому, всё ещё высокому, хоть и не скалистому берегу. Вскоре у пологого крутого берега показалась белая узкая каменистая полоска и мы,  ещё сильнее работая руками и ногами, устремились к ней.

Когда обессиленные мы, наконец, упали на камни береговой полосы, девушка дрожащим от холода голоском, запинаясь, произнесла: «Косу-то отпусти. Мне же больно». Я выпрямил до судороги сжатые пальцы, быстро встал на ноги и стал в сгущавшихся сумерках молча осматривать окружавшее нас пространство. В отблеске воды на фоне ещё ясного неба было видно, что вытянувшийся вдоль берега крутой и высокий косогор выше по течению плавно переходил в отвесную скалу, подмываемую быстрым течением широкого Енисея. Поросший маленькими кустиками косогор был хоть и крут, но подняться на его верх можно.

Осмотревшись и оценив обстановку, я сказал своей спутнице: «Унесло нас далековато, скорее пошли. Придётся подниматься наверх, у кромки воды не пройти, впереди скала». Тут моя спутница сказала:

– Холодно. Мне бы где – ни будь, отжать…

Сообразив, что нужно девушке отжать, я ответил:

– Отжимайся здесь. Смотреть на тебя некому, а я пойду, пройдусь, может, есть где – ни будь тропинка.

Отойдя в сторону скалы на несколько десятков метров, я услышал: «Я всё. Пошли».

Я быстро вернулся назад и мы стали подниматься по крутому склону наверх.

Наверху было немного светлее. Справа метрах в двадцати темнела стена соснового леса, ближе к берегу  косогор порос подлеском и кустарником. Сухие его ветки больно царапались. Под ногами земля была хоть и каменистой, но камни были не столь острыми, как у кромки воды. Редкая мягкая трава, перемежалась с сухой и колючей. Мы медленно продирались по кустарнику, а сумерки всё сгущались и сгущались. В одном месте попалась еле заметная тропинка, но она шла от реки  куда-то вправо. Куда она пошла – неизвестно и мы пошли вдоль берега.

Шли долго. Наконец, вдали послышался лай собак. Мы воспрянули духом и прибавили ходу. Вскоре ниже нас и правее увидели свет фонарей освещения. Мы радовались близостью Шушинского, но всё чаще на нашем пути стали попадаться какие-то ямы, поваленные деревья и кучи всякого мусора. Всё это резко замедляло наше движение. На фоне неба мы различали тёмные силуэты деревьев и кустарников, а под ногами было абсолютно тёмное пространство, куда нам приходилось ступать босыми ногами.

Совсем близко послышалось ленивое тявканье собачонки, а потом в сумерках появились и очертания избы. За нею мы нашли поросшую прохладной муравой дорожку. В отсветах не близкого уличного фонаря просматривались тёмные силуэтов  редких домов окраинной сельской улицы. Мы прибавили шагу, и вскоре слева от нас показался перекидной мостик толи через протоку, то ли через речку, а за ним и располагались наши домики. Мы молча прошли меж них, направляясь на берег реки за одеждой. Поискав в темноте и не найдя своих брюк, рубашки и туфлей, я сказал своей спутнице: «Пошли так. Всё равно в темноте мы одежду не найдём. Заберём утром». Девушка ещё какое-то время походила вдоль протоки, и мы направились к домикам. «Как хоть тебя зовут?», – спросил я девушку.

– Оля пропела она тихим голосом и отвернула в сторону своего домика.

 

3

В домиках нас разметили по четверо парней и четверо же девушек в каждом, перемешивая делегации. В  домике, где я бросил свой маленький походный чемоданчик, из нашей делегации оказался только парень с комбината. Двое других парней были откуда-то с Севера. Время было позднее, огни во всех домиках уже были погашены, в лагере был отбой. Только у штабного домика  стояло несколько человек.

В тусклом свете освещения территории я с трудом нашел номер своего домика, вошел в него. Слева от занавешенной грубой тканью двери была моя кровать. Я на ощупь стал её разбирать и обнаружил аккуратно сложенные мои штаны и рубашку. И тут моё сознание резанула догадка, что могли подумать о моём отсутствии. Я резко сел на кровать и стал думать, что делать. Кровать моя сильно скрипнула пружинами и, спавший через проход парень из нашей делегации проснулся. Увидав меня, он резко подскочил на кровати и протянул: «Ты где был? На берегу нашли твою и  девушки из Заозёрки одежду и все подумали, что вы утонули…. Иди, скорее доложись дежурному по лагерю».

Я быстро натянул штаны, одел рубаху   и потопал к штабному домику. Когда я туда подошел, в свете не яркого фонаря там стояли: второй секретарь Крайкома комсомола,  второй секретарь нашего горкома Гера, парень с красной повязкой дежурного по лагерю, старший лейтенант милиции и ещё двое незнакомых мне парней. Увидев меня, все они  молча с удивлением уставились в мою сторону. Помолчав некоторое время, обращаясь ко второму секретарю Крайкома, старшему по нашей поездке, я стал объяснять, где был и что случилось. Остановив меня на полуслове,  наш комсомольский начальник прошел в домик и сказал кому-то: «Срочно радируй дежурному по обкому и сообщи, что утопленники живы, только что пришли. Пусть немедленно отменяют сообщения». После этого секретарь вышел из домика и хотел  что-то сказать мне, но тут послышался визгливый женский крик с матерками из одного из домиков. Мы все устремили свои взгляды в ту сторону. Через минуту увидели выбежавшую из того домика девушку и стреканувшую в сторону Енисея. Было видно, как от быстрого её бега из стороны в сторону  развевается толстая коса. Я догадался, кто это и с тревогой посмотрел на секретаря, но двое стоявших рядом с ним парней уже сорвались с места, как по выстрелу стартового пистолета  и побежали за девушкой. Мы с тревогой смотрели в темноту ночи, пока парни не показались в свете фонаря, ведя под руки Олю. Она, как могла сопротивлялась своему препровождению, но парни крепко её удерживали и быстро вели в нашу сторону. Секретарь крайкома сделал несколько шагов навстречу шедшим. Он попросил парней освободить Олины руки, и она моментально закрыла ладошками своё заплаканное лицо. Секретарь стал что-то говорить Оле, а она, всхлипывая, молчала. К нам подошла полная пьяненькая её секретарша. За нею подошли несколько других девушек. Только секретарь  крайкома, обращаясь к Заозёренской секретарше, велел увести Олю и не сводить с неё глаз, как одна из подошедших девушек сказала: «Уберите отсюда эту мегеру, она доконает эту девчушку. Мы сами за нею присмотрим». Секретарь стоял, размышляя что делать, а девушки,   обнимая Олю, уже повели её прочь. Отойдя от нас несколько  шагов, одна из них повернулась в нашу сторону и прокричала: «Пусть лучше за своим муженьком, лучшим комсомольцем района присматривает, да заткнёт  ему поганый рот, чтобы не матерился, как сапожник!».  Секретарь строго посмотрел на секретаршу Заозёрки и велел ей идти спать.

Милиционер попрощался со всеми за руку и ушел. Ушел Гера и все парни. Я стал рассказывать секретарю Крайкома, как в поезде до Красноярска Заозёренская тётка ужинала с мужиками. Пьяная её компания,  рассказывая пошлые анекдоты, громко на весь вагон хохотала и материлась, пока пассажиры поезда не пожаловались проводнику вагона. Оля в это время ушла в конец вагона и допоздна сидела  в одиночестве. «Всё ясно», – выслушав меня, сказал  секретарь и пожелал  спокойной ночи.

 

4

Побудку на следующее утро сделали рано. По холодной утренней росе все прошли к первой протоке, умылись, вкусно позавтракали в столовой, сели в автобусы и без остановок в пути поехали в Абакан.

Сидевший рядом со мною в автобусе какой-то парень с Ударной комсомольской стройки Абакан-Тайшет всю дорогу рассказывал мне о трудностях строительства дороги в горах, о красоте сооружённого с участием его бригады над пропастью моста, о прочности породы в горе, через которую они рубят тоннель и прочем. А у меня в голове роились мысли: «Что если успели сообщить в часть о моём утоплении? А ведь запросто мог вчера утонуть. Эта школьница вряд ли выбралась бы  из реки сама, течение запросто б унесло её к скале», – и прочем, и прочем неприятном в этом духе.

В Абакане нашей делегации раздали билеты на поезд Абакан – Иркутск и поехали мы восвояси.

К счастью  о происшествии со мной в часть сообщить не успели. На расширенном заседании полкового комитета комсомола я рассказал о прошедшем Пленуме Крайкома. Потом поочерёдно с этим же выступил во всех ротах. И постепенно моя поездка в круговерти службы стала забываться.

Но вот однажды, примерно через месяц позвонил мне Гера и сказал, что только что ему позвонил главный инженер ____________кого угольного разреза и попросил, чтобы завтра я приехал в Заозёренский горком комсомола. Там на бюро будут разбирать персональное дело его дочери. Пусть лейтенант расскажет на бюро, как  там в Шушенском всё было. Дочь  сильно переживает.

Я отпросился  на завтра у замполита полка  подполковника Шишкина  и утречком следующего дня автобусом поехал в Заозёрку.

В поезде по дороге из Абакана Оля всё время ехала в нашем купе. Мы даже кормили её завтраком, обедом и ужином, поскольку она несмотря на  уговоры  секретарши в своё  купе так и не пошла. Нам Оля рассказала, что когда она пришла поздно вечером, секретарша стала ругаться на неё, обзывая потаскухой, гулящей девкой и так далее. Зная это, я прихватил с собой на бюро в Заозёрку пачку писем от своей невесты, с которой мы уже собрались пожениться. Эти письма, подумалось мне, будут аргументом в доказательстве того, что с девочкой школьницей у меня ни чего не могло быть нехорошего.

Когда я пришел в райком комсомола, в приёмной первого секретаря уже сидели Оля и её отец высокий моложавый рыжеволосый спортивного сложения мужчина. Я поздоровался и представился. Отец Оли поднялся и протянул мне руку, представившись тоже. Оля, кинув быстрый взгляд в мою сторону, чуть заметно улыбнулась. Её личико моментально залилось краской, и она отвернула его в сторону. Отец  предложил мне пройти в коридор и поговорить несколько минут, пока не вызывают. Когда мы уединились, я сказал ему: «Зачем вы сюда приехали? Идёмте сейчас же на переговорный пункт и позвоним секретарю Крайкома комсомола, который с нами был. Он всё знает и быстро успокоит эту деревенскую бабу. Зачем трепать нервишки девочки?».

Бумажка с записью телефона приёмной Крайкома была у меня в удостоверении личности. Отец Оли со мною согласился, прошел в приёмную, позвал Олю, и мы через площадь пошагали на телеграф. Крайком нам соединили быстро. Олин отец предложил говорить мне, но я отказался, настоял, чтобы говорил он. Мы с Олей сидели в маленьком зале ожидания, а её отец с кем-то  несколько минут разговаривал. Когда он вышел из кабины междугороднего телефона, сказал нам, что всё в порядке, сейчас они позвонят в горком и секретарша своё получит.

Когда вышли с переговорного, я стал прощаться, но отец Оли сказал, что они приехали на его служебной машине, и  подбросят меня до самого КПП нашего города. «А от КПП до части мне всего-то с километр пути», – сказал я. Открывая дверку новенького ГАЗ-69, Олин папа сказал:

– Садись дочка, поедем. Да хорошенько запоминай дорогу к своему жениху… ».

– Ну! Папка! Ты опять шутишь, -недовольно ответила Оля, нахмурив брови.

А я, усевшись на сидение газика, на шутку Олиного папы вынул из внутреннего кармана кителя пачку писем. Показывая их,  пошутил тоже: «А нечего запоминать, если бы не эта пачка от одной красавицы, увёз бы я Олю к себе прямо сейчас и всё».

Газик тронулся и быстро вывез нас из города на бетонку, проложенную в наш город. Всю недолгую дорогу Оля молчала, а её папа расспрашивал и расспрашивал меня о службе, откуда я родом, что и где оканчивал и прочем.

Когда приехали к КПП, пожилой мужчина водитель, развернув и остановив машину сказал:

– Смотри Оля, если лейтенант всё-таки тебя выкрадет, ни какими собаками отец тебя не найдёт. Жить тут будешь под охраной, за колючкой.

– И, главное, не убежит, если что, – поддержал шутку своего водителя Олин папа.

Рукопожатием я попрощался с водителем и Олиным папой, сказал до свидания Оле. Газик тронулся, а я потопал на проходную.

А. Перпелятников

Февр. 2018 Ерёмкино.