Когда загулял мужицкий царь-государь Емелька Пугачёв со своим воинством, громя воинские команды и захватывая крепости Заяицкой пограничной линии, то весть о его неистовой кровожадности ко всему дворянскому роду мигом добежала до Синбирска и весьма взволновала его начальствующую головку, они тотчас собрались на совет в избе уездной канцелярии.

– Ну-с, что вы на это скажете, господа? – произнёс воевода, откинувшись  на  точёную  спинку  дубового кресла. – Каков наглец! Присваивает себе имя в бозе почившего императора и призывает крестьян к избиению помещиков!

Набожный надворный советник Кудрин несколько раз перекрестился, жалобно вздохнул и вопросительно уставился на полковника Чернышева, дескать, в столь щекотливых обстоятельствах самое важное слово должны произнести военные.

– Вы что-нибудь имеете нам сказать, Пётр Матвеевич? – присоединился к молчаливому вопросу своего заместителя воевода Панов.

Полковник Чернышев за шесть лет пребывания в синбирской глуши поистратил придворный лоск камер-лакея, но военных амбиций не лишился. На крестьянский бунт он смотрел как на лёгкую возможность обратить на себя внимание государыни, стать генералом, спасителем дворянства от беспощадного злодея. Свой гарнизонный батальон он нещадно мучил муштрой, а из методов воспитания предпочтение отдавал палкам.

– У меня на руках приказ генерала Кара, – важно приосанившись, сказал Чернышев. – Мне надлежит немедленно выступить против злодея и поразить его, пока он не распростал крылья.

– Как! – ужаснулся надворный советник Кудрин. – Неужто вы оставляете Синбирск беззащитным?

– Это недопустимо! – поддержал своего заместителя Панов. – Мы  же  здесь,  в  Синбирске,  сидим на тлеющих углях. Ещё несколько дуновений бунтарского ветерка, вроде этого подметного письма, и бунт может вспыхнуть здесь! У нас опасность двойная: крестьянишки ещё помнят Стеньку Разина под стенами града. Прошу вас, Пётр Матвеевич, сообщите генералу Кару, что оставлять провинцию без войск нельзя!

– Приказ подлежит немедленному исполнению! – отрезал полковник Чернышев. – Я человек военный. Вам, гражданским лицам, вольно обсуждать его, а моё дело воевать! Касаемо провинции, то сюда направлены из других губерний войска. За сим разрешите откланяться!

Полковник Чернышев подхватил со стола кожаные с раструбами перчатки и, щёлкнув каблуками, вышел. Панов и Кудрин проводили его взглядами и, не сговариваясь, достали из карманов табакерки, заправили по доброй понюшке в обе ноздри и дружно чихнули.

– Как ты думаешь, Фёдор Григорьевич, – спросил Панов, – наш синбирский Румянцев свернёт себе голову на Пугачёве?

– Свернёт, всенепременно свернёт, – ответил Кудрин. – А нам нужно немедленно бить челом губернатору Бранту, чтобы тот высылал в Синбирск воинскую команду. Наш Аника-воин уйдёт, мы голы останемся.

Известие, что гарнизонный батальон вот-вот выступит в поход против Пугачёва, поразило синбирян, как громом. Наиболее смышлёные сразу догадались, что город оставят без защиты, и не прошло и нескольких часов, как эта догадка стала достоянием всех обывателе. Скоро стали поступать и верные свидетельства, что уход воинской силы – не вздорный слух: полковник Чернышев стал обнаруживать явные признаки подготовки к походу, и возле провиантских амбаров стало тесно от телег, на которые солдаты погрузили кули с сухарями, толокном, сушёной рыбой, вяленым мясом и несколько бочек водки. Обоз проследовал в крепость, туда же со всех концов города направились и офицерские чины батальона, которые жили в своих домах уже по многу лет, сопровождаемые плачущими домочадцами.

Предстоящим походом в Синбирске были недовольны все. Дворяне считали себя обиженными и брошенными на произвол бродячих разбойничьих шаек, которые в большом числе кружили возле Синбирска и только ждали случая захватить город и ограбить его жителей. Того же опасались купцы и мещане. Им уход полутысячи людей сулил немалые убытки в торговле. Но больше всего печалились гарнизонные солдаты. Многие из них обзавелись в Синбирске семьями, и теперь им грозила опасность сгинуть в оренбургской степи от сабли яицкого казака или стрелы, пущенной из лука башкиром. И, пожалуй, единственным человеком, который радовался походу, был полковник Чернышев. Он разъезжал по городу и крепости на раскормленном рыжем мерине, молодецки поглядывая на обывателей, и щедро жаловал своих подчинённых крепкими словами, а, порой, и затрещинами, поторапливая их к скорому выходу на злодея, чьи шайки близ Оренбурга Чернышев надеялся рассеять одним своим появлением.

К несчастью, в Синбирске не нашлось ни одного человека, который бы мог охладить воинский пыл бывшего камер-лакея. Те, кто его окружал, перед ним раболепствовали, а родовитые дворяне сторонились военного коменданта и лишь брюзжали на выскочку, возомнившего себя полководцем. Чернышев о бродившем среди дворян недовольстве своей особой знал и торопился поскорее покинуть город, но на сборы, как полковник ни спешил, ушло два дня.

На третий день утром батальон был построен в крепости, явились воевода, его товарищи и другие важные чины провинциальной канцелярии. Соборный протопоп отслужил молебен, и под частую барабанную дробь роты стали выходить на Большую Саратовскую, где на Чернышева с громким лаем накинулась шелудивая дворняга, которую полковник когда-то стеганул бичом. Конь под полководцем шарахнулся в сторону, поскользнулся на замерзшей луже и осел на круп так круто, что всадник едва удержался в седле. В толпах обывателей, сгрудившихся на обочине улицы, это происшествие не осталось незамеченным и произвело на провожающих гнетущее впечатление.

Полковник Чернышев торопился, им, задолго до настоящего сражения, овладело нетерпение и воинственный пыл, которые опытный воин бережёт до часа решительной схватки с неприятелем и не тратит попусту. Он, не зная покоя, скакал на коне то в голову, то в хвост колонны, кричал на отстающих солдат, не давал  им  положенного  отдыха и, делая по тридцать вёрст в сутки, измотанный маршем батальон через неделю прибыл в Ставрополь[1].

Дыхание гражданской войны в Заволжье стало более ощутимым. Это чувствовалось по злым взглядам местных крестьян, ругательствам из толпы, которая неизбежно собиралась вокруг солдат при их вступлении в каждое селение. Поразило полковника то, что, проходя мимо него, крестьяне перестали снимать с голов шапки. По его мнению, это уже был бунт, но он опасался возбудить стихийное возмущение и потому только скрипел зубами и торопил солдат.

В Ставрополе находилась воинская команда и было поспокойнее. Чернышев поспешил к военному коменданту и получил от него приказ генерала Кара усилить батальон сотней волжских казаков и полутысячею калмыков, которые находились здесь. Расположив свою команду на отдых, полковник отправился принимать пополнение. Оно ему сразу не понравилось: казаки вольным с ним обращением, а калмыки поразили Чернышева первобытно-диким видом, это было какое-то воинство времен Чингисхана, одинаково смертельно опасное для своих начальников и противника.

Среди калмыков говорил по-русски только их командир, племённой князь, имя которого Чернышев не понял и не запомнил. Это был молодой поджарый калмык, от которого несло таким ароматом, что полковник чуть не задохнулся.

– Твои люди верны присяге? – спросил он, пристально вглядываясь в расплюснутое лицо князя.

– Так, бачка, так! Государыня Катерин добрая наша матушка!

Известия   из – под   Оренбурга   приходили    тревожные:  пугачёвцы плотным кольцом окружили крепость, каждый день устраивали   на   неё наскоки,   их   численность доходила до двадцати тысяч человек. Чернышева это не испугало, он почему-то был уверен, что при его появлении толпы немедленно рассеются, самозванец, после недолгой погони, будет им лично схвачен и доставлен к самой царице. Ум его занимали больше приятные для него последствия, чем предстоящее сражение. Чернышев не видел, что его солдаты вовсе не горят желанием броситься в бой, а на казаков и калмыков надежды питать не стоит.

Переход от Ставрополя к Оренбургу оказался труден. Наступил ноябрь, даже днём было студено, из степи дул пронизывающий ветер, по ночам крепко подмораживало. Ночёвки стали мучением. Бывало, что проводили ночь под открытым небом возле костров. Если попадались деревеньки или уметы, то места под   крышей  всем  не  хватало,   казаки  и   калмыки  спали,  согреваясь  теплом  лошадей,  солдатам  же  почти  не  было возможности заснуть из-за холода. Не всегда случалось поесть горячей каши с солониной, по утрам грызли сухари и шли дальше в степь, которой, казалось, нет конца и края.

 

Бердская слобода была надёжно укреплена: на въездах в неё стояли  пушки,  горели  костры,  вокруг которых находились караульные. На эти огни и направлял бег своего коня всадник. Конский топот по мёрзлой земле был далеко слышен. Сначала залаяли псы, затем вокруг огней зашатались тени и раздались хриплые голоса:

– Стой, куда несёт?

Коня подхватили под уздцы, верхового стащили с седла и подволокли к костру.

– Кто таков будешь?

– Из Чернореченской. Надо известить анпиратора: полковник Чернышев вошёл в станицу с воинской силой!

Казака обыскали и повели к большой избе, освещённой пламенем костра. К Пугачёву вестник был допущен сразу. Мужицкий царь был не один, а со своим фельдмаршалом Белобородовым. Он выслушал казака и отпустил с пожалованием ему большой чарки водки.

– Как думаешь, Наумыч, – обратился Пугачёв к своему соратнику, – осилим Чернышева?

– И думать не моги, что не осилим, – ответил Белобородов, сверкнув хитрыми глазками. – Завтра к вечеру полковник будет болтаться на рели.

Ночь прошла в приготовлениях к сражению. Пугачёв готовился к нему с полной надеждой на победу, на его стороне была сила и небрежность государственной власти.

Полковник  Чернышев  в успехе  завтрашнего боя тоже не сомневался. Выставил вокруг Чернореченской караулы, рано лёг спать, проснулся ни свет ни заря и вызвал к себе офицеров батальона, командира сотни и калмыцкого князька.

Рекогносцировку  будущего  сражения  проводили на местности,  когда  батальон, казаки и калмыки вышли из Чернореченской по направлению к Маячной горе. Чернышев долго не мудрствовал, приказал калмыкам быть слева, казакам – справа, впереди батальона поставил пушки. На них он сильно надеялся, артподготовка  должна  была  посеять  панику  в толпе мятежников. Под равниной и вокруг горы стоял туман. Когда он рассеялся, Чернышев обнаружил, что пугачёвцы находятся совсем близко и приближаются к нему огромной ватагой без всякого строя. Полковник двинулся им навстречу, и оба войска сошлись у Маячной горы. Пушкари выкатили вперед орудия и приготовились стрелять. Чернышев был готов сделать отмашку на залп, но его внимание привлекло движение в передовых рядах противника. Они разомкнулись и вперёд вышли с десяток солдат в форме русской армии.

– Не стреляйте, старинушки! – закричали они, размахивая руками. – Анпиратор всех вас прощает! Бросайте ружья! Встречайте анпиратора!

Движение батальона прекратилось, офицеры бросились по рядам, раздавая зуботычины, но это не помогло сохранить дисциплину. Солдаты в смятенном состоянии чувств смотрели на всадника в красном кафтане, который с обнажённой саблей в руке галопом мчался вдоль строя своих войск на ослепительно белом коне. В этот момент с Маячной горы, захваченной пугачёвцами, выстрелила пушка, и ядро попало в батальонный снарядный ящик. Раздался оглушительный взрыв. Солдаты стали бросать ружья и брататься с мятежниками. Их примеру последовала сотня волжских казаков .Пронзительно крикнул что-то командир калмыков, и его отряд, выпустив град стрел в сторону приближавшихся к нему мятежных казаков, стал уходить в сторону Чернореченской. Это был разгром. Офицеры батальона отчаянно отбивались штыками и саблями, но их скоро обезоружили и повязали. Схватили и полковника Чернышева, который в    полусознательном состоянии, обхватив голову руками, сидел на большом батальонном барабане. Его потащили к Пугачёву, но тот от пленника отмахнулся.

– Всех офицеров ведите в Бердскую! – закричал он, приподнявшись на стременах. – Жалую победителей двойной чаркой вина!

До Бердской слободы было четыре версты, и ликующие толпы  вооружённых  людей  устремились  к ней. Там их ждало царское угощение. Следом тащили захваченные пушки и волокли  нанизанных  на  верёвку,  как бусы,  пленных  офицеров.  Последним в связке, мотаясь из стороны в сторону, брёл полковник Чернышев.

Пугачёв успел переодеться, собрать своих приближённых и встречал их на крыльце «царской избы», застланном красным сукном, сидя в кресле с высокой спинкой и резными подлокотниками. Офицеров выволокли под крыльцо и поставили на колени.

– Для чего осмелились вооружиться против меня? – важно вопросил Пугачёв. – Ведь вы знаете, што я ваш государь. Ин на солдат нельзя пенять, они простые люди, а вы офицеры, артикул знаете. Впрочем, кто желает мне служить, я прощаю.

Пугачёв выжидательно воззрился на офицеров. Те, опустив головы, обречённо молчали. Молчала толпа, ожидая решения их участи.

– Что ж, – сказал посуровевший Пугачёв, – Овчинников, начинай!

Четырёх офицеров схватили и потащили к виселицам-релям. Остальные перед своей казнью обречены были видеть смерть товарищей.

Полковника Чернышева, по знаку Пугачёва, подвели к крыльцу вплотную.

– Чернышев! –  язвительно сказал самозванец. – Какой ты воин?  Ты  камер-лакей,  тебе  шандалы  зажигать,  тарелки  подносить надо, а ты махать сабелькой вздумал!

Полковник  молчал.  Пугачёв махнул рукой, и Чернышева потащили к виселице.

– Твоё амператорское  величество!  – сказал фельдмаршал Белобородов. – Таво казака, что о Чернышеве донёс, наградить надо. Верный казак!

Из толпы,  окружавшей  крыльцо, вышел парень, который сообщил о прибытии солдат в Чернореченскую. К Пугачёву поднесли серебряное блюдо. Он взял с него голубую ленту, к которой был прикреплён рубль с изображением Петра Великого.

– Получи, казак, награду за верность!

Толпа вокруг радостно зашумела. Пугачёв возложил на шею казака орденскую ленту и затем протянул чарку вина.

– Благодарствуем! – вымолвил потрясённый свалившимся на него счастьем парень. Его подхватили товарищи, и они отправились к столам с вином и закуской.

Бердская слобода гуляла, крестьянская вольница праздновала победу.

                                     От автора

      «Симбирские сказания» содержат двадцать девять поэтических и прозаических сказов из истории Синбирского края,  созданных  русским писателем Николаем Полотнянко для читателей самых разных возрастов. Обращаем внимание, что все сказы относятся к тому времени, когда город назывался Синбирском (1648-1780).

Тем, кто пожелает узнать о прошлом края более полно, рекомендуем прочитать романы из синбирского цикла писателя, созданные им в 2006-2010 гг. Полностью книги автора имеются в ульяновских библиотеках, а так же на сайте литературного журнала «Великоросс»: http://www.velykoross.ru/authors/all/author_77/

 

[1] Современный Тольятти.