По высокому и светлому коридору Екатерининского дворца, отражаясь в многочисленных зеркалах и постукивая по навощённому дубовому паркету каблуками французских башмаков, мимо караульных офицеров гвардии и скользящих неслышно камер-лакеев, бледный от волнения и пудры шёл генерал-майор Павел Сергеевич Потёмкин, которому императрица Екатерина Алексеевна назначила быть в её рабочем кабинете с докладом об итогах следствия по делу злодейского бунтовщика и самозванца Емельки Пугачёва.

Государыня была полностью осведомлена о ходе расследования, ей немедленно доставляли протоколы допросов Пугачёва, коих сделали три: в Оренбурге, в Синбирске и в Москве, но Потёмкин  был  достаточно  опытен,  чтобы  не  забыть взять на аудиенцию копии этих документов, а также экстракт по всему следствию, составленный им самим и подписанный первоприсутствующим Особой Следственной комиссии московского отделения Тайной экспедиции Сената московским губернатором и главнокомандующим князем Волконским.

Екатерина Алексеевна находилась в своём кабинете одна. Она сидела в кресле за большим столом и, отложив в сторону книгу, милостливо протянула Потёмкину руку для поцелуя. Павел Сергеевич безукоризненно прикоснулся нафабренными усами к благоухающему атласу запястья и, отступив на шаг, нежно и почтительно взглянул на государыню.

– Господин  Вольтер нас не забывает своим вниманием, – сказала Екатерина Алексеевна. – Вот новое переиздание своего «Кандида»   изволил   преподнести,   а  с   ним  и письмецо:  фернейского философа интересует маркиз Пугачёв, сие для него главное.  А  книжку  он  прислал с  целью намекнуть, чтобы я последовала философии Панглоса: «Всё, что ни случается, то к лучшему». К какому лучшему явился Пугачёв? Может, тебе, Павел Сергеевич,   это    известно  из  твоих  задушевных  бесед  с  разбойником?

– Из допросов Емельки, ваше величество, я познал только одно – его подлый дух. Он есть наихудшее для дворянства зло, которое можно только выдумать. И не дай бог, чтобы в России когда-нибудь повторилось подобное.

– Степан  Иванович  имеет  особливый  дар обращаться с простонародьем, – задумчиво промолвила государыня. – Он доносит,  что  маркиз  Пугачёв  воображает,  будто я ради его храбрости  могу  его  помиловать, и что будущие его заслуги заставят нас забыть его преступления.

– Обер-секретарь Тайной канцелярии его высокопревосходительство господин Шишковский донёс вам, ваше величество, совершенную правду: злодей вздумал надеяться на помилование. Сообща члены Следственной комиссии решили не разуверять Емельку в его пустых надеждах, дабы он не подох от страха до казни.

– Однако среди дворян разгулялись слухи о моей мнимой милости, которую ты и Шишковский учредили выдумать якобы для пользы дела, – печально сказала Екатерина Алексеевна. – Дворяне мной недовольны, а некоторые и поругивают за слабодушие. Это не есть хорошо.

– Тем  более  будут велики их ликование и благодарность вашему величеству, когда разбойника четвертуют.

Государыня окинула грубоватую фигуру генерала испытывающим взором, усмехнулась и молвила:

– Хотя и далеко тебе по всем статьям до твоего дядюшки Григория  Александровича,  но  и ты  не  глуп, как  и  все Потёмкины. Изволь присесть, где пожелаешь.

Откинув фалды парадного генеральского кафтана, Потёмкин осторожно   опустился   на   край   кресла    и   перевёл   дух,  догадываясь, что аудиенция стала складываться для него удачно, и императрица к нему по-прежнему благосклонна, несмотря на козни, которыми потчевали её враги генерала, и первый среди них граф Панин, возомнивший себя единственным усмирителем пугачёвщины.

– Стало быть, Павел Сергеевич, ты считаешь, что его нужно четвертовать, без всякой оглядки на Вольтера? Скоро же из тебя выветрилось восхищение лучшим писателем Европы, перед которым ты преклонялся и весьма недурно переводил.

– Я до сих пор, ваше величество, пребываю в восторге от его книг, – почтительно произнёс генерал. – Однако любопытно было бы знать мнение философа после того, как Пугачёв побывал бы в его замке, растопил камин его бессмертными рукописями, сжёг бы в нём стол, за которым Вольтер трудился, а, уходя, спалил до основания, как Казань, замок и его окрестности.

– Будем надеяться, что с ним такая беда не случится, – улыбнулась Екатерина Алексеевна и погрозила пальчиком. – Остерегись, Павел Сергеевич, повторять эти слова перед кем бы то ни было, если не хочешь прослыть врагом просвещения, тем более, что ты уже провинился перед Европой, когда подверг Пугачёва кнутобойной пытке.

– Это  было совершено по приказу главнокомандующего графа Панина, – слукавил Потёмкин.

– Ладно, оба хороши. – В голосе государыни послышалась озабоченность. – Я читала твой допрос и ясно увидела, что под плетью Пугачёв наврал с три короба: не может у него быть двух десятков подстрекателей к самозванству и бунту. Добро бы их двое оказалось. Но почему они только раскольники? Меня вот никак  не  покидает  подозрение,  что  в  подстрекателях  есть иностранцы.

– Ваше величество! – сказал, встав с кресла, Потёмкин. – Будучи неоднократно допрошен, Пугачёв твёрдо показал, что никакие иностранцы не смущали его на принятие имени покойного государя. Особая Следственная комиссия, заседая, определилась по столь важному вопросу: Пугачёв говорит правду.

Государыня задумалась, и Потёмкин, стараясь не скрипнуть, сел в кресло. В кабинете было душно, по генеральскому носу скатилась вниз капля пота, он подхватил её языком и почувствовал, как у него во рту стало слегка солоно.

– Как себя маркиз Пугачёв чувствует? А то меня известили, что на него накатывает нечто вроде меланхолии. Он должен дожить до эшафота. Озаботься, Павел Сергеевич.

– Конечно, Емельке не над чем веселиться, – почтительно произнёс Потёмкин. – Он свою судьбу и без судебного приговора  знает,  потому  и  хнычет,  и  слёзы  льёт,  но  умирать  не собирается.  В  том   видна   его   подлая  мужицкая  натура, безжалостная к другим и чувствительная лишь к себе.

– Всё должно кончиться казнью, – горько промолвила Екатерина Алексеевна и промокнула платочком уголки глаз с таким жалобным вздохом, что Потёмкин уверовал в её искренность. – Но каково моё положение! Я так не люблю этого. Европа подумает, что мы живём во времена Ивана Васильевича; такова честь, которой мы удостоимся впоследствии.

– Надо Европе показать сожжённую злодеем Казань. Может, она тогда соизволит проникнуться к нам сочувствием, – сказал Потёмкин. – Я защищал крепость, когда разбойники жгли храмы, монастыри, дома обывателей. Речка Казанка была запружена убитыми разбойниками людьми.

– Ты мне напомнил о разорении, коему подверглись дворяне Казанской и Оренбургской губерний, хотя как казанская помещица я об этом не забывала. Казань надо будет отстраивать заново, а пострадавшим от пугачёвского разорения помещикам, поелику это возможно, надо оказать вспомоществование, разумеется, в разумных пределах. Не учредить ли для этого дела особую комиссию, я ещё решу, но хотелось бы знать, нужна ли она.

Государыня затронула болезненную тему, которую сейчас взахлеб обсуждали пострадавшие дворяне, кои полагали, что правительство должно возместить все нанесённые им пугачёвщиной убытки. У Потёмкина было на этот счёт свое мнение, и он посчитал своевременным донести его до государыни.

– Убитых злодеями дворян возвернуть сможет только Бог, – вкрадчиво промолвил генерал. – В остальном же дворянство пострадало не так уж и значительно. Как это ни кощунственно звучит, многим дворянам разорение должно пойти на их же пользу.

– Что ты такое, Павел Сергеевич, говоришь? – забеспокоилась Екатерина Алексеевна. – Разве может быть от разорения какая-нибудь польза?

– Рассудите сами, ваше величество, – стараясь быть убедительным, продолжил Потёмкин. – Земли дворян остались у них в сохранности, крестьяне никуда не подевались, а тех, кто пристал к бунту, карательные команды высекут и вернут владельцам, стало быть, имущество помещиков каким было, таким и осталось.

– Но ты же сам сказал, что Казань сожжена, а также многие усадьбы, – напомнила государыня.

– В Казани что и было порядочного, так крепость, но она цела. Сгорели обывательские избы, так на их месте уже стоят новые. Что касаемо усадеб, то смею вас уверить, ваше величество, большинство из них представляли собой ветхие дедовские хоромы, возведённые ещё при Алексее Михайловиче, а то и ранее, когда казанская и синбирская окраины начали заселяться дворянами на пожалованные им земли. Они так и жили бы в своих хижинах, не мечтая о лучшем, теперь же у них есть возможность построить новые просторные и светлые дома, обставить их на современный лад и зажить, если не вполне по-европейски, но близко к этому.

– Стало быть, не всё так худо! – повеселела Екатерина Алексеевна. – А ведь ты, Павел Сергеевич, угадал мои шестилетней давности мысли. Когда я была в Синбирске, то как-то поглядела из окна единственного в сем граде каменного дома Твердышева на полуразрушенную крепость, обывательские домишки и подумала, что недурно бы все это развалить и построить, если уж не из камня, хоть из хорошего дерева, приличные дома. Но откуда дворяне возьмут на это деньги? Пугачёв их дома не только жёг,   но   и   грабил.   Да,   кстати,   много   ли  у   него  взято  награбленных им денег?

– Наше дворянство прятать свои деньги умеет, – сказал Потемкин. – Из помещичьих усадеб Пугачёв поживился немногим, в  основном,   серебряной  и  позолоченной  посудой.  Но им разграблены казначейства во всех городах, где он побывал, и там  ему  досталась  только  медь, которую  он  разбрасывал  народу возами.

– А мне доносят о его несметной золотой казне, – удивилась государыня. – Или это не так?

– Золото Пугачёв брал на уральских заводах и в Казани. Часть его удалось отбить у него генералу Михельсону, но под Чёрным Яром золотой казны у Емельки уже не нашли.

– Любопытно! – оживилась Екатерина Алексеевна. – Это сюжет для Вольтера. Извещу его, что маркиз Пугачёв по примеру Стеньки Разина спрятал свои сокровища в громадном кургане  на  берегу Волги. Надеюсь, это отвлечёт философа от его несносных  брюзжаний  в  адрес  России.  И  он  напишет философскую притчу о бренности человеческого бытия.

– Пугачёв  золото  не  спрятал,  а  потерял,  –  значительно вымолвил Потёмкин.

– Никогда бы не подумала, что он такой растяпа.

– За Казанью на Пугачёва насел со своей гусарской командой граф Меллин и гнал его, не давая разбойнику продыху. В одной деревне  он  так  на  него  насел,  что Емелька бежал в одном исподнем, оставив всё, что у него было.

– И граф стал обладателем пугачёвского золота? – спросила Екатерина  Алексеевна  с  ощутимой ноткой  неподдельного  интереса к почти рыцарскому приключению гусарского майора.

– Меллин, захватив усадьбу, не стал в ней шариться и поспешил за Пугачёвым.

Государыня с улыбкой посмотрела на выжидательно примолкшего Потемкина и сказала:

– Полно, Павел Сергеевич, мучить меня любопытством. Кто же нашёл клад Пугачёва? Объяви, кто сей счастливец.

– Должен огорчить ваше величество, золото досталось негодному дворянину Кроткову.

– В чем же его негодность? Он что, прилеплялся к Пугачёву?

– Степан Кротков настолько негоден, что вряд ли даже Емелька взял его в свою шайку. Он числится в отпуске по Преображенскому полку. Там его аттестуют как плохого солдата, враля, нечистого на руку картёжника и забулдыгу. Год назад от долгов он бежал из Петербурга в гробу…

– Как в гробу! – всплеснула руками донельзя заинтригованная Екатерина Алексеевна. – Он что, стал покойником?

– Прикинулся  неживым,  ваше  величество. И вот такому прохвосту достался клад.

– И как он велик? – спросила государыня. – Любопытно, как разжился маркиз Пугачёв.

– Думаю, тысяч двести в золотых монетах и полстолька в драгоценных вещах, – сказал Потемкин.

– Этот Кротков, наверное, поспешил разгуляться?

– Ведёт себя тихо. Сыщик донёс, что он заказал себе шубу на бобрах, – многозначительно доложил Потёмкин.

– На  бобрах?  –  звонко рассмеялась государыня. – Ну, ты меня, Павел Сергеевич, развеселил, а то я совсем захандрила.

– Прикажите  изъять   казну у оного Кроткова? – деловито поинтересовался  Потёмкин.  –  И куда  его  самого  укажете  определить?

– У Кроткова, конечно, изъять казну в наших силах, – задумавшись на мгновение, сказала Екатерина Алексеевна. – Только кому будет от этого прок? Мне ворованных денег на дух не надо. Отдать их дворянам, которые потерпели убыток от пугачёвщины, но как? Добрые люди давно уже смирились с тем, что с возу упало, то пропало. На делёжку набегут худые, ища возможности поживиться. В Казани ты, Павел Сергеевич, устроил раздачу имущества, взятого у Пугачёва, так до драки дело дошло. А мне надо думать, как умиротворить царство, утешить обездоленных. Разве не об этом мне надо заботиться?

– Воистину так, ваше величество! – поспешил согласиться Потемкин.

– Всех разом сделать счастливыми даже я не могу, – кротко промолвила государыня. – Но одного на каждый день осчастливить мне вполне по силам. Пусть сегодня им будет Кротков. Вели ему моим именем, генерал, не болтать и пять лет сидеть на золоте в своей деревне, не показываясь из неё даже к соседям. После этого он волен жить, как захочет.

 

                                    Императрица Екатерина Великая

 

                                      От автора

 

      «Симбирские сказания» содержат тридцать поэтических и прозаических сказов из истории Синбирского края,  созданных  русским писателем Николаем Полотнянко для читателей самых разных возрастов. Обращаем внимание, что все сказы относятся к тому времени, когда город назывался Синбирском (1648-1780).

Тем, кто пожелает узнать о прошлом края более полно, рекомендуем прочитать романы из синбирского цикла писателя, созданные им в 2006-2010 гг. Полностью книги автора имеются в ульяновских библиотеках, а так же на сайте литературного журнала «Великоросс»: http://www.velykoross.ru/authors/all/author_77/