Испокон веков так повелось на Руси, что в начале любого дела, даже самого малого, всегда было слово, тем более, когда оно решало, быть или не быть в Среднем Поволжье ещё оному граду-крепости, и произнести его мог во всём Московском государстве всего лишь его державный владыка – великий государь и царь Алексей Михайлович. Для этого по зимнему пути 1648 года из только что возведённого им на засечной линии острога Корсуна  был вызван в Москву полковой воевода Богдан Хитрово, который, не мешкая, отправился в путь, чтобы предстать перед своим могущественным повелителем.

Полковому воеводе Хитрово кремлёвские порядки были хорошо ведомы по прежним временам службы при великом государе. И  стольник «на крюке» в государевой комнате не стал томить своего предшественника по должности ожиданием в сенях,  и зычно, перекрывая шум, возгласил:

– Полковой воевода Богдан Матвеевич Хитрово! Тебя призывает великий государь!

Все обернулись на того, кто удостоился редкой милости – разговора с глазу на глаз с царем. Хитрово приосанился и неторопливо прошёл в царскую комнату.

Алексей Михайлович сидел в кресле и пальцами правой руки постукивал по столу. Он был явно раздосадован.

Хитрово опустился на колени и уткнулся лбом в пол.

– Желаю здравствовать, великий государь!

– Поднимись, Богдан, –  промолвил Алексей Михайлович. – Я рад тебя видеть. Подойди ближе.

Хитрово поднялся с колен, сделал шаг вперёд и остановился.

–  Я уже не раз пожалел, что отпустил тебя на Степную границу, – сказал государь. – Мысль у меня была поставить тебя на приказ здесь, в Москве. Но мне насоветовали другое – как де он проявит себя на службе в поле. Советники!..

Алексей Михайлович умолк и явно над чем-то задумался. Хитрово, улучив момент, внимательно посмотрел на него и отметил, что молодой царь за последний год заметно возмужал. «Недавняя женитьба, –  подумал Богдан Матвеевич, –  пошла ему явно на пользу».

– Советники, – повторил государь, – могут такое наподсказать, что потом волосы дыбом от их советов! Мой дядька Морозов убедил меня поднять налог на соль. Сейчас Москву завалили челобитными. Пишут из Астрахани, де, нечем солить на учугах рыбу, а та, что посолена, будет втридорога. Пишут из Ярославля, Рыбинска, Новгорода, в Москве, что ни день, хватают подстрекателей к бунту. Что делать? Ждать, когда толпа явится в Кремль?.. Морозов мне говорит, что отменять налог никак не можно, в Швеции заказаны пищали для новых полков иноземного строя,  деньги нужны на жалованье стрельцам, рейтарам, солдатам… Гость Строганов в челобитной советует сократить налог на соль на две трети, чтобы утишить народ. Морозов против. Сейчас только мне доказывал, что он прав. А ты как, Богдан, мыслишь?..

–  Затраты на вооружение полков можно сократить, если наладить его изготовление у нас, – сказал Хитрово. – Но деньги потребны на возведение засечной черты, на испомещение на ней крестьян, казаков.

– Как ты мыслишь Синбирск строить?

– Прошлой осенью, великий государь, я разведал сие место, – сказал Хитрово. – Над Волгой саженей на сто поднимается великая гора. В полутора верстах от нее течёт другая река – Свияга. На горе и близ неё спелый сосновый бор, годный на строительство. У меня и чертёж града готов.

(разорачивает чертеж Синбирской крепости)

Это Синбирская крепость. Сначала будем вокруг нее рыть рвы и насыпать земляные валы, опоясывающие крепость. На валы надо будет ставить дубовые тарасы, двух-трех-саженные бревновые срубы набитые камнем и глиной. На тарасах встанут бревновые колья ограды и срубы наугольных и проездных башен. Город мыслю поставить о шести башнях, две, Казанская и Крымская, проездные, стены на тарасах, со стороны Волги частокол, остальные рубленные.

                                       ( показывает на чертеже)

Все стены с бойницами для ведения огненого пушечного и пищального боя. Помосты на стенах для ратников, башни и проездные ворота, воеводская изба, церковь, избы ратных людей, амбары для государева хлеба, погреб для сбережения пороховой казны и свинца, поварня, конюшня для боевых коней, земляная тюрьма для лихих людишек, осадные избы для житья во время осады посадских и иных людей, которые сбегутся в город при появлении врагов.

–  Скажи подробно про башни. Они есть основа крепости. В них вся сила огненного боя.

– Главные башни будут проездные, – сказал Хитрово, –   Казанская и Крымская, обращенная к Дикому полю, откуда набегают ногаи да калмыки. Эти башни сплошь из дуба, ворота железом окованы. Над вратами – боевые часы. В нижнем ярусе башен – большие пушки. Через ров сделан подъемный мост над острыми кольями. По стенам града поставлены еще шесть глухих башен – две боковые и четыре наугольные.

–  Круто ты замесил, Богдан! Чуть ли не вторую Москву надо ставить.

– Иначе никак нельзя, государь. Град должен иметь в себе все нужное для войны и мира. Со временем он обрастет посадом, домовыми строениями:  избами, амбарами, банями, огородами, женками, детишками, всякой живностью…

– Не части, Богдан, дай государю слово молвить. А что с волжской стороны не бревновая стена?

– Тяжело земле будет: с горы к Волге оползни случаются. Стена может съехать в Волгу.

– Говори, в чем нужда?

– Работные люди потребны, великий государь. – Строить надо Синбирск, и черта только начата. Сейчас у меня на Карсуне зимуют всего две сотни стрельцов и полусотня казаков.

– Князю Петру Долгорукому отписано в Нижний Новгород нарядить на черту и град Синбирск до пяти тысяч работных людей, взяв с каждого пятого двора по одному крестьянину или бобылю. Если замешкается, будет в ответе! Ты отпиши мне, если что не так.

Алексей Михайлович встал с кресла, сделал несколько шагов по комнате, остановился, прислушался. Из сеней порывами доносился легкий шумок.

– Слышишь, Богдан, как шумят, колобродят каждый о  своём… Нигде от них спасу нет. Я уже приказал двери войлоком обить и сафьяном обшить, всё равно слышно. Тут как-то Федя Ртищев принёс мне свой переклад с фряжского учёного мужа Маккиавели, «Государь» называется. Умно писано: всяк государь одинок, как сирота. Если и можно  с кем по душам поговорить, то только с Богом, а среди человеков собеседника государю нет. Всяк из людишек норовит вырвать у царя что-нибудь для себя.

Алексей Михайлович сел в кресло, посмотрел на примолкшего Хитрово, улыбнулся и громко вымолвил, обращаясь к комнатному стольнику, который немым истуканом стоял возле двери:

–   Степан, кликни дьяка Волюшанинова!

Дьяк резво вошел в комнату и привычно уткнулся лбом в пол.

–  Указ готов? – спросил Алексей Михайлович.

– Готов, великий государь!

–  Тогда иди и объяви для всех с крыльца. И ты, Богдан, ступай!

Хитрово нагнулся к милостиво протянутой царской руке и, жарко дыхнув, поцеловал потную ладонь Алексея Михайловича.

Выйдя из царской комнаты, дьяк Волюшанинов  преобразился, стал выше ростом, могутнее статью, свиток с царской грамотой, который он нёс на вытянутых руках, заставил бояр окольничих и думных дворян отшатнуться к стенам и освободить дорогу государеву глашатаю. Следом за Волюшаниновым шёл Хитрово, а за ними двигались лучшие люди. Их появление смело с крыльца площадных стольников и стряпчих. Дьяк развернул начало грамоты и громко стал выкрикивать:

– Божьей милостью Царь и Великий Князь, Алексей Михайлович, всея России Самодержец, Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Лифляндский, Удорский, Обдорский, Кондинский и Государь и Обладатель повелел за многия труды, за Керенскую службу, за городовое и засечное строительство, да за Карсунскую службу и засечное строительство пожаловать полкового воеводу и стольника Богдана Матвеевича Хитрово в окольничие и дать ему восемьдесят рублей и триста четей земли в каждом поле в Царевом Сенчурске!

 

– Ну, и каково стать окольничим? – спросил с улыбкой государь вернувшегося в комнату Хитрово. –  Там возле крыльца, – государь указал рукой в окно, – вон, сколько толпится стольников. Все тщатся взлететь, да крылья далеко не у всех вырастают. Мыслю, что я в тебе, Богдан, не ошибся.

Хитрово упал на колени и коснулся лбом яркого персидского ковра.

– Великий государь! Все мои помыслы – служить тебе, не щадя живота своего!

–  Встань, Богдан, – молвил государь. – Верю, что не ошибся в тебе. Большие дела предстоят, и для них нужны новые люди, такие, кто свободен от воспоминаний времён лжецарей и Смуты.

Слова царя были Богдану Матвеевичу вполне понятны. Алексей Михайлович венчался на царство шестнадцатилетним юношей, и сильные люди – Морозов, Хованский связали его клятвенным обязательством за любые преступления людей вельможных родов не казнить смертью, а только ссылать в заточение. Эта клятва, данная царём Алексеем, так же как и его отцом Михаилом, была для него всегда тягостным напоминанием о допущенном слабодушии.

–  Я не в силах долго гневаться на Бориса Ивановича, – сказал царь. – Мой дядька, как себя помню, он всегда рядом. На него жалуются. Сегодня не успел от утрени выйти, суют под нос ворох челобитных. Обложили соль по совету Морозова, а что из этого выйдет, не ведаю.

Алексей Михайлович замолчал и потупился. Любимый кот царя прыгнул ему на колени и заурчал.

–  У тебя недалече от нового града Синбирска соляные промыслы в Надеином Усолье. Виноват я перед Надеей Светешниковым, не доглядел, умер гость на правеже. Сейчас промыслами его сын владеет. Ты проведай его  дела в Усолье.  И отпиши, что он желает.

–  Сделаю, великий государь, – сказал Хитрово.

–  Град строй, но и другие дела не упускай. Смотри за ясачными людьми, что-то худо от них куньи меха идут. Пользуйся моим указом: кто из язычников примет православие, тот на пять лет свободен от ясачной подати. Но ни татар, ни чуваш к нашей вере не тесни…

Я прошлым летом разговаривал с  английским купцом Самуэльсом, не по торговым делам, а пытал его о тамошних порядках. Всё у них не по-нашему устроено, но самое любопытное, что там крестьяне уже четыреста лет свободны. А мы только надумали запретить им выход. Я вот записал, сколько доходов получает английская казна, в десять раз больше, чем наша. Но не от земли, а от торговли.

– Там крестьяне владеют землей? – сказал Хитрово.

– Нет, нанимают её на срок у лордов.

– Им бы наши заботы, – вздохнул Хитрово. –  У них крестьянишки от безземелья в Америку утекают, а у нас земли не меряно, наш мужик землю нанимать не будет, уйдёт, куда ему вздумается, и найдёт себе пашню. На Руси мужика надо держать в кулаке.

–  У тебя, Богдан, все просто. Ты предлагаешь в кулаке держать не палку, но человека, у коего есть божеская суть –   его бессмертная душа. А ведомо ли тебе, как меня бесчестят в Европе, каким срамным именем называют те же шведы, ляхи и прочие паписты и лютеры?.. Они меня, Богдан, Геростратом обозвали?  Тебе ведомо, кто этот Герострат?

– Первый раз слышу, великий государь.

– Я  велел посольскомй дьяку Алмазу Иванову  узнать, что это за некресть такая – Герострат? И он проведал, что это ветхий грек, который жил во времена царя Соломона.

–Какое зло сотворил  этот Герострат, – вкрадчиво спросил Хитрово,  что немцы посмели обругать православного государя его именем и воздвигли на него злые бесчестья, хулы и укоризны?

– Сжёг языческий храм. И в его деянии я не усматриваю ничего зазорного. Для лютеран шведов, чья вера недалеко ушла от язычества, сей Герострат может и тиран, а православный человек его поступок признает добрым. Ведь это так, Богдан?

– У меня в этом нет ни какого сомнения, великий государь! – жарко выдохнул окольничий.

–  Точно, как ты, говорит и патриарх, – молвил царь.  – А бояре советуют потребовать от шведов миллион ефимков и пригрозить войной. Вот такие у нас советники. Проси что надо…

– Просьбишка у меня, великий государь, – сказал Хитрово. – На соборную церковь в Синбирске добрый пастырь нужен.

Эти слова пришлись Алексею Михайловичу по душе. Он был истовым христианином и назубок знал церковную службу так, что даже вмешивался в исполнение обрядов, если они неправильно проводились. А такое случалось даже в присутствии царя.

– Скажу Ивану Неронову, чтобы подобрал попа из своего окружения, – сказал государь. – Вчера он мне представил лопатицкого Аввакума, которого с места воевода вышиб.

–  Я его видел у Ртищева.

–  Как он тебе показался? – заинтересовался Алексей Михайлович. – Может на Синбирск годится?

Возможность иметь рядом с собой иерея бунташного нрава не вдохновила окольничего.

–  Сей протопоп дерзок с начальными людьми. Опасаюсь, как бы он на границе не учинил смуту.

–  Ужели он на такое способен? – удивился Алексей Михайлович.

 

– Тебе ведомо, великий государь, что люди на черте не по своей воле нарушают предписанные церковью обряды. Аввакум в вере неистов, вся опасность в этом.

– Добро, – сказал, чуток поразмыслив, Алексей Михайлович. – Неронов даст тебе покладистого иерея. А мне Аввакум своей неистовостью пришёлся по сердцу. Он прав – Богу служить абы как нельзя. У нас много чего негожего накопилось в церкви. Федя Ртищев свой монастырь показал?

–  Вчера там был, великий государь, – ответил Хитрово. – Подвигу подобно, как скоро поставлен монастырь.

– С нетерпением жду, когда справщики завершат работу. Книги нужно исправлять.

Алексей Михайлович с улыбкой посмотрел на окольничего и подал  ему ларец из дорогого кипарисового дерева, изукрашенный серебряной чеканкой.

–  Сей серебряный позлащенный крест, убранный жемчугом и драгоценными каменьями наш с государыней дар новому русскому граду Синбирску. Про то сделана надпись: «Повелением Великого Государя, Царя и Великого Князя Алексея Михайловича и его благоверныя Царицы и Великой  Княгини Марии Ильиничны сделан сей крест в Синбирск  во град в соборную церковь Живоначальныя Троицы…»

Алексей Михайлович с улыбкой посмотрел на окольничего.

– Великий государь, –с жаром произнес Хитрово. – Я премного вознесен твоей милостью! Дозволь завтра отбыть на черту!

–   Поезжай с Богом! Я на тебя в полной надежде. Знай, что скоро ты мне будешь нужен на Москве.

                        

Царь Алексей Михайлович