Прибытие Штаб-офицер Корпуса жандармов подполковника Эразма Ивановича Стогова к месту своей службы Симбирскую губернию

 

Глава 5

 

Штаб-офицер Корпуса жандармов подполковник Эразм Иванович Стогов выбрал местом своей службы Симбирскую губернию по той причине, что в ней не проживали и не служили близкие ему люди. Это решение понравилось графу Бенкендорфу, тем более, что начинающий карьеру жандарм попросил у него наставления, как достигать цели, исполняя свои, порой щекотливые, обязанности и не погрешить при этом против нравственности. Граф не задержался с ответом и повторил Стогову сентенцию, которую в своё время получил сам от императора Николая Павловича, когда обратился к нему с точно таким же вопросом.

— Ваша обязанность, милостивый государь, заключается в том, чтобы утирать слёзы людей несчастных и предотвращать злоупотребления властных особ, и тем содействовать пребыванию общества в согласии. Постарайтесь, чтобы дворянство вас полюбило, и вы всего достигните.

— Ваше сиятельство, — Стогов робко глянул на всесильного шефа жандармов. — Общество играет в запрещённые правительством карты, должен ли я этому мешать?

— А вы любите играть? — остро глянул на Стогова граф.

— Я к картам равнодушен.

— Тогда я вам позволяю играть в банк до пяти рублей. Но вы не должны обыгрывать зелёную молодость и хранителей казённых сумм. И придерживайтесь утверждённой мною инструкции. Вы с ней ознакомились?

— Я, ваше сиятельство, знаю её наизусть, — почтительно доложил Стогов и выдержал недоуменно-насмешливый взгляд Бенкендорфа.

— Даже так? Хорошо-с! Тогда повторите последний абзац.

— Впрочем, нет возможности поименовать здесь все случаи и предметы, на кои вы должны обратить внимание, ни предначертать вам правила, какими вы во всех случаях должны руководствоваться; но я полагаюсь в том на вашу прозорливость, а более ещё на беспристрастие и благородное направление образа ваших мыслей, — с чувством доложил подполковник заключительную часть служебной инструкции, заметив, что шеф весьма благожелательно на него поглядывает.

— Вот и славно! — тепло вымолвил граф и протянул штаб-офицеру узкую ладонь. — Жду от вас точных и исчерпывающих донесений.

Путь от Петербурга до Симбирска не показался Эразму Ивановичу долгим и утомительным, потому что несколько месяцев назад он совершил гораздо более длительное путешествие из Иркутска до столицы империи, а до этого долго служил в Охотском крае и на Камчатке, где освоил все доступные способы передвижения, от собачьих упряжек до корабля, которым ему довелось как морскому офицеру успешно командовать.

Возвращение в Петербург поставило Стогова перед выбором, в каком направлении  продолжать карьеру. Из всех служб только жандармская выгодно отличалась от прочих солидным денежным содержанием и давала возможность получить нравственное удовлетворение.

«Утирание слёз», провозглашенное самим императором, после разгрома дворянского бунта на Сенатской площади декларировалось им всерьёз, и жандармы первого набора отнюдь не были держимордами. Голубой мундир тогда носили многие образованные и порядочные люди, но со временем система сыска, в основе которой всегда лежат провокация, подгляд, подслух, превратила Корпус жандармов в заурядное сыскное ведомство. Стогов же пришёл в пору жандармского идеализма, когда штаб-офицеры, участливо вздыхая, утирали слёзы родственникам каторжан-декабристов, и только умница, по определению Пушкина, фон Фок, лишённый предрассудков, терпеливо плёл сеть из доносчиков, провокаторов и платных агентов, которой для начала опутывал светское общество обеих столиц Российской империи.

Стогов, несомненно, числил себя среди людей порядочных, но в жандармы он попал инициативно-явочным порядком, через барона Шиллинга, которому якобы случайно проговорился о своём желании сменить место службы. Но так ловко проговорился, что уже через день беседовал  с генералом Дубельтом, и получил от него вожделенное приглашение определиться в жандармы.

Перед отъездом Эразму Ивановичу выплатили прогонные, столовые и квартирные деньги, а также жалование за полгода вперёд и, не простившись со старыми флотскими приятелями, для которых стал отрезанным ломтем, он отбыл к месту прохождения службы. Прибыв в Симбирск, Стогов был приятно удивлён, что в его распоряжении оказался добротный дом неподалеку от губернаторского дворца и других административных учреждений провинции.

Когда Стогов подъехал к своей резиденции было уже сумеречно, но канцелярия светилась двумя окнами, и скоро к кибитке, из которой выходил облачённый в доху из камчатских песцов подполковник, подбежал служивый человек и, мигом оценив, кто явился, возбуждённо-радостно возгласил:

— Мы уже вас, ваше высокоблагородие, заждались!

Стогов не ответил и только когда из кибитки был извлечён кожаный баул с деньгами и служебными документами обратил внимание на встречавшего его жандарма:

— Кто будешь таков?

— Старший канцелярист унтер-офицер Сироткин, ваше высокоблагородие!

— Ты что разорался, как боцман? Запомни: в моём присутствии изволь говорить внятно, но тихо.

— Так точно: внятно и тихо, — хрипнул Сироткин.

— Займись вещами и организуй баньку.

Полковник Маслов, предместник Стогова, выдрессировал свою команду, и всё по прибытию нового штаб-офицера сделалось скоро и словно само собой. Из дома выбежал второй канцелярист, и вещи мигом были перенесены на жилую половину дома, где Эразм Иванович подивился тому, что в нём не осталось следов от прежних жильцов: были освежены свежей охрой полы, а голубой краской — подоконники и рамы, на стены недавно наклеены свежие обои, в кабинете и зале — штофные, а в спальне — с пастухами и пастушками. Стогов порадовался чистоте и порядку и отнёс это на счёт Маслова, но ему мягко возразил Сироткин, который доложил, что обновление покоев произведено за счёт средств лица, пожелавшего остаться неизвестным, от него же поступили пять возов берёзовых дров, шесть кулей овса и три воза сена.

— Стало быть, некое лицо пожелало остаться неизвестным? — усмехнулся Стогов.

— Так точно, ваше высокоблагородие, — доложил Сироткин. — Явилась артель, в один день всё сделали и скрылись без следа.

— Налицо взятка, — резюмировал Эразм Иванович. — Но кто взяткодатель и кто взяткополучатель? Остаётся надеяться, что загадочный меценат объявит о себе сам. Сейчас гораздо важнее знать, кто будет моим питателем?

— Авдей Филиппович, поди к барину! — позвал Сироткин, и на его зов скоро явился сухонький старичок, который весьма толково сумел изложить своё вечернее меню. Эразм Иванович взял повара за руку, поднес её к свече и, обнаружив, что под ногтями чисто, остался доволен.

— Показывай баню, – сказал он Сироткину. — Надеюсь, что и там  так же чисто, как и здесь.

Проснувшись на следующее утро, Эразм Иванович, после недолгого размышления, решил не спешить с официальным представлением губернатору, о котором он перед отъездом навёл конфиденциальные справки у людей, знавших Загряжского по Преображенскому полку и совместной службе на гражданском поприще, и выяснил, что губернатор вполне возможно взяток не берёт. Зато безоглядно женолюбив, излишне разговорчив, легко впадает в панику и чрезмерно доверчив.

— Денёк — другой подождёт, — сказал Стогов в пустоту и, освободившись от простыней и одеяла, подошёл к двери:

— Умываться!

Приведя себя в порядок, Эразм Иванович позавтракал и отправился в служебный  кабинет, что находился рядом с канцелярией, где уже бойко строчили гусиными перьями оба канцеляриста, которые, дружно поприветствовав начальника, опять уткнулись в казённые бумаги.

В кабинете было душно и, оставив дверь полуоткрытой, Стогов уселся на жёсткое кресло перед пустым столом, выдвинул один за другим ящики, ничего, кроме хлебных крошек и сургуча, не обнаружил, подошёл к шкафу, где на полке нашёл с десяток номеров «Полицейской газеты» за 1826 год, склянку чернил и моток бечёвки.

«Надо обзавестись портретом государя-императора», — подумал Стогов и позвал Сироткина.

— Для сохранности он помещён в чулан. Принести?

— Изволь, братец. И заруби на своём рябом носу, что в чулане портрету не место.

Появление поясного портрета самодержца придало кабинету вид государственного учреждения. Стогов устроился за столом, расположил принесённые Сироткиным письменные принадлежности в привычном для себя порядке, раскрыл прошнурованную книгу входящей и исходящей корреспонденции, но за окном вдруг стало шумно. Эразм Иванович хотел глянуть на улицу, но в коридоре раздался топот и на пороге возник жандармский поручик, который твёрдо отрапортовал:

— Жандармская команда в числе трёх унтер-офицеров и восемнадцати рядовых для представления его высокоблагородию господину штаб-офицеру Симбирского отделения Корпуса жандармов построена. Докладывает поручик Игонин.

— Скоры вы на ногу поручик, — довольно улыбнулся Стогов. — Посмотрим, кто у вас в строю.

Вдоль улицы в одну шеренгу на сытых вороных конях с подстриженными гривами и хвостами выстроились симбирские жандармы, все краснощёкие, усатые, и дружно «ели» глазами прибывшее из Петербурга начальство.

— Здорово, молодцы!

Жандармы грянули ответную здравницу, да так дружно и громко, что она донеслась до губернаторского дворца и возвестила его владетелю, что в Симбирск явился государев смотритель за всем, что происходит в симбирской губернии.

Стогов медленно шёл вдоль строя, осматривая своё войско. Жандармы смотрелись крепкими и здоровыми людьми, были экипированы в светло-синие шинели с красными клапанами и погонами и белыми пуговицами. Фуражные шапки тоже были светло-синими с такими же околышами. Сапоги короткие, с светло-синими отворотами. Весь конский убор был того же жандармского цвета, с красными выпушками. Пистолетные кобуры, ножны, палаша повторяли этот цвет и были украшены серебряными накладками.

— Благодарю за службу! — объявил Стогов и приложил руку к своей фуражке.

— Рады стараться, ваше высокоблагородие! — старательно ответили жандармы и, выполняя команду поручика Игонина, перестроились в колонну по двое и отправились на свои квартиры.

Эразм Иванович до обеда решил изучить дела, которые случались при Маслове, и пояснения ему давал старший канцелярист.

— И это всё? — удивился Стогов, перелистав тощую папку, которую положил перед ним Сироткин.

— Господин полковник не любил утруждать себя письменной работой, по правде сказать, больший интерес к делам имела его супруга. Она была так деятельна, что даже осматривала рекрутов.

— Чего же она в них искала? — недоуменно сказал Стогов.

— Авдотья Николаевна во всём находила только сплетни.

Эразм Иванович хмыкнул и похвалил себя за то, что до сего дня бог оберегает его от поспешной женитьбы. Затем встал из-за стола, подошёл к окну и, резко повернувшись, спросил:

— А кто в Симбирске сейчас самое значительное лицо, в смысле влияния?

— Разумеется, откупщик Бенардаки, — не задумываясь, доложил Сироткин. — Кстати, он просит разрешения представиться вам по случаю вашего вступления в должность.

—  Он и Маслову представлялся?

— Нет, его жене, та была сладкоежкой, и господин Бенардаки отпускал ей по фунту конфектов в день.

— А что, этот Бенардаки, всем главным чиновникам платит? — лениво поинтересовался Стогов.

— Точно так.

— И по сколько?

— Вице-губернатору — двадцать тысяч ежегодно, прокурору — три тысячи, советникам — по две тысячи каждому и сверх того всем им отпускается даром из питейной конторы мёд, пиво, вино, ерофеич.

— А что, Загряжский, взятками так уж и брезгает?

— Он обыгрывает Дмитрия Егоровича в карты, по нескольку раз в год, тысяч на тридцать.

Стогов испытывающе глянул на старшего канцеляриста и расхохотался.

— Хитёр, иного не скажешь!

Сироткин, довольный тем, что угодил начальнику, захихикал.

— Так и быть, — решил подполковник. — Приму твоего откупщика, только скажи ему, чтобы он свои ассигнации мне не совал, а то получит взбучку.

— Что вы! — воскликнул Сироткин, уже закрывая за собой дверь кабинета. — Дмитрий Егорович большого ума человек и грубостей не позволяет.

Стогов уже кое-что слышал о Бенардаки от изобретателя электромагнитного телеграфа Павла Шиллинга, которого посетил с прощальным визитом перед отъездом в Симбирск. Барон с лёгкой усмешкой много повидавшего в жизни человека выслушал благодарности, которыми осыпал его Эразм Иванович, и промолвил:

— Деньги в нашей жизни значат многое, но зачастую всё решают не они, а связи, особенно на новом месте, где тебя никто не знает.

— Истинная правда, Павел Львович, — проникновенно произнёс Стогов. — Если бы судьба не свела меня с вами в Иркутске, то не видать бы мне штаб-офицерского места, которое теперь имею по вашей протекции.

— Не преувеличивайте моих заслуг, Эразм Иванович, — слегка порозовев от лестных слов, сказал Шиллинг. — Да, я уведомил Дубельта, что знаю превосходного моряка, который достоин носить мундир жандарма, но моей заслуги в вашем воспитании нет. Впрочем, вы невольно повторили мою мысль, что в России главное — это связи с нужными людьми. Скажите, вы знаете кого-нибудь в Симбирске?

— Я намеренно выбрал сей город, чтобы там не было моих родственников и сослуживцев.

— Похвальное решение, — одобрил барон. — Так вот в Симбирске держит свою ставку ещё молодой годами, но большого и зрелого ума человек — откупщик Бенардаки. В нашем министерстве финансов его очень хвалят. И вы зря усмехаетесь, я слышал от самого графа Канкрина, что этот Бенардаки — делец честного склада, то есть не разоряет казну при помощи сговора с такими же мошенниками, а делает дело за довольно низкий процент, без обсчёта и обвеса, как это повелось на Руси со времён Ивана Калиты.

Стогов ничего из памяти не терял, и сказанное ему бароном Шиллингом тотчас же вспомнил, когда старший канцелярист заговорил о местном откупщике.

«А ведь он явно не дурак, — подумал о Бенардаки подполковник, — если идёт ко мне прямо, без зигзагов и загогулин. Знает, что мимо меня он ничего сделать не сможет».

Дмитрий Егорович прибыл в щегольских лаковых санях, в которые был запряжён гнедой мерин. Откинув медвежью полость, Бенардаки легко выскочил из саней и прошёл на крыльцо, где его встретил младший канцелярист Жигалин и указал гостю дверь в зал, в котором у окна стоял штаб-офицер Стогов.

Испытующе взглядывая друг на друга, гость и хозяин обменялись приветствиями, и затем Эразм Иванович приглашающе указал на кожаный диван, на котором они и расположились. Дождавшись успокоения скрипучих пружин, жандарм решил не ходить вокруг да около, а попробовать откупщика на медовую наживку лести.

— Я, Дмитрий Егорович, положительно наслышан о вас в Петербурге. Оказывается, вы удовлетворили своей деятельностью графа Канкрина, а ему понравиться весьма трудно.

— Я имел аудиенцию у министра, — сказал, не моргнув, Бенардаки. — Он поручил мне сделать для казны закупки зерна. Если я чем и очаровал графа, так только тем, что согласился на цену меньшую, чем заявляли другие поставщики.

— Конечно, главное удовольствие для финансиста — это прибыль, — ласково согласился с гостем Эразм Иванович. — Но чем-то вы пришлись по душе и барону Шиллингу, он тоже вас рекомендовал как человека, на которого во всём можно положиться.

На этот раз Бенардаки посмотрел на Стогова с беспокойством, предположив, что явной лестью жандарм хочет привлечь его к негласному сотрудничеству.

— Барон, конечно, мне знаком, но не визуально, а по мнениям, которые мне доводилось слышать о нём от людей уважаемых и достойных.

Эразм Иванович понял, что промахнулся, сославшись на Шиллинга, но не смутился.

— Хорошо, вы с бароном не знакомы, но не будете же вы отрицать, что в деле государственной важности вы всегда предельно честны и откровенны.

— Можете в этом на меня рассчитывать, но дела частных лиц меня не интересуют.

— А мы про них и не вспомним, — ласково улыбнулся Эразм Иванович. — Возьмём персоны верхнего порядка. Вчера, не успел я расписаться в книге приезжих на городской заставе, как мне начали жужжать о взятках, которыми вы опутали высших должностных лиц.

Бенардаки весело посмотрел на штаб-офицера и подмигнул, сначала правым, затем левым глазом.

— О взятках мне сказать нечего. Взятки предполагают выгоду, а я выгоду имею от торговых оборотов, но не от чиновников.

Стогов с интересом посмотрел на своего визави, он ещё ни разу не встречал человека, который бы давал взятки без всякой для себя выгоды. Но Россия велика, в ней всё от бога, а у того, как известно, всего много.

— Стало быть, вы даёте чиновникам суммы по своей прихоти?

— Я, Эразм Иванович, не извращенец, чтобы поступать таким образом. Вы согласны, что правительство чиновникам не доплачивает, взять хотя бы вас?

— О себе промолчу, — нехотя сказал Стогов. — Но у многих оклады действительно недостаточны.

— Об этом и я пекусь! — воодушевился Бенардаки. — Недостаток денег портит характер любого, не только русского, чиновника. Не доплати немцу, так и он злее нашего станет. Нервный чиновник — помеха всем делам, с ним дел никаких нельзя иметь. А привести его в добродушное умонастроение можно известной суммой. После этого он и на людей бедных и недостойных будет смотреть снисходительно и удовлетворит их по закону, то есть милостиво.

— По вашим словам выходит, что взятка не разрушает общество, а укрепляет? — удивился Стогов.

— Не взятка! Не взятка! — запротестовал Бенардаки. — Я оказываю воспомоществование тем, кого недооценивает правительство. И вы не догадываетесь, Эразм Иванович, сколько из них за то время, пока я живу в Симбирске, стали добрыми людьми.

— Это ещё кто такие? — подозрительно сощурился Стогов. — У вас что тут, своя табель о рангах? И что в вашем понятии человек добрый?

— В любом деле есть свой ранжир, — веско сказал Бенардаки. — Место человеку определяет мнение о нём общества. Сказано, что по делам его, узнаете… Собственно, у нас существует понятие доброго человека. Это здесь тот, кто берёт большими кушами, но с разбором, то есть знает с кого и за какое дело взять, а если возьмёт, то непременно сделает, а если не сделает, то деньги вернёт и подскажет, кому дать и сколько. Этим он приобретает себе друзей в тех, кому он нужен, потому что на него во всём можно положиться.

— Кто же тогда дурной человек? — заинтересовался Стогов. — Вы меня право, заинтриговали, тут, Дмитрий Егорович, целая философия золочения чиновничьих ручек проглядывает.

— Всё гораздо проще, Эразм Иванович, — усмехнулся Бенардаки. — Редко, но встречаются и паршивые овцы, те, кто берёт со всякого, что попадётся, который ничего не сделает и не умеет сделать. Такого называют дурным человеком. Их все знают и стараются обойти. Но как обойти губернатора, если он дурной человек? Я не о нашем милейшем Александре Михайловиче, он знает, что он дурной человек и взяток не берёт, чтобы не уронить своё реноме начальника губернии. Но ведь и до него на губернии бывали отчаянные мошенники.

— Тяжеленько Загряжскому себя блюсти на одно жалованье, — сказал Стогов и озорно всмотрелся в собеседника.

— Да, ему приходится непросто, — не дрогнув, ответствовал Бенардаки, ничем не выдав своего участия в картёжных баталиях с губернатором. — Но он как-то выкручивается.

— Интересно с вами беседовать, — сказал Стогов. — Я понял, что существуют дурные и добрые люди. Но существует, наверное, экземпляр взяточника, мне совершенно неизвестного?

— Это — прекрасный человек! — Дмитрий Егорович заулыбался, показав сахарные зубы. — Прекрасный человек здесь тот, который сам даёт взятки и сверх того поит шампанским.

— Кажется, я этого человека знаю! — весело сказал Стогов. — На весь Симбирск есть всего один прекрасный человек, и это вы, Дмитрий Егорович!

— Я бы удивился, Эразм Иванович, если эта тайна была скрыта от штаб-офицера Корпуса жандармов, к коему я испытываю глубочайшее почтение. Позвольте мне надеяться, что я после этой встречи не утрачу своё звание?

— Что вы имеете в виду? — полюбопытствовал Стогов. — Уж не пытаетесь вы и меня осчастливить взяткой?

— Ни в коем случае! — воскликнул Бенардаки. — Вы при исполнении инструкции, начертанной государем, как я могу помыслить о неуважении к закону? У меня к вам всего лишь крохотная просьба, нет, не просьба, а одолжение, нет, я совсем потерялся…

— Говорите прямо, — поощрил откупщика Стогов.

— У меня по осени квартировал ротмистр одного из столичных полков. Как водится, задолжал мне и скрылся, оставив коня и записку, что бы я распорядился им по своему усмотрению. Не желаете взглянуть? Вам бы он пригодился.

— Подарков я не беру, — сухо сказал Стогов.

— Разве я вам что-нибудь предлагаю? — удивился Бенардаки. – Конь очень хорош, и мне бы не хотелось, чтобы он попал к негодному человеку. Тем более цена его известна: ровно столько задолжал мне ротмистр.

Стогов ненадолго задумался, предложение откупщика было своевременным, Эразму Ивановичу хороший строевой конь был нужен, чтобы соответствовать статусу. В предложении откупщика были некоторые шероховатости, но жандарм тоже был не лыком шит и, поразмыслив, он глянул в окно и заметил:

— Сегодня уже поздно, на дворе смеркается.

— Отложим смотр коня на завтра, — предложил Бенардаки. — А насчёт цены не беспокойтесь, лишнего я не возьму.

— В этом я не сомневаюсь, тем более, что вы прекрасный человек, – сказал Стогов и поднялся с дивана. — Будете писать расписку на получение от меня денег, так включите в неё, кроме стоимости коня, и расходы, понесённые вами на ремонт моих покоев, цену дров, словом всё, на что потратились.

Бенардаки попытался изобразить на лице недоумение, но не выдержал и рассмеялся:

— Вы, Эразм Иванович, проницательный человек и можете во всём на меня рассчитывать.

Конец дня Стогов посвятил разбору своего багажа и всему определил своё место: недавно пошитый жандармский мундир и сопутствующие ему головной убор, ремни, шнуры и кобура для пистолета нашли место в одном отделении дубового шкафа, штатская одежда для официальных присутствий, светских выходов и приёма гостей была определена в другое отделение. Обувь, сапоги повседневные, парадные, для паркетных полов дворянского собрания, была определена в чулан. Рубахи из голландского полотна, нижнее бельё и прочие мелочи поместились в пузатом комоде; форменная шинель, шуба на алеутских каланах, доха из камчатских песцов, оленьи унты, бобровая, песцовая и пыжиковая шапки, заведённые им в Восточной Сибири, нашли место на лосиных рогах в этом же чулане.

Сироткина такое поведение Стогова удивило, но Эразму Ивановичу, прошедшему выучку в кадетских классах русского флота, убираться за собой было привычным делом, этим он отличался от белоручек-дворян, которые не могли бы без  посторонней помощи снять с себя штаны, чтобы завалиться на боковую.

— Надо определиться с прачкой, — сказал Эразм Иванович. — Но вряд ли кто здесь умеет стирать бельё до снежной белизны?

— Имеется у нас одно на французский манер портняжное заведение. Его владелица мадам Мими явилась сюда вслед за Загряжским, и там стирают губернаторские рубахи.

— Договорись, Сироткин, с этой Мими, с непременным условием, чтобы моё бельё стирали от Загряжского отдельно.

— Будет сделано, — усмехнулся Сироткин. — Я подготовил для вас отчёт по секретным суммам, которые выплачены Иванам Иванычам.

— Сколько их у нас всего? — оживился Стогов, поскольку платное осведомительство составляло основу всеведения жандармского сыска.

— Трое, на большее денег не хватит, — сказал старший канцелярист, развернув перед подполковником самодельную папку из картона, в которой имелись три поместительных кармана, с написанными на них названиями уездных городов: Ардатов, Сызрань, Карсун.

Стогов вынул бумаги из среднего кармана и познакомился с жизнью и деятельностью внештатного охранителя российского государства Ивана Иваныча сызранского, а в действительности Ферапонта Герасимовича Белкина, уездного почтмейстера, составившего себе приработок на перлюстрации писем. За своё хлопотное занятие  он получал пять рублей в месяц, а ещё и удовольствие, какое ни за какие деньги не купишь — копаться в чужих жизнях и ощущать свою исключительность от приобщения к державной силе, которая может любого человека низвести до положения ничтожества.

Иван Иванычи ардатовский и карсунский были чиновники уездных управ, досконально знавшие подноготную своих территорий и составлявшие месячные отчёты о совершённых тяжких преступлениях и о передвижениях лиц, занесённых в особый список как подлежащих неусыпному надзору, в основном из дворян, каким-то боком касавшихся событий 1825 года, а так же известных несдержанностью в высказываниях относительно властных особ и похвалой якобинских порядков.

Эразм Иванович относился к людишкам стукаческого толка с пониманием: школа жизни, которую он прошёл на дальневосточной окраине, отсутствие сколь-нибудь значительного наследства приучили его смотреть на всё, что происходит у него перед глазами с точки зрения получения вполне законной и честной выгоды для себя. Он не брал взяток, не мечтал о богатстве и предпочитал жить и растить свой капитал до определённой черты, чтобы купить имение, жениться и со временем зажить в своё удовольствие в кругу многочисленного семейства.

 

 

Книги Н. Полотнянко есть во всех библиотеках Ульяновской обл.