От ведущего.

Как отмечала в свое время газета «Ульяновская правда»: «…у Льва Нецветаева не счесть  регалий и звании».

Что есть-то есть. Цитирую   на сей счет ( дабы не обвинили меня в  столь  модной ныне мелкотравчатой  льстивости)  сухую справку:

     « Нецветаев Лев Николаевич – художник, архитектор, педагог, публицист искусствовед – родился 6 июня 1940 г. Будучи школьником занимался в изостудии Ульяновского Дворца пионеров у Ю.В.Павлова. В 1963 году окончил Московский архитектурный институт. До 1978 года работал в институте «Ульяновскгражданпроект», по совместительству вел изостудию областного Дворца пионеров. С 1978 года работал художником-проектировщиком в УХПМ, с тех пор участвует во всех областных художественных выставках; является также участником зональных, республиканских и Всесоюзных выставок. Лев Николаевич – Почётный архитектор России, лауреат Золотой пушкинской медали, член Союза художников России…
Многие здания Ульяновска, построенные по проектам Льва Николаевича, стали символами города — например, Дом техники (созданный в соавторстве с С. Титовым и В. Некрасовым). Созданный Нецветаевым Л.Н. акварельный портрет А.С. Пушкина принадлежит Государственному музею им. А.С. Пушкина в Москве.
От себя добавлю, что Лев Николаевич ко всему прочему еще  и замечательный поэт. Подтверждают это мое суждение  и  его  публикуемые сегодня стихотоворения  .

С юморком  подчеркну:  этот талантливый «многочлен»  НЕ Член Союза Писателей РФ.

Но   сожалеть по сему поводу не стоит…Ибо? Да потому, что сказано же в одной вечной книге: «Много  званых- да   мало избранных.»

Это воистину так.

Жан Миндубаев.

***

Лев Нецветаев.

ЗЕРКАЛО

Мелькают  жизненные блики,
мечты и факты.
Вдруг кто-то в зеркале окликнет
и спросит: «Как ты?»

Окликнет – словно в чистом поле
столкнувшись с другом;
и ты застынешь поневоле –
почти с испугом.

Его ты видел временами –
всё вскользь и в спешке;
а тут он смотрит, не мигая,
и без насмешки.

У вас одно и то же имя
и быта клетка.
Он часто говорил с другими,
с тобою – редко.

Шагнуть – и нет его, но что-то
тебя удержит –
как Пётр, встречающий в воротах
уже умерших.

Да и вопрос его, по сути,
почти такой же:
как ты пути и перепутья
прошёл и прожил?

И холодок скользнёт по коже.
Тоска немая.
Что отвечать ему? Ведь он же
и сам всё знает.

Он знает все твои кульбиты –
до самых стыдных –
тех, что старательно забыты –
следов не видно.

Таким он знанием наполнен,
что хуже ада:
– «Быть может, отрочество вспомним?»
– Молю: не надо!

…Зеркал магическая сущность
давно воспета.
Глазеть подолгу в них не нужно –
опасно это.

Бессильны здесь любые речи
и укоризны –
как репетиция той встречи,
что после жизни.

  1. ***

Мне однажды приснится, что я взаперти,
руки связаны, крепок засов,
и метель замела все дороги-пути,
но очнусь – и пошлю тебе зов.

Знаю я: не поверит нигде и никто –
только что мне до этих тетерь –
потому что в сквозном полулетнем пальто
ты вот-вот постучишь в мою дверь.

Промолчат с превосходством тугие болты,
туго сдвинутся брови в ответ;
ты рванёшь – и вся дверь разлетится в щепы,
потому что преград тебе нет.

И в бескрайних снегах запоют соловьи,
и ослабнет верёвочный жгут.
Ты ко мне припадёшь – и слезинки твои
моё чёрствое сердце прожгут.
1990-е
*****

Судьба даёт родителей и предков,
тем самым предопределяя путь;
Как разные плоды на разных ветках –
вот так и мы кустимся как-нибудь.

Тот – персик, тот – кизил, а эта – груша;
а вот и волчья ягода – держись!
Порядок задан, и его нарушить,
боюсь, что не получится ни в жисть.

Сие несправедливостью чревато,
и вот она колотится в виски:
ну чем полынь степная виновата,
что не даны ей розы лепестки?

Принцессу ту никто не пнёт ногами –
восторженно задержится любой.
По полынку ж – тупыми сапогами,
колёсами… И порознь, и гурьбой…

За что? – За то! Умнее нет ответа.
Судьба. Необсуждаемый закон.
И снова ты как в комнате без света,
к тому же, без дверей и без окон.
2000.

Женский пол

Когда я был беспечно весел,
богами юности храним,
рок на меня ярмо навесил
ужасной робости пред ним.

Будь у меня хотя б сестрёнка,
у ней – подружки… Всё не так:
я молча изнывал в сторонке,
не приближаясь ни на шаг.

И словно грохали орудья
и разверзались облака,
когда меня в трамвае грудью
касалась женщина слегка.

И рассыпался я в осколки,
и возносился к небесам…
О, сколько вытерпел я, сколько,
пока не тронул это сам!

Но были щедрыми богини
с улыбкой милосердных глаз,
и счастью видеть их нагими
я был сподоблен. И не раз.

Тогда ослаб проклятый тормоз,
дарила радости любовь,
но каждый раз святая робость
меня охватывала вновь.
2007.

***

Чёрный шмель с золотым ободком,
что ты делаешь на тротуаре,
привалившись нелепо, бочком,
точно бомжик в похмельном угаре?

Что тебя вообще занесло
в наше каменно-душное гетто?
Как ты бросил своё ремесло
пастуха мимолётного лета?

Отчего ты недвижен, царёк
иван-чая и чертополоха?
Не с того ль тебе гибельно плохо,
что от них ты сегодня далёк?

Видно, холод чужбины сковал
певчих крыльев прозрачные дуги.
…Так, наверно, Шамиль тосковал
в заметённой снегами Калуге.

***
Когда душа рвалась от боли,
он шёл и шёл сквозь тёмный лес
и вышел на большое поле
под кротким пологом небес.

Закат был бледно-бледно розов,
в траве кузнечики слышны,
и каждый листик, как философ,
был полон важной тишины.

Всё это было как подарок
ему, уставшему страдать:
и то, что вечер был неярок,
и мирных звуков благодать.

Весь мир дышал такой любовью,
лишённой гнева и суда,
что сердце помирилось с кровью
и задышало, как всегда.

 

У КРАЯ
Года, словно хворост, сгорая,
приносят всё больше потерь —
и вдруг замираешь у края
и думаешь: что же теперь?

Не шибко разумной тетерей
ты жил без особых затей
и сам скоро станешь потерей
для в том неповинных детей.

В успех не особенно веря,
сказать бы у самых ворот:
– Ребята, какая потеря? —
обычнейший круговорот.

Закон этот писан издревле,
иного, увы, не дано:
меняться, как листья на древе,
нам всем на Земле суждено.

К тому же, утратившим силы,
что были всегда под рукой,
не страшно понятье могилы,
желанен и ЭТОТ покой.

А нам, православным, тем паче
о смерти печалиться грех:
в могилу лишь тело запрячут,
как в землю сажают орех.

А наша душа, коли верить
(о, как эта вера сладка!),
разрушит подземные двери
и даже пронзит облака.

И там, за неведомым краем,
в миру без печалей и слёз,
узнаем мы иль не узнаем
друг друга – вот это вопрос.

Утренний автобус 1990-х

 

Ноябрь не делает отсрочки,

и люди, тяжкие от сна,

в автобусе – как сельди в бочке;

и – давящая тишина.

 

Одежды серы, лица хмуры,

коснуться – словно уколоть.

Куда девались балагуры?

Пошли хоть парочку, господь!

 

Оно, конечно, лучше – чтобы

дружки со сходною судьбой

с похмелья легкого, без злобы

пикировались меж собой.

 

На тему давешней получки,

что понесла пивной урон,

и воспоследовавшей взбучки

от их осатаневших жен…

 

Да мало ль что? Любая тема,

что с юморком и без затей,

глядишь, разгладит постепенно

суровость ликов у людей.

 

Придурковатая открытость

и незлобивость, вставши в ряд,

на время смоют зло и хитрость,

что там за окнами царят.

 

И кое-где мелькнёт улыбка,
столь драгоценная всегда…
И вроде всё не так уж зыбко,
не так уж мрачно, господа!..

 

 

* * *
Лаконична стела
цезарских времён:
«Не был. Был. Не стало» –
никаких имён.

Среди тьмы вопросов,
поднимавших муть,
эта, как философ,
обнажает суть.

Необъятна вечность,
даль её темна.
Вечность. Бесконечность.
Что там имена?