…Накануне встречи чудотворной иконы иду я по Саратовской улице. Встречаются мне две деревенские бабы. «Поштенный, – обратилась ко мне одна из них, – это што такое, трахтер, што ли?», – указав на белый дом, из нижнего этажа которого несся обильный запах кухни, а из другого исходили чьи-то громогласные звуки. Все это покрывал какой-то баритон-громовержец. «Нет, это не трактир, а духовная семинария», – поправил я. «Слышь, Грунька, это духовна семинаря», – обратилась она к своей спутнице. «А что, поштенный, это за духовна семинаря, гостиница штоль, али кеятр какой? Ты прости уж нас, мы народ темный, и в толк этого не возьмем», – допытывалась любопытная женщина. «Нет, это не театр, и не гостиница, а это, милая, видишь ли, школа, которая приготовляет вам в деревню священников». «А… Понимаем, што это за духовна семинаря такая. Оттого-то у нас батюшка и озорник такой, что обучался в духовной семинари», – вывела она свое заключение.
А вот еще одна сценка. Вхожу в Карамзинский сад. Здесь собралась толпа мужиков и зевала на памятник. Время от времени кто-нибудь из толпы вставлял свои замечания. «Енто што за фундамент?», – спрашивает один молодой парень, видимо, первый раз в жизни побывавший в городе. «Это панитник писаке какому-то», – произнес пожилой крестьянин с окладистой поседевшей бородой, вкусивший уже кое-что из городской жизни. «Башковитый, надо знать, писака-то был, раз ему такую махину устроили, а у нас умер волостной писарь, и никакого панитника ему нет, значит, не заслужил», – заметил третий. «Чай, поди, прошения все писал», – вставил четвертый. «Аль, может, в канцелярии у губернатора служил», – высказал свое мнение пятый.
«А енто што за девка на вышке-то стоит?» – снова спросил молодой парень, выслушав все мнения пожилых и опытных людей. «А это, должно быть, его жена», – пояснил крестьянин с окладистой бородой, – ишь ведь, какая громадина. Вот какие в старину люди-то бывали, а теперь што – и плюнуть не на што», – докончил он. «А можа она ему и не жена», – произнес один из толпы. «Чай, поди, гражданским браком проживали, ученые-то нынче все ведь так», – заметил другой.
«А енто что за гражданский брак?» – недоумевал опять неугомонный парень. «Ну, што, што, все тебе разъясни да в рот положи; много будешь знать – скоро состаришься. – урезонил его крестьянин с окладистой бородой. – Сойдутся вот они и скажут: «Давай вместе жить» – «Давай», и живут, пока друг другу не надоедят, а коли надоедят – бросают и заводят других. Ни венчают их, ни што, а живут так – поденно значит», – резонно заключил он.
«А на што это она дудку-то взяла?» – спросил один из толпы, стараясь навести на прежний разговор. «А кто ее знает на што, ведь мы к ней чай пить не ходили и не спрашивали; знать дудеть любила, ученого человека рази поймешь», – пояснил другой. «Я на ярмарке своему мальчишке точь-в-точь такую купила, только маленькую; уж он нам все наши ушеньки прожужжал», – вмешалась в разговор толстая раскрасневшаяся баба, только что присоединившаяся к толпе критиков. «Ты уж молчи лучше и не суйся туда, где тебя не спрашивают; иди вон к своей братии, точите там лясы, а в наши мужские разговоры вам, бабам, соваться нечего», – наставительно произнес пожилой крестьянин.
Сконфуженная баба отошла от мужского общества и присоединилась к «своей братии», где, без сомнения, нашла более сочувствия своим речам. Куча крестьянок собралась невдалеке от мужиков, и здесь так же все зевали на искусно выстроенный памятник, который тоже стал предметом всеобщего разговора.
«Ишь ведь, как высока да жирна», – ораторствовала одна. «Больше, поди, нашей Марьки Разуваловой, на што уж та любого мужика уколачивает, и то ей не вытерпеть, пожалуй, супротив эфтой», – добавила вторая. «А красива, шельма, ну вот тебе ни одной, как есть, заковырочки нет, все на своем месте, все как нужно», – продолжала снова первая. «Да богатые-то, они все красивы. Как намажутся, нафиксатурятся да подтянутся, ну, и выглядывают венерой, а как смоют все эфто, так, пожалуй, и лошади напугаются», – высказалась толстая баба, исключенная из мужского общества. «А шляпы-то, шляпы какие чудные теперь начали барыни-то носить, как есть решета, и што эфто они за красу нашли в таком чудище», – продолжала она, и дружный хохот приветствовал доморощенного критика. «Переучены уж больно», – заметил кто-то.
Между тем взор одной из крестьянок упал на сидевшего в отдалении толстяка в военной форме, который, ничего не замечая, оживленно разговаривал со своим соседом. «Смотрите-ка, девоньки, рожа-то, рожа», – произнесла она, и общее внимание перенеслось с памятника на толстяка в военной форме. «Тише ты ори, – остановила ее толстая баба, – услышит, так попадет нам на калачи, вишь у него на плечах-то што – палеты, а медалей-то навешано, надо думать, крупная наличность кака-нибудь», – наставительно произнесла она и, улыбаясь, добавила: «А смешной он все-таки: на харе словно семь лет горох молотили, а сам точно отелиться хочет. Как эфто скамья-то под ним не переломится». «Натужно, чай, ей бедной держать такую утробину», – вмешался кто-то, и хохот пронесся по толпе.
Меж тем толпа мужиков, во главе с пожилым крестьянином, вышла из сада, осмотрев и раскритиковав все его прелести, и отправилась на венец. «Поштенный, – обратился мужик с окладистой бородой к стоявшему у губернаторского дома городовому, – поштенный, это што за учреждение такое?», – указал он на дом губернатора. «Проваливай, проваливай без разговору», – грозно сказал тот. Разочарованная ответом городового, толпа двинулась дальше.
У ворот Коммерческого училища собралась толпа крестьян и слушала музыку коммерсантов. «Эка, ведь как наяривают, да как ловко», – слышалось в толпе. «Казармы не казармы, солдат не видно, а музыкой забавляются», – недоумевали некоторые. Толпа все прибывала, привлекаемая звуками музыки. Вышел швейцар, грудь которого была увешана орденами и медалями. Он, видимо, был под бахусом.
«Вам чего тут нужно, чего вы тут не видали, что здесь за собрание? – начал наступать он на толпу, принимая воинственный вид. – Сейчас велю всех разогнать!». «Ваше благородие, вы как тут будете – начальник, што ль какой аль выше?» – осмелился спросить один храбрец. «Я генерал от инфантерии, переплетной кавалерии, тридцать лет служил верой и правдой Царю нашему батюшке, ходил на турку и делал другие походы, за что был награжден вот этими орденами и чином действительного советника, понимаете?» – ораторствовал швейцар, стараясь принять воинственную позу. «Понимаем, понимаем, Ваше… высок… благородь…», – тихо раздавалось в толпе, которая все далее отступала от новоиспеченного генерала. «А теперь, прослужив сорок лет верой и правдой, я вышел в отставку, живу на пенсии и награжден чином всесильного швейцара при Симбирском Коммерческом училище, понимаете?» – продолжал тот, повысив голос и наступая на опешившую толпу. «Понимаем, Ваше благородие, все как есть понимаем», – раздавалось в толпе. «А ежели понимаете, то и рас-с-ходитесь!» – откомандировал он и, довольный произведенным впечатлением, всесильный швейцар ушел на покой, утомившись от разговоров с непросвещенной толпой…
Новый венец. Фонтан находится в действии. Около него, как около редкостного зрелища, собралась любопытная крестьянская публика. Между ними находится сгорбившаяся старушка, а с ней крестьянская девочка лет двенадцати-тринадцати. «Отчего это, бабушка, вода-то брызгает так высоко?» – полюбопытствовала она узнать всю правду у своей старенькой подруги. «А видела, как на пожаре насос-то действует, и это так», – долго не рассуждая, ответила старушка. «Да ведь там ее качают, а ведь тут никто не качает», – продолжала девочка, внимательно оглядевшись кругом. «А вон видишь это высокое здание, вон стоит рядом с собором», – указала старушка на водяную башню. «Вижу». «Ну, вот там, за двенадцатью дверями и двенадцатью замками, – стала она медленно поучительно выговаривать, – сидят три здоровущих китайца, которые были взяты в плен еще при хане Мамае, когда под Симбирск-град подходил разбойник Стенька Разин. Вот эти-то три китайца таперича и качают воду для хвонтанов». «Да ведь они, чай, устают?». «Да нешто это люди, это дьяволы в образе китайском. Вот как взяли их в плен-то, они как завыли и предрекли разбойнику беду великую. Оттого-то разбойник и не взял наш город, и пришлось ему, супостату, сложить свою буйну головушку. А эти дьяволы-то бессмертны, и никогда им не будет смерти, и вечно они будут жить и качать воду. И ничего они не едят, а только все пьют». «Да как же они живут, не емши-то?» – добивалась девчурка. «А я тебе баю, что это дьяволы в образе китайском, а дьяволу пища не нужна», – окончила старушка свое повествование.
_______________

«А что, поштенный, это за духовна семинаря, гостиница штоль, али кеятр какой?..», – допытывалась любопытная женщина…

«Башковитый, надо знать, писака-то был, раз ему такую махину устроили, а у нас умер волостной писарь, и никакого панитника ему нет, значит, не заслужил», – заметил третий…

Меж тем толпа мужиков, во главе с пожилым крестьянином, вышла из сада, осмотрев и раскритиковав все его прелести, и отправилась на венец…

«Поштенный, это што за учреждение такое?», – указал он на дом губернатора…

У ворот Коммерческого училища собралась толпа крестьян и слушала музыку коммерсантов…

Фонтан находится в действии. Около него, как около редкостного зрелища, собралась любопытная крестьянская публика…

«А вон видишь это высокое здание, вон стоит рядом с собором», – указала старушка на водяную башню…

«Вот там, за двенадцатью дверями и двенадцатью замками, сидят три здоровущих китайца, которые были взяты в плен еще при хане Мамае, когда под Симбирск-град подходил разбойник Стенька Разин. Вот эти-то три китайца таперича и качают воду для хвонтанов»…