|
От ведущего. Без всякого сожаления простившись с глуповато-наигранно-веселой суетой Новогодья – и ,честно говоря, будучи сильно раздраженным от разного рода кривляний в телеящике на фоне реальных житейских драм и трагедий (Магнитогорск, Калининград, Приморье, Москва) я уже впадал в некую прострацию… Но вдруг получаю не глоток- а глубокое дыхание свежего чистейщего воздуха от поэта Петра Шушкова. Этот скромный ,не рвущийся ни в какие «места в президиуме» человек прислал мне свою поэму «Три урока.» И чем больше я вникал в ее казалось бы простоватое звучание- тем больше яснела и яснела моя душа от спокойной мудрости,в ней сокрытой … Нет, не оскудела еще наша земля .,еще не все перешло в жанр «рэпэрства» и «ммм……ччч… удозвонства»! Предлагаю читателям «Симбирского глгола» самим убедиться в том. Жан Миндубаев *** –
Петр Шушков. Три урока Поэма. I Солнце спросил я: “В чём моя доля? Буду ли я в этой жизни богат?” – Доля твоя: это ветер и поле, – знамя Руси, на щите коловрат.
Тропами тайными долго я ехал, конь притомился и лук мой ослаб, – только всё слышал, как дальнее эхо, скрипы колёс и дыханье села.
Вдруг показалась в сторонке избушка: хилый плетень, над трубою дымок, возле двери озорная старушка, кот на печи, и в окне голубок.
– Здравствуй, маманя, дай Бог тебе Лета! Что-то мой конь приморился в пути – полдень, и сердце желает совета, как мне нехилому к Славе прийти.
К Славе ведут на Руси три дороги – можно пройти, не ломая плеча: там, где дельцы обивают пороги – совесть не в моде, и славы – на час.
Можно иначе: подняться пораньше – выправить дело – попозже уснуть; можно пройти от базара подальше, в келью скопца не забыв заглянуть.
Можно ломиться дорогой прямою, и ни себя, ни коня, не жалеть: всякая Слава добытая с бою, ценится выше, чем красная медь.
Я не скажу, сокол, что тебе ближе, но, если спустишься вниз по реке, там ты увидишь избушку пониже, там тебе скажут судьбу по руке.
II Долго ли, коротко, я ещё ехал: месяц родился и филин кричал, вдруг приглядел за кустами ореха, – домик, как норка, а в норке свеча.
Там меня встретила бабушка старше: может сестра той, а может и мать, пахло в избушке закваской домашней, – мне захотелось поесть и поспать.
Утром, когда небосвод разгорался, встал я, как ворон меня разбудил, кот камышовый на речку подался, берег холодным туманом чадил.
Бабушка долго секрет не таила: Слава тебе не нужна, молодец, только пробудится древняя сила тут и придёт твоей жизни конец.
Но, между тем, подкрепляясь окрошкой, тихо добавила: Горек твой рок! Слава земная натурой, как кошка, – тянется к дому и любит свой Род.
Все, кому русский размах не по нраву, серость, которой страшна глубина, будут кидаться на русскую славу с воем и лаем, как псы на слона.
Трудно ответить, что в жизни важнее: личный успех, или благо земли? Если бы мы умирать не умели, то и цветы на полях не росли.
Ниже ещё, в день езды, по теченью, в роще живёт наша третья сестра, вот у неё помудрей поученья, – если она к тебе будет добра.
III Выскочил заяц, и конь мой споткнулся, только мне нечего было терять: много ушло, кто назад не вернулся, – воин обязан судьбе доверять.
Ехал я день, и ещё, и полночи… Ветер дул тёплый, и я не спешил. Много я слышал идей и пророчеств, но ни одной – о цветении души.
Месяц смеялся и падали звёзды, рядом беззвучные тени ползли: запахом жизни пропитан был воздух, конь мой летел, не касаясь земли.
Вдруг у реки заприметил лачужку, в землю давно её окна вросли, в ней отыскал я глухую старушку, в коей сокрыта вся мудрость Земли.
– Бабушка, здравствуй! – сказал я с порога. Бабка на звук – ухом не повела… – Всякий прохожий, посланник от Бога, – в воздух, пространный ответ подала.
– Выпей, соколик, с нелёгкой дороги, вот тебе ковшик и вот тебе квас. …Запаха смерти не чувствуют боги: вечность рождается здесь и сейчас.
Кто ты? Откуда? – мне думать не надо, щепку всегда гонит вниз по реке… Жизнь на земле – не большая награда, если нет мысли в пустом котелке.
Выспись, воитель, не завтра в набеги: Долю искать – не иголку в пыли. Слава в матёром живёт человеке, и никогда не растёт на мели.
Утро – не мудро, коль сон беспокоен, всякому делу даётся свой срок: час свой предчувствуют пахарь и воин, – в этом и будет, мой первый урок.
IV Солнце багряно всходило над лесом, в избу, с дежурства, вернулась сова. Спал без опаски весёлый повеса, жизнь, думал он, это вид озорства.
Только к полудню, очнулся от комы, в разум пришёл, а подняться не смог. – Следует знать: кто и чем тебя кормит? – вот тебе, парень, второй мой урок.
В рот, как и в дом, не тащи без разбора: глупая сила – забава врага, а простофиля – находка для вора… И не слуга тебе – Баба-Яга.
Я не звала тебя, сам навязался, берег познанья обрывист и крут! Крепкий ты парень, в живых коль остался, на ноги встать – теперь главный твой труд.
Вот тебе каша пшеничная с мёдом, вот тебе сбитень, для силы в кистях. Будут стеречь тебя три волчьих морды, чтоб не забылось, что ты здесь в гостях.
Так в нашей жизни: живёшь – и не знаешь, кто там гудит у тебя за стеной – тело усталое в койку бросаешь, а просыпаешься утром, больной.
Только под вечер, устав от поноса, стал понемногу я в дело вникать: и не осталось на сердце вопросов – смертному незачем славы искать!
Что я хотел утвердить и прославить? Будет ли рай – от любви дурака? Если родился ты в грязном сарае, будет ли чистой в работе рука?
Бабушка мне размышлять не мешала, всё суетилась у печки своей. Пахло питательно заячьим салом, волки, казалось, смотрели добрей.
Встал я непрочно, всё в доме качалось, словно земля подо мною плыла… Бабка по-прежнему глухо молчала, двигая жарево к краю стола.
V Спал я, покушав, три дня и три ночи, видел при том несказанные сны: разные страхи смотрели мне в очи, то я пьянел на лугу от весны.
Вновь я очнулся, печурка горела, пахло кониной, возможно, моей… Слушалось плохо разбитое тело, но – голод был во мне, много сильней.
Встал я, и волки не скалили зубы, словно я тоже из стаи их был; слабость, с едой, уходила на убыль, можно сказать: я, почти, уже жил.
Бабка всё так же учила молчаньем, с клёкотом пищу клевала сова. Трудно давался урок возмужанья, но, мне казалось, Природа права.
Право на жизнь добывается с бою: смерть – не потеха, а жизни слуга. Даже и те, что питаются кровью, в жертве невольной не видят врага.
Видимо, я не совсем оклемался, душу томили былые долги, – всё-таки конь мой не зря спотыкался: праздный хозяин – погибель слуги.
– Должен ты знать, пока силы вернутся, как на земле начинается ложь: ложь – за дешёвкой заморской тянуться, мудрых злословить, и ср…ть – где живёшь.
Праздными байками кашу не сваришь, что получилось – о том не серчай: в диких местах сытый конь – не товарищ, серые братья быстрее домчат.
Так меня бабка на путь наставляла, нянчила, словно больное дитя, серая стая хвостами виляла, редко кусала волчица, шутя.
– Надобно выбрать достойное дело, хлеб подаянья не брать со стола. Чтобы рука твоя ближнего грела, чтобы сама тебя Слава нашла.
Мудрый, судьбу себе не выбирает: риск благороден, в нём – сердце – залог! Зверь не творит, а Творец не карает, – это и будет мой третий урок.
***
А Николай Марянин продолжает знакомить читателей «Симбирского глагола» с писателями-юбилярами, связанными с Симбирским-Ульяновским краем. Сегодня рассказываем о литераторах, юбилеи которых пройдут в январе 2019 года. После календаря публикуются стихи и проза январских юбиляров… ***
ЮБИЛЕЙНЫЙ КАЛЕНДАРЬ. ЯНВАРЬ 2019
1 января — 100 лет со дня рождения писателя и сценариста Даниила Александровича Гранина, настоящая фамилия – Герман (1.01.1919, с.Волынь Курской губ. — 4.07.2017, г.С.-Петербург). Во время войны учился на курсах в Ульяновском танковом училище (1943). Автор многих романов, повестей и рассказов. Член Союза писателей СССР (1962). Написал биографическую повесть о жившем в Ульяновске учёном А.А.Любищеве «Эта странная жизнь» (1974). В 2016 году имя Д.Гранина присвоено библиотеке №6 города Ульяновска.
1 января — 90 лет назад родился прозаик и журналист Василий Михайлович Подгорнов (1.01.1929, с.Назайкино Ульяновского округа Средневолжской обл., ныне Тереньгульского р-на Ульяновской обл. – 2.11.1963, г.Ульяновск, похоронен в г.Зеленодольск ТАССР, ныне РТ). Жил в Зеленодольске, Бугульме, Ульяновске, работал в газетах и на радио. Автор книг «Медовая река» (1954), «Повесть о пчёлах» (1959), «Лесные тропы» (1959), «Синеет в лесу медуница» (1962), «Тропинки в волшебный мир» (1964) и др. Член Союза писателей СССР.
2 января — 95 лет со дня рождения поэта Александра Яковлевича Киселёва (2.01.1924, с.Шелемис Кузнецкого у. Саратовской губ., ныне Кузнецкого р-на Пензенской обл. – 2001, г.Калининград). Окончил Ульяновское танковое училище (1943). Служил на Тихоокеанском и Балтийском флотах. Жил в Калининграде, работал в местной писательской организации. Автор поэтических сборников «Здравствуй, океан!» (1962), «Испытание» (1972), «Гроза ночная» (1989), «Огонь под пеплом» (1995). Член Союза писателей России (1995).
2 января — 70-летний юбилей отмечает писатель Владимир Николаевич Першанин (р. 2.01.1949, с.Чамзинка Инзенского р-на Ульяновской обл.). Работал в органах внутренних дел. Автор более 40 книг: «Последний конвой» (1990), «Подсадная утка» (1995), «Глядящий сквозь лёд» (2002), «Штрафники Сталинграда» (2012), «Пограничники Берии» (2013), «Обречённый десант» (2014) и др. По повести «Охота на асфальте» режиссёр А.Прошкин снял фильм «Трио» (2003). Член Союза писателей России (1993). Живёт в Волгограде.
4 января — 65 лет назад родился поэт Александр Михайлович Большаков (4.01.1954, г.Муром Владимирской обл. – 30.08.2011, г.Суздаль Владимирской обл.). Окончил Владимирский педагогический институт (1978). Работал в Димитровграде на автоагрегатном заводе (2000-01), был вице-губернатором и заместителем председателя правительства Ульяновской области (2005-08). Публиковал свои стихи в ульяновских газетах. Автор книги «Пришёл к поэзии я свататься…» (2008). Зверски убит грабителями в своём доме в Суздале.
8 января — 75 лет исполняется литературному критику Вячеславу Михайловичу Головко (р. 8.01.1944, пос.Северский Полевского р-на Свердловской обл.). В 1974-76 годах – старший преподаватель Ульяновского педагогического института. Работает заведующим кафедрой истории русской и зарубежной литературы Ставропольского государственного университета. Автор около 300 научно-художественных и литературно-критических изданий. Член Союза российских писателей (1997). Лауреат Литературной премии им. М.И.Цветаевой (2007).
13 января — 120 лет со дня рождения кинорежиссёра и сценариста Льва Владимировича Кулешова (13.01.1899, г.Тамбов — 29.03.1970, г.Москва). Снял около 20 кинофильмов, написал сценарии к пяти фильмам, в т.ч. «На красном фронте» (1920), «Саша» (1930), «Горизонт» (1932), «Великий утешитель» (1933). Был в Ульяновске летом 1941 года, снимал в селе Белый Яр Чердаклинского района кинофильм «Клятва Тимура». Охотился на уток и куликов в пойме Волги, наблюдал здесь северное сияние. Народный артист РСФСР (1969).
14 января — 30-летний юбилей отмечает поэтесса Мария Юрьевна Богдан (р. 14.01.1989, пос.Южно-Морской Приморского края, ныне в черте г.Находка). Окончила филологический факультет Ульяновского государственного педагогического университета им. И.Н.Ульянова. Публиковалась в сборниках «Стихи по кругу», «Гончаровская беседка», журнале «Симбирскъ» и др. Автор сборника стихов «Звёзды на ладони» (2017). Лауреат поэтической премии им. Н.Н.Благова (2018). Член Союза писателей России (2018). Живёт в Ульяновске.
16 января — 215 лет назад родился помещик, знаток псовой охоты, литератор Пётр Михайлович Мачеварианов (16.01.1804, д.Каменка Саратовской губ., ныне не существует – 3.06.1880, с.Липовка Ардатовского у. Симбирской губ., ныне Сеченовского р-на Нижегородской обл.). По другим данным, родился в 1799, 1807 или 1808 году. Жил в своём симбирском имении. Избирался гласным Симбирского губернского земского собрания, не раз бывал в Симбирске. Автор книги «Записки псового охотника Симбирской губернии» (1876).
17 января — 135 лет назад родился поэт Сергей Митрофанович Городецкий (17.01.1884, г.С.-Петербург – 7.06.1967, г.Обнинск Калужской обл.). Автор книг «Перун» (1907), «Русь» (1910), «Серп» (1921), «Грань» (1929), «Думы» (1942) и др. Был в Симбирске в начале 1920-х годов, провёл в школе ликбеза занятия по поэтическому мастерству с местными молодыми литераторами. В октябре 1941 года проезжал через станции Инза, Базарный Сызган, Барыш и Кузоватово в «писательском» поезде, отправляясь в эвакуацию из Москвы в Ташкент.
17 января — 45-летний юбилей отмечает поэтесса Елена Юрьевна Власенко, творческий псевдоним – Алёна Сократова (р. 17.01.1974, пос.Глотовка Инзенского р-на Ульяновской обл.). Окончила Ульяновский педагогический университет им. И.Н.Ульянова (1998). Работает ведущим редактором научного издательства в Москве. Автор поэтических книг «Слёзы и звёзды» (1998), «Бабье лето» (2008), «Переклички» (2009, в соавторстве), «Антизолушка» (2010), буклета «И солнце с кисти брызнет…» (2009). Член Союза писателей России (2006).
18 января — 75 лет назад родился писатель и философ Юрий Владимирович Линник (18.01.1944, г.Беломорск Карело-Финской ССР, ныне Республика Карелия — 5.05.2018, г.Петрозаводск). Автор нескольких десятков книг стихов и прозы, в т.ч. «Прелюдия» (1966), «Нить» (1973), «Книга природы» (1978), «Аура» (1995), «Троица» (2004). Много лет подряд приезжал в Ульяновск, выступал с докладами на Любищевских чтениях. В апреле 2003 года посетил Ундоровский палеонтологический музей. Член Союза писателей СССР (1970).
19 января — 90 лет со дня рождения архитектора и краеведа Бориса Васильевича Аржанцева (19.01.1929, г.Сызрань Средневолжской, ныне Самарской обл. – 27.01.2007, г.Ульяновск). Окончил Куйбышевский инженерно-строительный институт. С 1965 года жил и работал в Ульяновске. Автор книг «Архитектурная летопись Симбирска» (1994), «От Нищего до Воеводы, или Кто есть кто в Симбирске второй половины XVII века» (2002), «Симбирская ветвь родословной России. Инза» (2005) и др. Член Союза писателей России (2004).
22 января — 80 лет назад родился писатель Геннадий Иванович Дёмин (22.01.1939, Оренбургская обл. — 10.10.2010, г.Ульяновск). С 1943 года жил в Ульяновске. Окончил Литературный институт имени А.М.Горького (1971). Работал в областных газетах, в пресс-службе администрации Ульяновской области. Автор сборников рассказов «Перекрои судьбину» (2005), «Отходчивые сердца» (2008). Член Союза журналистов и Союза писателей России. Возглавлял Ульяновскую организацию Союза писателей России в 2006-08 годах.
22 января — 50-летний юбилей отмечает прозаик Максим Иванович Малявин (р. 22.01.1969, г.Ульяновск). Окончил школу №8 в Ульяновске (1986), Самарский медицинский университет (1994). Живёт в городе Тольятти, работает в местном психоневрологическом диспансере. Автор книг «Записки психиатра, или Всем галоперидолу за счёт заведения» (2012), «Психиатрию – народу! Доктору — коньяк!» (2013), «Укол повелителю галактики, или Психиатрический анамнез» (2015), «Психиатрия для самоваров и чайников» (2018) и др.
27 января — 130 лет назад родился чувашский поэт, прозаик и публицист Тимофей Семёнович Семёнов, творческий псевдоним – Таэр Тимкки (27.01.1889, с.Кошки-Шемякино Буинского у. Симбирской губ., ныне Буинского р-на РТ — 8.12.1917,?). Учился в Симбирской чувашской школе, в 1905 году за участие в революционной демонстрации был исключён и сослан в Нарымский край. Перевёл на чувашский язык «Интернационал», «Варшавянку». Автор книг «Стихи и рассказы» (1944), «Песня славной смерти» (1970), «Мысль» (1989).
200 лет со дня рождения поэта Алексея Ермиловича Разорёнова (1819, с.Малое Уварово Коломенского у. Московской губ. – 3.02.1891, г.Москва). Из крестьянской семьи. В 1890 году по просьбе А.А.Коринфского написал автобиографию, в которой указал, что проживал в Симбирске. Содержал мелочную лавку в Москве. Публиковался в периодических изданиях. Написал слова популярных песен и романсов «Не брани меня, родная», «За грибами в лес девицы…», «Родные звуки», «Рассвет» и др. Автор сборника стихотворений «Грёзы» (1896).
170 лет назад родился поэт и журналист Николай Васильевич Симборский (1849, с.Заборовка Сызранского у. Симбирской губ., ныне Сызранского р-на Самарской обл. – 5.03.1881, г.Тбилиси). Учился в Казанском и Московском университетах. Не раз бывал проездом в Симбирске. Много стихотворений посвятил Волге: «Степан Разин», «На Волге», «Атаман Груня» и др. В 1870-х годах публиковался в журналах «Пчела», «Будильник», «Неделя», в газете «Русское обозрение». Был редактором журнала «Фаланга» (1880).
130 лет со дня рождения журналиста и литератора Валентина Ивановича Алмазова, псевдоним – Разумовский (1889, Симбирская губ. – 17.03.1921, г.Берёзов Тюменской губ., ныне пос.Берёзово Ханты-Мансийского округа). Учился в Симбирской духовной семинарии. Был исключён за организацию беспорядков, выслан на два года в Вологодскую губернию. По возвращении в Симбирск работал редактором газеты «Волжские вести». В 1917 году был избран от Симбирской губернии в Учредительное собрание. Расстрелян чекистами в Сибири.
115 лет назад родился татарский писатель Абдулла Иматович Уразаев, литературные псевдонимы — Вил Уразай и Абдулла Вильдан (1904, с.Абдуллово Ставропольского у. Самарской губ., ныне Чердаклинского р-на Ульяновской обл. – 1984, г.Ташкент Узбекской ССР). Окончил медресе в Мелекессе (1918), учительские курсы в Симбирске. Жил в Ташкенте, работал директором крупных издательств. Переводчик татарской литературы. Автор книги «Секретный шалаш» (1927). Заслуженный работник культуры Узбекской ССР.
ПОЭЗИЯ ЮБИЛЯРОВ ЯНВАРЯ
Александр БОЛЬШАКОВ (1954-2011)
СТИХИ О БИМЕ
Ах, судьба моя – затворница, Так случилось, что теперь Лишь собака-беспризорница По ночам скребётся в дверь.
Лезет в душу хмарь осенняя, А в глазах слезится грусть… Хочешь, Бим, стихи Есенина Почитаю наизусть.
Жизнь по-своему коверкала: Оказалось, не с добра Посмотрел в кривое зеркало Шут кремлёвского двора.
В роще Карлинской бессонница, И зачем, сам не пойму, Здесь собака-беспризорница Любит лаять на луну.
* * * Безотцовщина проклятая, Синяки подбитых глаз, И вождя в овраге статуя Была мостиком для нас.
В каждом времени свой почерк, Трудно нам теперь понять, Почему Сталиной дочек Стали мамы называть.
Верили, как будто в чудо, Плакали, как в месяц март, И казалось, скоро будет Счастье всем и без преград.
Для свержения кумира Есть бульдозер и петля, С криком «Майна!», свистом «Вира!» Из-под ног ушла земля.
И тогда не понимал я Смысла постаревших «изм», Пеленали в праздник мая Кумачом патриотизм.
Безотцовщина проклятая, Может быть, случится так – Завтра снова чья-то статуя Будет сброшена в овраг.
Мария БОГДАН (р. 1989)
* * * Уносит ветер птичью стаю, седеет мох на старом пне. Тебя навеки заклинаю: «Ты будешь помнить обо мне».
В просторах солнечного зноя, в чужой, неведомой стране, ища уюта и покоя, ты будешь помнить обо мне.
Поддашься радости обманной, разгульной вольнице-весне, но всё ж с тоскою очень странной ты будешь помнить обо мне.
Пройдут года. Твои заботы останутся в глубоком сне… Когда с тобой случится что-то, ты будешь помнить обо мне.
Не скрыться от судьбы безбрежной ни на вершине, ни на дне. Пройдут века. Но, как и прежде, ты будешь помнить обо мне.
* * * А.Ахматовой
Обманули зеркала, память не простила. Нет, не птицей ты была, хоть и белокрыла.
Что-то я не узнаю ни руки, ни взгляда. Золотому янтарю нынче я не рада.
Да в запутанных словах много ль будет толку? Прочитают – и впотьмах уберут на полку.
Для того ли ты жила, для того ль любила? Нет, не птицей ты была, хоть и белокрыла…
Сергей ГОРОДЕЦКИЙ (1884-1967)
БЕРЁЗА
Я полюбил тебя в янтарный день, Когда, лазурью светозарной Рождённая, сочилась лень Из каждой ветки благодарной.
Белело тело, белое, как хмель Кипучих волн озёрных. Тянул, смеясь, весёлый Лель Лучи волосьев чёрных.
И сам Ярила пышно увенчал Концы волос зелёной кроной И, заплетая, разметал В цвету лазурном цвет зелёный.
1906.
ЛОМОВОЙ
В пыльном дыме скрип: Тянется обоз. Ломовой охрип: Горла не довёз.
Шкаф, диван, комод Под орех и дуб. Каплет тяжкий пот С почернелых губ.
Как бы не сломать Ножки у стола!.. Что ж ты, водка–мать, Сердца не прожгла?
1906.
МОЛОДЁЖИ
Тёплый запах левкоя, Тишина и луна, Но отрада покоя Нам ещё не дана.
Жизнь безудержно мчится Средь затиший и бурь, Юным счастьем лучится И зовёт на борьбу.
Если шаг свой замедлишь, Если сдержишь полёт – Неотступен и въедлив, Страх тебя обоймёт.
Если ж крылья расправишь Вихрям злым вопреки, Солнцем к счастью и славе Полетишь напрямки.
1956.
Алёна СОКРАТОВА (р. 1974)
* * * Белизна и золото Рязани… Знал ли кто? – и я не знала тоже, Исцели, рязанская стихия –
ИЕРОНИМУС
Колючий, дьявольский вопрос
Юрий ЛИННИК (1944-2018)
ПРИБОЙ Всегда мне хотелось остаться собой —
КОСМИЧЕСКИЙ ЗОНД Полынь у забора… Жестянок нелепая груда…
Алексей РАЗОРЁНОВ (1819-1891)
ПОСЛЕДНЕЕ ЖЕЛАНИЕ
Пройдя почти весь жизни путь, Растратив весь остаток силы, За час один лишь до могилы Как я желал бы отдохнуть!
Склониться бы на грудь такую, Где б сердце билось для меня, Услышать ласки, речь родную И тем утешить бы себя;
Чтоб мог я верить всей душою, Что я ещё не всем чужой; Заплакать сладкою слезою, Прощаясь с жизнию земной…
Но нет того! И сердцу больно, – Для всех я лишний и чужой! И взор туманится невольно Не сладкой – горькою слезой!
ПЕСНЯ
Не брани меня, родная, Что я так люблю его. Скучно, скучно, дорогая, Жить одной мне без него.
Я не знаю, что такое Вдруг случилося со мной, Что так бьётся ретивое И терзается тоской.
Всё оно во мне изныло, Вся горю я как огнём, Всё немило мне, постыло, Всё страдаю я по нём.
В ясны дни и тёмны ночи, И во сне, и наяву Слёзы мне туманят очи, Всё летела б я к нему.
Мне не надобны наряды И богатства всей земли… Кудри молодца и взгляды Сердце бедное зажгли…
Сжалься, сжалься же, родная, Перестань меня бранить. Знать, судьба моя такая – Я должна его любить!
1880.
Николай СИМБОРСКИЙ (1849-1881)
ПАТРИОТИЧЕСКАЯ ИЕРЕМИАДА
Восплачем, братья, дружно: Жизнь стала хуже ада, Не сыщешь, что нам нужно, Всё есть, чего не надо! Прогневали, знать, бога – Совсем беда настала: Училищ слишком много, Острогов очень мало… Тревога мысль терзает, Душа болит невольно: Квартальных не хватает, Газет чресчур довольно… Разбиты идеалы, Повержены кумиры… Свободные журналы, Стеснённые трактиры… Смиренья нет… Нахальство Везде на первом плане… Несчастное начальство, Счастливые крестьяне… Нет веры, есть сомненья, И с грустью видят взоры: Ни на волос терпенья, А требований – горы!.. 1881.
НОВОМУ ГОДУ
Над Русью вторая уж тысяча лет Проносится в море забвенья, Как след за собой, оставляя завет: Терпенья побольше, терпенья…
Год новый! Обычай мы чтим на Руси: Лишь гость застучит у порога – Навстречу хлеб-соль поскорей выноси, Не ради корысти – для Бога…
Прости ж, если, этот обычай любя, С глубокой сердечною болью Теперь, по бесхлебью, мы встретим тебя – Одной безакцизною солью…
1881.
ПРОЗА ЮБИЛЯРОВ ЯНВАРЯ
Даниил ГРАНИН (1919-2017)
У ОКНА (новелла)
Я стоял у окна вагона, бесцельно глядя на бегущий мимо пейзаж, на полустанки и маленькие станции, дощатые домики с названиями чёрным по белому, которые не всегда успевал прочитывать, да и зачем. Поля, перелески, столбы, волны проводов, стога сена, кусты, просёлки — и так час за часом. Рядом, у следующего окна, стоял мальчик. Он смотрел неотрывно. Мать позвала его в купе, он схватил бутерброд и снова прилип к стеклу. Она пробовала усадить его к окну в купе, но он не согласился. Здесь, в коридоре, ему никто не мешал, он был безраздельным хозяином своей подвижной картины. Я уходил, разговаривал со своими спутниками, возвращался и заставал его в той же позе. Что он там высматривал, как ему не надоело, ведь это было совершенно бессюжетное зрелище, не то что экран телевизора. Теперь я смотрел не в окно, а на него. Кого-то он мне напоминал. Ну, конечно, та же поза, те же грязноватые стёкла. Они-то и помогли мне вспомнить мои детские путевые бдения. С той же жадностью и я ведь простаивал часами перед теми же стеклами, заворожённый мельканием путевых картин. Оттуда, не из близи, несущейся навстречу, а из далей еле плывущих, почти недвижимых пространств, из лесной каймы на горизонте, серых туманных полей возвращались устремлённые к ним детские мечтания. В тех смутных, расплывчатых картинах я был путешественником, был охотником и одновременно медведем, был журавлём, шагающим по болоту… Бесконечная смена берёзок, елей, лесных проталин, деревень, пашен — и снова лес, просеки, изгороди — всё это тогда почему-то не усыпляло, а возбуждало воображение. Я растворялся в огромности этой земли, она входила в сознание, откладывалась на всю жизнь. Спустя десятилетия у окна поезда, постукивающего по рельсам Германии, а то и Китая, где каждый клочок обработан, откосы железнодорожных насыпей сплошь засеяны, в моём восприятии присутствовали впитанные детской душой просторы, эти стояния у окна. Вдруг в бесформенной зыбкости воспоминаний, глядящих из закатного окна, обозначилось что-то. Это был мужик, огромный, в жёлтой рубахе, с колом в руках. Смутно вспомнился станционный палисадник, несколько телег, лошади с холщовыми торбами на мордах. Но всё это: и привокзальная площадь с деревянными мостками, перрон, станционный колокол — всё было как бы задником, а впереди, подняв кол, мужик бежал за пареньком, который, прикрыв голову руками, мчался вдоль перрона по ходу поезда. Он бежал, прихрамывая, лицо его было обращено к вагонам, на какой-то миг глаза наши встретились. Ужас был в его взгляде, крик о помощи, а перрон был пуст, мне показалось, что я единственный человек, единственный свидетель, которого он увидел; я наклонился к краю рамы, но в окно уже вошли огороды с чучелами, шлагбаум, и станция исчезла, как исчезали все другие станции. Догонит ли его этот с колом, убьёт, что будет с ним, за что он его так — ничего этого я никогда не узнаю. Помню свое отчаяние, которое росло оттого, что поезд не останавливается, мчится всё дальше, а там, может, парня догнали и бьют, убивают, и никто этого не видит, не знает, и я не могу никого позвать, показать. Кажется, я действительно закричал, побежал к отцу, который играл в карты в купе, никто ничего не понял из моих объяснений, и я понял, что ничего не могу им объяснить. Кажется, так оно было, но с уверенностью не могу сказать, да и какое это имеет значение. Значение же имели огромные глаза этого паренька, мужика того я узнал бы, а от парня остался только ужас, заполнивший всё окно, и невозможность вмешаться, помочь, закричать. И опять пошли перелески, колыхания проводов, песчаные тропки в зелёной траве, голубые поля льна, серебряные — овсов, красные — гречихи, золотистые — ржи, сизые — капусты, ельники, клевера, рыжие стада — огромный мир, который заботливо старался смыть ту случайную картинку. Она затерялась в памяти. Но сейчас, глядя в такое же пыльное, в грязных потёках окно, я с завистью вспомнил своё мальчишеское отчаяние.
Василий ПОДГОРНОВ (1929-1963)
СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ (отрывок из книги «Тропинки в волшебный мир»)
Лес, в котором стояла пасека, одним своим краем подходил к самому селу, и ребятишкам в этом лесу было раздолье. Весной, когда сойдёт снег, ребята целыми днями пропадают здесь. Придут из школы, выучат уроки и до позднего вечера бродят по лесу. Особенно нравилось им в лесу ранней весной. Кругом серо. Туго спрессованный снегом прошлогодний лист лежит под ногами ровно, как мягкий ковёр, вытканный из разноцветных ниток. Из лесных болот и низин бежит по буеракам вода, медно-красная, как круто заваренный чай. Греет своими лучами солнце, и кругом такой пьянящий весенний запах земли и лесной прели, что от непривычки кружится голова. Так бы, казалось, и прожил всю жизнь в этом весеннем лесу. Из тёплых стран летят птицы, и такие они устраивают на деревьях концерты, что заслушаешься. По лесным полянам и просекам крупными ярко-жёлтыми шапками цветёт горицвет. Издали эти цветы и вправду будто горят, такие ярко-жёлтые у них лепестки. По оврагам желтеет золотистая мать-и-мачеха на мясистом чешуйчатом стебле. Всюду синеет медуница. На высоких ножках стоят белоснежные, с голубоватым отливом, подснежники. А пройдёт неделя, и как-то вдруг неожиданно брызнут берёзки нежной зеленью. У берёз это всегда бывает неожиданно: встанешь утром — ничего нет, а посмотришь к вечеру — зазеленели берёзки. Бывает и наоборот. Вечером ничего нет, а утром уж зеленеют. Это если ночь тёплая выдастся. В один из тёплых весенних дней гуляли ребята по лесу и напали на огромную старую липу. Привлекла их, собственно, не липа, хотя и была она по величине редкая в этом лесу, а гнездо на верхушке. Судя по размерам, оно принадлежало какой-то большой птице. Кто-то из ребят кинул палку, и с гнезда слетел ястреб-тетеревятник. Его-то ребята хорошо знали. Не один десяток кур и цыплят перетаскал он из села за прошлое лето. – Ага, голубчик, вот ты где устроился со своим семейством! – закричали ребята своему знакомцу. – Сейчас твоё гнездо полетит на землю. В этом ребята не сомневались. Был среди них один паренёк, Ваня Курочкин, который ни от одного гнезда не отступится, на каком бы высоком дереве оно ни было. Ваня малорослый, но очень цепкий, и ему ничего не стоило забраться на любое дерево. Ваня быстро сбросил с себя пиджак, разулся и полез. Но липа была очень толстая, а зацепиться не за что. С большим трудом ребятам удалось подсадить Ваню до первого сучка. Все были уже уверены, что теперь гнездо пернатого хищника в их руках, как вдруг Ваня дико закричал и кубарем скатился на землю. – Там пчёлы! – сквозь слёзы сказал он. – Меня одна прямо в нос укусила. Он зло посмотрел на то место, где вились пчёлы, и, сев на землю, стал тереть ужаленное место. Тут и все увидели пчел. Маленькие чёрные насекомые то и дело сновали около круглого отверстия, или сделанного дятлом, или образовавшегося от выпавшего сучка. Видимо, в середине липы было дупло, и там они жили. Нос у Вани быстро надулся, и вскоре самого Ваню уже трудно было узнать. Заплыли даже глаза. Ребята поняли, что до ястреба им теперь не добраться, и стали обсуждать, как им быть. Гнездо нужно было во что бы то ни стало уничтожить. Решили сбегать к своему старому приятелю — колхозному пчеловоду деду Никите и всё ему рассказать. Пускай он сначала заберёт пчел, а уж потом они сами расправятся с хищной птицей. Колхозная пасека стояла недалеко за озером, и ребята всей гурьбой отправились туда.
Владимир ПЕРШАНИН (р. 1949)
КОМАНДИР ШТРАФНОЙ РОТЫ (отрывок из романа)
Чамзинка – село небольшое. До станции Инза двадцать пять километров дороги, петляющей по лесу и холмам. До семидесятых годов проехать эти двадцать пять вёрст было проблемой. Чернозём, раскисая в апреле, а потом обильно политый весенними дождями, превращал дорогу в такое месиво, что от станции до села добирались порой целый день. Впрочем, до войны эта проблема остро не стояла. По всей округе едва набиралось полдесятка полуторок и единственная трёхтонка ЗИС-5, на которые каждый раз сбегались смотреть и дети, и взрослые. Весь транспорт был гужевой. Лошадки терпеливо тащили по грязи, по глубоким колеям, смёрзшимся буграм и сугробам груз на станцию: зерно, картофель, лес. Назад чаще всего возвращались пустые, разве что земляки из района подсаживались. Деревню шибко не баловали. Вместо денег шли палочки-трудодни. С какими трудностями копил я деньги на балалайку и модную красную рубашку! По медякам собирал, а ведь работал в колхозе как взрослый, с четырнадцати лет. Музыканта из меня не получилось. Не оказалось «музыкального слуха» – слов совершенно непонятных. Как я считал, пел я неплохо. Орал вместе со всеми частушки, одну из которых запомнил. Сейчас бы её назвали похабной, но в конце тридцатых годов она считалась остроумной и даже весёлой: Как в Зареченском колхозе Вылазка за конским волосом едва не закончилась для меня трагически. Кобыла на колхозной конюшне, считавшаяся более смирной, чем другие, так уделала копытом в плечо, что я отлетел метра на три. Повезло, что не разбила челюсть или ключицу. Недели две сходил с плеча огромный синяк. Да еще от отца вожжами досталось. На балалайку где-то за полгода я денег всё же накопил. Вместе с дружком отправились в Инзу, где долго выбирали инструмент покрасивее. Принёс домой. Радовался не меньше, чем сейчас радуются парни новой дорогой автомашине. Но с учёбой не заладилось. Научился кое-как тренькать «Светит месяц», и на этом всё. Не было этого чёртова музыкального слуха, хоть лопни! Балалайку положили в дальний угол, а спустя время моя мама, Ульяна Ивановна, её продала и купила мне красную рубашку. Хотя мои воспоминания о Великой Отечественной войне, но я хочу хоть вкратце рассказать о последних предвоенных годах. О жизни деревни, в которой жил я, моя многочисленная родня и были похоронены несколько поколений предков. Отец у нас был строгий, бездельников не терпел. Не считая дел по дому, возни с огромным огородом, сенокосом, заготовкой дров, все дети, начиная с четырнадцати, уже где-то работали. В том числе и обе сестры. Может, поэтому и не голодали, хотя еда была простая. Мясо ели зимой, да и то по праздникам и воскресеньям. А в остальное время очень редко: если овца захромает или несушке срок приспел. Варёную курицу съедали целиком от головы до лапок. Основная еда: картошка, гороховая или пшённая каша, молоко, хлеб. Налоги платили большие, и молока не хватало, не говоря о сметане или масле. Но главной едой в моей родной Ульяновской области считалась, да и сейчас считается картошка, которая даёт богатые урожаи. Ели её вареной, гораздо реже – жареной. Лакомством считалась картошка, томлённая в русской печи на молоке с хрустящей корочкой сверху. Очень вкусным был домашний ржаной хлеб, печённый на капустных листьях, но и его доставалось далеко не досыта. Кстати, хлеба, как и многих других продуктов, в нашем сельмаге не продавали. Помню, как по весне мама пекла «пресняки» – пресные лепешки, густо нашпигованные зелёным луком и кусочками варёных яиц. Пресняки считались лакомством. Но с началом войны в муку стали добавлять лебеду, липовые листья. Вкус у хлеба и пресняков был уже не тот. Крепко выручали овощи. Огороды у всех были большие. Земля хорошая, давала большие урожаи капусты, тыквы, свёклы, огурцов. Тыкву запекали большими ломтями в русской печи. Это было для нас сладкое блюдо, что-то вроде современных пирожных. В нашем селе очень любили рыбу. Но до реки Суры было двадцать километров – большое расстояние по тем дорогам. Рыбаки продавали улов в ближних сёлах. До Чамзинки мало что доходило. А в мелкой речушке за селом ловились пескари да голавли, чуть больше пальца. Но мы со старшим братом Фёдором иногда не ленились встать до рассвета и, когда везло, приносили на куканах из ивовых прутьев, чтобы все видели, какие мы удачливые рыбаки, десятка три-четыре мелочовки. Как раз хватало на большую сковороду. Рыбёшка мелкая, и мать разбивала в жарёху несколько яиц. Получалось вкусно и сытно. Съедали до косточки, кошке мало что доставалось. Слово «колбаса» для меня было незнакомо. Не хватало многого. Особенно сахара. Однажды родители привезли из города несколько килограммов сахара-песка и давали детям его буквально по крохам. Не в силах преодолеть соблазн, я заползал под кровать, где в нескольких мешочках, завязанных на хитрые узлы, хранился сахар, и не рискуя развязывать их, сосал, как сладкие леденцы, уголки мешочков. Если бы поймали, досталось бы крепко! Помогал лес. На зиму, по особому рецепту, солили в бочках грузди, лисички. Рецепт был старинный. Грибы не варили, а, хорошо отмочив, пересыпали солью, клали листья смородины, и грибы доходили до готовности около двух месяцев. Вкусная штука! Обычно в каждой семье в погребе стояли по две-три бочки грибов. Белые грибы, подберёзовики, маслята сушили связками. Их часто привозят в Волгоград из ульяновских деревень, и я всегда узнаю эти связки. В лесах всегда хватало орехов и ягод: особенно земляники и малины. Но делать варенье возможности не было – сахара не найти. Однажды деды прослышали, что на севере клюкву или морошку замачивают в воде. А урожай малины в тот год был очень богатый. Вёдрами таскали малину в погреб и заливали её в бочках водой. Конечно, через несколько дней она пропала. Вот жалость была! Старший брат Фёдор лет с пятнадцати крепко увлёкся охотой. Всё свободное время проводил в лесу. Вначале его гоняли: – Навоз не убран, а он с берданкой шатается. Но Фёдор очень метко стрелял и почти каждый раз приносил зайца, иногда – двух. Мать тушила зайчатину в чугунке со свиным салом и картошкой. Фёдора стали хвалить. Даже вместо старой берданки 32-го калибра, из которой в любую дичь попасть трудно, купили одностволку 16-го калибра. Фёдор стал брать на охоту и меня, и я тоже со временем научился неплохо стрелять из берданки. Правда, дичи добывал гораздо меньше, чем Фёдор. Слабенькое и старое у меня было ружьецо. В узких латунных гильзах помещался десяток самодельных дробин. Но шишки с сосен я сшибал довольно точно, раза два сбивал даже тетеревов, добыл несколько зайцев. Может, позже это помогло мне метко стрелять из боевой винтовки и пройти отбор в снайперскую школу. Места, где я родился и вырос, можно назвать глухими. Много в селе было неграмотных. Об электричестве только в газетах читали. Некоторые, уже взрослые люди, железной дороги не видели. Словом, много чего не знали мы, с чем были хорошо знакомы городские жители. Но в моей памяти деревня тридцатых-сороковых годов, хотя и бедная, плоховато одетая, мало читающая, имела веками накопленный разумный подход ко всему. Иначе бы не выжили. Вот простой пример. Мои уцелевшие друзья-фронтовики откровенно признавались: «Война нас сильно попортила. Пить водку научила…» А ведь это верно. В деревнях родной моей Симбирской губернии до войны пили мало: на праздники, по воскресеньям (да и то не каждое). Употребляли чаще всего брагу, настоянную на красной смородине, реже – водку. А самогон, его у нас называли «перегонка», гнали либо уж на совсем большой праздник, либо пьяницы, которых в деревне можно было пересчитать по пальцам. Почему так? Традиции, воспитание и, конечно, привычка к труду. Пьяницу-сына нещадно шпыняла вся семья, жена, издевались соседи. А когда начинали вспахивать, засевать огромные огороды, шли на колхозный покос, себе для скотинки участки косили да работали на уборке, всем было наплевать, с похмелья ты или нет. Хоть падай, а работай. Или сбегай из села. Ищи городского счастья, где тебя никто не ждёт. Мои земляки трезво видели сильные и слабые стороны колхозов и советской власти. Конечно, к колхозам из-за нищей оплаты, уравниловки, почти крепостной зависимости от местных властей относились в основном отрицательно. Но и признавали, что от голода никто не помирал. Даже в самые неурожайные годы люди знали, что умереть им не дадут. Я не беру коллективизацию, тупое раскулачивание, о котором мало что знал, а вспоминаю период, когда в тринадцать-шестнадцать лет что-то уже соображал, то бишь в тридцать восьмом – сорок первом годах. Многие в селе охотно читали газеты. Пусть урезанные цензурой, как вся тогдашняя печать, порой просто брехливая, но всё же окошко в большой мир, где руководит страной великий Сталин, на Кубани собираются сказочные урожаи, а япошкам на Халхин-Голе так намылили шею, что удирали без оглядки. Кому-то покажется сусальной такая картина. На ступеньках сидит мой отец Александр Афанасьевич и читает вслух газету, а вокруг пять-шесть человек соседей слушают, обсуждают. Кстати, отца за грамотность и авторитет среди сельчан назначали (или избирали) раза два председателем сельсовета. Он привил мне и старшему брату Фёдору, проработавшему после войны много лет начальником почты, любовь к чтению. В пятидесятых годах, проходя службу на Дальнем Востоке, мы с офицерами обсуждали роман Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина». Многие под влиянием прошедшей войны воспринимали гиперболоид как реальное, мощное оружие, возможно, где-то применявшееся. Я любил приключенческие, военные книги с детства. Жюль Верна, Луи Буссенара с его бессмертным «Капитаном Сорви-голова», Аркадия Гайдара. А мой брат Фёдор с женой, преподавательницей русского языка и литературы, собрали после войны целую библиотеку журнала «Роман-газета», которую перечитали многие друзья и соседи. Мой дед, Афанасий Александрович Першанин, великолепно вырезал из дерева. Годов до семидесятых сохранилась метровая, тщательно вырезанная из липы, покрытая лаком фигура Степана Разина с орлом в поднятой руке. Одно крыло у орла отломилось, и статуя пошла трещинами, но работа была мастерская. Война пришла, как и для большинства наших людей, неожиданно. После недавнего сообщения ТАСС о том, что у нас с Германией мир и дружба, в первые часы 22 июня царила неразбериха. Моя бабка утверждала, что на какую-то страну напал Сталин. Что, впрочем, неудивительно после «победоносных походов» на Западную Украину, Белоруссию, захвата Прибалтики. Кто-то высказывал другие версии, но в двенадцать часов дня речь Молотова поставила всё на свои места. Гитлер напал на Советский Союз! Мне было шестнадцать. Как и многие ровесники, я рвался на фронт. Не сомневался, что мы победим. Комсомолец, ворошиловский стрелок! Молодёжь верила в быструю победу. Воспитанные на романах и фильмах «Если завтра война», «Первый удар», мы представляли войну такой, какой нам её показывали. С лубочными толстыми фашистами, в рогатых касках, которых мы сметём нашими мощными танками, самолётами, лавиной конницы, а немецкий пролетариат нам поможет. Между тем, уже много позже, обе бабушки и мать рассказывали мне, что слухи о будущей войне тайком ходили среди старшего поколения с весны сорок первого. Потихоньку запасались солью, спичками, мылом. Запаслись бы и сахаром, да его не было. В июне в окрестные сёла приехали несколько семей с приграничных краёв. Напуганные, они помалкивали, но близким родственникам рассказывали: – Гитлер такую огромную армию у границы собрал! Повестки стали разносить уже в первый день войны. И потянулись рано утром в понедельник 23 июня похмелившиеся, крепко на взводе, мужики на станцию Инза. Что там двадцать пять километров да под гармошку. Водка, сало, варёные куры, яйца. Пей, Никита! Наяривай, Иван! Расшибём фашистскую курву! Я тоже в тот понедельник рано проснулся. Дядьку, ещё кого-то из родни провожал. Женщины кричали, плакали. Такой вой стоял, жуть. О столбы головой бились. Матери, жёны сразу почувствовали, что никто из тех июньских призывников домой не вернётся. В конце июня ушёл на фронт старший брат Фёдор, а спустя месяц – отец. Дом сразу опустел. Из мужиков дед Афанасий да я остались. Что про сорок первый и сорок второй сказать? Работа от темна до темна в колхозе да ещё семейное хозяйство тянули. Разумеется, как и везде, без выходных. Уставал страшно. Особенно на полевых работах, уборке, косовице, где по пятнадцать-шестнадцать часов работали. На возраст не смотрели. Жили событиями на фронте, ждали писем от брата и отца. Фёдор воевал под Ленинградом. Отца перекидывали с места на место, хоть и возраст за сорок. Раза два был ранен. Фёдора тоже ранили, но писал он о себе скупо. Главное – оба живые. Весной сорок второго уже крепко давал о себе знать голод. Сильно урезали хлебные нормы, даже картофеля не хватало. Весной на колхозных полях собирали остатки неубранной мёрзлой картошки, которая годилась только на крахмал, и варили кисель. Конечно, без сахара. В лучшем случае, с молоком. Некоторые женщины из особенно бедных семей ходили по ночам на скотомогильник. Отрубали куски мяса подохших от голода лошадей. Долго варили жесткое, жилистое мясо и кормили всю семью. А уж как обходились в сорок третьем и сорок четвёртом годах – не знаю. Тогда голод повсеместно царил. А с колхозного поля попробуй горсть зерна или пару картофелин унести! Тогда по мелочи не разменивались. Пять или десять лет лагерей. Но это уже было без меня. В середине декабря 1942 года, в самый разгар боёв под Сталинградом, после очередного заявления, я ушёл добровольцем в армию и был направлен в учебный полк, недалеко от города Инза…
Пётр МАЧЕВАРИАНОВ (1804-1880)
ЗАПИСКИ ПСОВОГО ОХОТНИКА СИМБИРСКОЙ ГУБЕРНИИ (отрывок)
Кроме осенней езды по чернотропу, охотники ездят по пороше. Езда эта бывает двоякая; с гончими, если они гоняют, по белой тропе (т. е. по снегу), и в наездку — по следу зверя. С гончими можно ездить на волков, лисиц и зайцев; а по следу волков не съезжают, потому что волк исходит в одну ночь вёрст 20-30 и более и всегда уведёт или в лес, или в непроездные овраги. Волчий след так и называется след, лисий — нарыск, заячий — малик… Беляк зимою весь бел, как снег; только имеет чёрные окрайки на верху ушей. Попадаются чрезвычайно редко, как сказано выше, совершенно чёрные, живущие около болот. Тумак происходит от смешения русака с беляком: но в описании наружности и отличительных признаков тумака все охотники разногласят. Одни говорят, что он совершенный русак, но не имеет чёрного пятна на поверхности цветка; другие — что он совершенный беляк, только с тёмным ремнём по спине и с чёрным пятном на цветке. По моему мнению, С.Т.Аксаков вернее всех описал наружность тумака: «Тумак сохраняет все отличия русака от беляка, только в слабом виде: желтизна на груди и брюхе едва заметна, ремень на спине узок, без завитков, и цвет его не ярок, не пёстр, а сизовато-сер». Травля зайцев: островная — с гончими или кричанами, в наездку — по чернотропу и по пороше известна всем охотникам и неохотникам, но и тут столичные «спортсмены» проповедуют свои превратные правила «курам на смех»: они пишут, что при езде с гончими борзятники становятся в самой опушке — задом или передом к острову (!). Кто становится в опушке, того охотники называют, в укор, опушником, и о нём говорят, что он опушничает, шкурятничает. Кроме того, чтоб обнять взглядом какой-нибудь большой предмет, я думаю, не утыкаются в него носом и смотрят не затылком, а глазами. Так и здесь: чтоб обозревать всю опушку острова, должно становиться на дальнее расстояние. Дельные охотники всегда становятся в поле, или к другому острову на известном расстоянии, которое определяется, смотря по местности, практикой, опытом и степенью резвости собак. Лучшею порошею при езде на русаков считается, когда с вечера пойдёт тихий, сырой снег хлопьями, перестанет к полночи или к двум часам. Но во всяком случае, чтоб снег не был глубок. Если выпадет на вершок — пороша называется мелкою, на два — хорошею, на четверть — глубокою, а если глубже, то пороша называется мёртвою. В такое время истинный охотник на русака не поедет, а ездят только шкурятники, потому что зайцу бежать нельзя: тут не травля, а давка. Съезд русака по малику бывает тоже втроём: но только фланговые равняются со съезжающим сажен на 60, отдаляясь вперёд от линии равнения не более как сажен на десять или на пятнадцать. За охотником более двух собак быть не должно. Если русак побежит налево, то правый фланговый собак не сбрасывает; так точно — если побежит направо, то левый фланговый не спускает собак со своры; а травить всеми — эта езда была бы та же давка. Ездивши в порошу по степям и открытым полям, мы, степные охотники, более одной собаки в свору не берём. Если малик идёт небольшими прыжками, то значит, что заяц недалеко отошёл от старого логова и отправился на жиры, т. е. кормиться, и, следственно, проводит вас долго и далеко. По жирам ездить не следует, а нужно их объехать кругом и, как только наедете на выход с жиров на машках аршина в три, поезжайте этим маликом; если же выхода нет, то заяц лежит в жирах. Если русак идёт трехаршинными машками, то это значит, что он идёт уже с жиров к логову. Если прыжки его более четырёх аршин, то заяц гонный, т. е. что его кто-нибудь уже согнал с логова. Когда малик двойной, т. е. зад с передом (от вас и по тому же следу к вам), то говорится: заяц сдвоил, и этот двойной малик называется двойка, тройной — тройка. Если русак делает двойку с своего направления в сторону — это называется петля. При таких маликах будьте осторожны и внимательны, потому что русак на двойке или тройке ставит все четыре лапы вместе и делает прыжок в сторону сажени на две и более, что выражается глаголами скинул, сметнул или существительными скидка, сметка. Если после такой скидки русак иногда поведёт опять мелкими прыжками, то он пройдёт ещё немалое расстояние; но если он сделает несколько скидок — одну за другой в разные стороны, — логово его тут. В тёплую порошу русак ходит очень мало и подпускает близко; в мёртвую — или совсем не встаёт, или поползает только около своего старого логова. В морозное же время русак исходит вёрст пять и более, и в это время он бывает чрезвычайно чуток и будок — вскакивает далеко…
Геннадий ДЁМИН (1939-2010)
СЕРДЦЕ МАТЕРИ Поняв, что перед ней благодарный слушатель, старушка разговорилась: Боялась я за Коленьку-то – отнимет, а что я без него… Нет, оставила, вроде как даже с радостью – руки развязала. Вышла за однорукого бригадира, от него вскорости сына родила… К нам с Коленькой так, раз в год заглянет на полчасика. Не все мы, бабы, одинаковые… Есть и кукушки… Это мне вот сын до сих пор видится под окном… Да знаю, что не может быть ничего такого – не в сказке живём… А вот чудится. Не сплю частенько. Не сплю, а вижу его лучше, чем во сне. Теперьчи вот Николая нет-нет да прошу: «Выйди, внучек, вроде ветка хрустнула…» Коленьке-то моему уж скоро ого-го сколько стукнет – намного старше своего отца, а для меня всё равно внучек. Холостякует всю жизнь, не знай, почему…
Максим МАЛЯВИН (р. 1969)
БДИТЕЛЬНЫЙ
Работал в нашей спецбригаде санитар по прозвищу Бдительный. Трудно сказать, когда и при каких обстоятельствах он получил это прозвище, но соответствовал ему довольно точно и в критические моменты вполне его оправдывал, а однажды даже оправдал сверх ожидаемого. Как-то раз, когда персонал спецбригады коротал время между вызовами, во двор-колодец приемного покоя въехал милицейский «уазик-буханка». Оттуда вышел лейтенант и направился к сидящим на крылечке санитарам и фельдшерам. – Вашего привёз, забирайте. Бывает, и нередко, что наш пациент, находясь в обострении, что-нибудь натворит или с кем-нибудь поцапается. Тогда его забирают в милицию, а уже оттуда, разобравшись, что к чему, доставляют к нам. – Только он выходить из машины не хочет, так что вы уж сами как-нибудь… Бдительный не спеша подошёл к машине, открыл дверь и скомандовал: – Вылазь. Не дождавшись ответа, он вздохнул, извлёк из недр «УАЗа» мужчину и, держа его одной рукой за ворот, а другой за ремень, понёс в приёмный покой. Лейтенант как раз рассказывал, как к ним попал больной. Увидев Бдительного с добычей, он пару мгновений хватал воздух ртом, а затем выпалил скороговоркой: – Что вы, что вы, этого не надо, это наш сотрудник, он просто не в форме… немного. После паузы Бдительный поставил сотрудника на землю, аккуратно отряхнул с него пыль и вновь направился к машине. Пациент с ужасом в глазах выглядывал откуда-то из-под сиденья. – Вылазь. На этот раз выносить никого не пришлось.
ДОКТОР, ГОЛОС!
Эта леденящая кровь история произошла много лет назад, когда я ещё студентом подрабатывал на скорой помощи одного из районов города Самары. Как правило, на каждой скорой любого района есть негласный, но общеизвестный список нелюбимых адресов. Наша подстанция тоже не была исключением. Своих героев, самых капризных и занудных пациентов, мы знали в лицо. Некая Прасковья Филипповна постоянно терроризировала нашу неотложку, с периодичностью до трёх-четырёх раз в день. Выезжая на её «плохо с сердцем», приходилось в итоге убеждать болезную, что плюс-минус пять миллиметров ртутного столба в показаниях её артериального давления — это физиологическая норма, что сегодняшнее аж девятичасовое отсутствие стула — это вовсе не признак каловых завалов, что кардиограмма вновь и в который раз не только инфаркта — даже аритмии-то не кажет. Ну и, естественно, учить наизусть географию и характер всяческих покалываний, бульканья, сжиманий и мурашек. Понятно, что от ипохондрика ждать чего-то иного не стоит, но когда эпидемия гриппа, бригады не вылезают из машин, а вызов на её адрес только за сегодня уже четвёртый… Вот на четвёртом-то вызове Василич, доктор от бога, ветеран афганской, и не удержался. Душа просила хохмы. Оставив фельдшера на станции и пошушукавшись с диспетчером, отчего та сделала большие глаза и быстро-быстро закивала, он заявил народу в курилке: – Спорим на коньяк, что Филипповна на этой неделе никого доставать не будет! Ударили по рукам, и доктор поехал. Вернулся он быстро. Через пять минут после его приезда в диспетчерской зазвонил телефон. Сняв трубку, диспетчер с минуту слушала, расплываясь в улыбке, кивала, а потом, нажав на рычаг отбоя, куда-то перезвонила. Коньяк Василичу проспорили, да ещё как! Никто с этого адреса не звонил месяца полтора. Василич и диспетчер молчали как партизаны, поэтому на НАКОНЕЦ-ТО поступивший от Прасковьи Филипповны вызов чуть ли не жребий бросали, кому ехать — до того любопытно было узнать подробности из первых уст. Оказалось, что, открыв в прошлый раз доктору дверь, больная опешила: эскулап стоял на четвереньках и держал в зубах чемоданчик. Выдержав театральную паузу, он поставил чемоданчик на пол и четыре раза на неё гавкнул. После этого оборотень в халате повернулся и на четвереньках потрусил вниз по лестнице. Когда прошло замешательство, Филипповна позвонила в скорую вновь и пожаловалась, что доктор, гад, НА НЕЁ ЛАЯЛ. Диспетчер оказалась девушкой доброй и отзывчивой и пообещала прислать нормальных медиков. Когда приехала другая бригада, «не в пример этим, все как на подбор, просто гренадеры!», врач участливо так спросил: – Так вы говорите, на четвереньках стоял? – Да, да! – И даже, простите, лаял, как собака? – Да, истинный крест! Надо сказать, что за все полтора месяца пребывания в психбольнице сердечко у Прасковьи Филипповны не болело ни разу.
Подборку стихов и прозы составил Николай Марянин. Материалы комментируем в нашем телеграм-канале
 
|
|
|
|
|
Цитирование информационных материалов, размещенных в ИА "Улпресса" без получения предварительного разрешения допустимо при условии обязательного указания на источник цитирования: приведение ссылки — в печатных материалах, гиперссылки на cайт ulpressa.ru — в сети Интернет. Ссылка на источник или гиперссылка должны располагаться в начале текстового материала.
Читало
Много букв. Не одолел. В праздники нельзя напрягаться. Похмелюсь.
Жана несло
– Вы кому-нибудь читали Ваши стихи?
– Никому!
– Тогда почему глаз подбит?!
Карелин
Я тоже составил подборку стихов и прозы. Хорошую подборку. Пойду поделюсь с соседом.
Юлия
Очень понравилось. Читала с удовольствием. Спасибо!
Читало
Молодец, Юля! Есть всё-таки в Ульяновске ценители литературы. Об чём стишки-то ? Вкратце?
Мелекесская старина
“Улыбнуло” в кратце. “Фильке Великанову под двадцать. За унылый рост и редкий голосок в слободке его прозвали Японцем. По протекции зачислили его в исполком, в штат разъездных инструкторов с испытательным сроком 2 недели. Через две недели вернулся Филька из поездки в нагрузе. Из саней таскал в избу мешки, мешочки и свертки. Все бы ничего да секретарь припер его на доклад в письменной форме на предмет отчётности. Два карандаша исписал Филька с пятницы до понедельника, не вставая с табурета, утрясая доклад в пятьдесят страниц.
ДОКЛАД В КРАДЦАХ
Вот начинаю писать.
Первый параграф прибытия моего приезда в савецкое село Растяпино, где пришлось мне делать внушение, все бурно кричали долой. А ещё допросил о действиях исполколма стоит ли на платформе трудового крестьянства-да стоит. На подначку я выбросил лозунг ура и все разошлись по домам.
Параграф второй на утро хорошо позавтракав и забрав портфель иду на митинг где все бурно кричат долой. Я поинтересовался из за чего такая ярманка. Крупный завернулся спор где и пришлось выбрать председателемчесть и гордостьславный красноармееца Лаврухина.С неним похоронного марша миролюбиво разошлись все по домам.Хорошо поужинав я лек как удавленый. Согласно постановления проживал я у попа Василия и за все съедено выпито уплачено по твердым ценам.
третий параграф пришлось мне ехать в деревню Докукино, где меня приветливо и добродушно встретил честь и слава краса и городость прекрасный товарищ Савоськини повел меня в театр деревенского развлечения Улыбка Свободы где повстречался мне в пьяном виде продагент печальный товарищ Синичкин и начал проверять мандат,на каковом основаниинанес мне политические побои и горько и обидно заарестовал меня. Я как солдат не поддался ему и заарестовал его шкурника позорящего под корень нашу драгоценную власть…..Одиннадцатый параграф пришлось собрать мне всех грамотных шесть человек на всю деревню и выбрал председателя и секретаря объявил о присоединении их деревни Пустосвятовки к Советской России. Бабы давай плакать а мужики крестится а председатель солдат Судьбищин закрутил ус и смеётся не робей православные и открытым голосованием порешили переименовать в мою честь Пустосвятовку в Великановку.
Дальше больше, лопатой не провернешь….Горько и обидно вытряхнули Фильку из инструкторского тулупа. На краткосрочные курсы сунули на три месяца.
Вот такие “ВКРАДЦЫ” были В нашем уезде в 1919-м году.100 лет назад.
Жан Миндубаев
Непонятно: неужели кометаторам нечего сказать о поэме П.Шушкова? Ведь чудное же произведение! Глубокое, мелодичное, с великолепными мыслями…
кометатор
Съездил Маяковский в Америку, и написал поэму “Хорошо!”
А потом съездил в Ульяновск – и застрелился.
от поэм П.Шушкова
Вдруг показалась в сторонке избушка:
хилый плетень, над трубою дымок,
возле двери озорная старушка,
кот на печи, и в окне голубок.
Озорная старушка
Шишковщина:
“можно пройти от базара подальше,
в келью скопца не забыв заглянуть”.
Ско́пцы (самоназвания «агнцы Божьи», «белые голубки») — последователи мистической секты «духовных христиан», возводящей операцию оскопления (кастрации) в степень богоугодного дела.
Кастрация довольно широко применялась в древности с целью создания слуг-евнухов для гаремов.
В России XIX—XX веке существовали религиозные секты («скопцы»), участие в которых предполагало проведение операции оскопления. Эти секты были запрещены как в царской России, так и в СССР.
Комментатор с небогатым кругозором
Сложно все как то. Вот например, лично я не специалист, такие сложноватые для меня вещи обсуждать. Слово здесь ценящим и понимающим поэзию. С удовольствием почитаю их комменты.
Вчера, 5 января исполнилось 88 лет ульяновскому писателю Анатолию Николаевичу Жукову. Проживавшему с-з им Н.Крупской Мелекесского района. Автору Судить Адама и Дома для внука, где он вывел себя в сотруднике районной газеты 25 летнем Киме Балагуровеи др.произведений. В романе легко узнается, подробно описанное районное село Старая Майна, и окрестные села. От сотрудника районки до директора издательства Советский писатель. А также работа в журнале Сельская молодежь, Новый мир, в Союзе писателей СССР. Член Мелекесской литературной группы в 1957-м году. Внешне чем то схож с Г.Коноваловым, такой же стати. Поздравляем нашего Ульяновского писателя с днём рождения, не смотря на то, что хоть и родился он в с.Хмелевка соседней Самарской области.
Автору поэмы П.Шушкову, и ведущему Глагола Ж.Б. Миндубаеву, респект за поэму и действительно отличную первую подборку материла в новом 2019-м году. Ждем публикаций новых творений, авторов земляков.
Николай Марянин
Исполнилось бы 88 лет… Анатолий Николаевич Жуков скончался 21 февраля 2013 года в Москве. Писательская организация о нём помнит, он включён в антологию Ульяновской словесности начала XXI века, изданную в 2015 году.
Тезка.
Да верно, извините! На днях запала цифра 3 о смерти Жукова, скончался или в 20О3-м или 2013 м.Это было дней 10 назад. Перед написанием решил свериться с интернетом, но ни википедии ни в других источниках так и не нашел подтверждения кончины. Рискнул упомянуть и ошибся.Первая мысль и информация была самая верная как говаривал А.Суворов. О Жукове вспомнил-недели две назад, когда из Букиниста принес стопку для прочтения подзабытых и негромких писателей. Чивилихина, пензяка Н.Почивалина, А.Жукова, Ч.Айтматова. И даже почти не читанную никем художественную книгу Шарафа Рашидова (!) о хлопкоробах.Он как известно был гуманитарием.И ещё, прочёл в Литературной России,что у редактора В.Огрызко вышла в конце 2018 книга о Литературных генералах, одна из глав посвящена А.Жукову-“Остался без родственников.”