В прошлом, 2018 году мы отметили 125-летие Аркадия Александровича Пластова (1893-1972). В январе – очередная годовщина со дня рождения великого художника. О Пластове много сказано и написано, сегодня мы предлагаем читателям «ДЗ» подборку цитат из высказываний о нем современников и из писем самого художника.

***

Художественное образование в Москве Аркадий Пластов смог получить благодаря своим «друзьям и покровителям» и… 50-летию отмены крепостного права, отмечавшемуся в 1911 году. Формально Пластов принадлежал к духовному сословию, но в 1908 году его отец, псаломщик Александр Григорьевич, умер, и Аркадий стал старшим мужчиной в семье. А чиновники не стали буквоедствовать и включили талантливого парня в число крестьянских детей. Газета «Симбирянин» 4 апреля 1912 года писала: «По поводу празднования в прошлом году полустолетнего юбилея освобождения крестьян от крепостной зависимости Симбирское земство, как известно, учредило фонд на выдачу стипендий детям крестьян на получение ими художественного образования. […] Губернская управа выдала стипендии детям-художникам: Данцову в размере 300 руб., Максимову -250 руб. и Пластову – 350 руб.».

***

В 1915 году симбирский педагог-словесник Андрей Николаевич Кабанов, начинавший службу еще при поддержке Ильи Николаевича Ульянова, написал небольшой очерк о своем молодом коллеге, учителе рисования Дмитрии Ивановиче (Мите) Архангельском. Там говорилось не только о педагогическом таланте Архангельского, но и о его одаренном ученике (не называя Пластова по имени):

«Дело преподавания поставлено у него очень оригинально: живо, интересно и осмысленно. Ребенок и юноша, с задатками к художеству, непременно будет художником. Одного юношу, сына умершего псаломщика, увлек, выдвинул, добился ему стипендии, и тот в настоящее время учится в Москве в рисовальной школе, намечен в Академию художеств. Сам Митя вырос при простой обстановке: учился и помогал матери ухаживать за фруктовым садиком, чистил снег, рубил дрова, ходил с матерью на рынок, без ложного стыда делал все домашние дела и учился; теперь ведет такую же простую жизнь и личным примером влияет на своего даровитого ученика, будущего академика; при его помощи обогащает свою коллекцию рисунков и тем навел на мысль своего ученика делать ему то же. Его ученик летом живет у своей матери, просфорни села Прислонихи, жнет, косит, молотит хлеб, ухаживает за огородом, дружит с крестьянами, принимает деятельное участие в украшении храма к Св. Пасхе и рисует. За многое брался и, кажется, предпочитает писание портретов и лепку из гипса и воска. Морально находится под опекой Мити, следовательно, есть надежда, что из него выйдет скромный труженик, если не уведет его с этого пути женщина». К счастью, опасения Кабанова оказались напрасными. В 1925 году Аркадий Пластов женился на любимой Нале, как он называл свою супругу Наталью Алексеевну Вик, и счастливо прожил с ней до самой кончины.

***

24 сентября 1915 года Архангельский организовал экспонирование работ 22-летнего Пластова в здании Симбирского высшего начального училища, где сейчас размещается музей художника. А на следующий день в «Симбирянине» появилась заметка учителя 1-й Симбирской мужской гимназии Александра Николаевича Степанова: «Настоящая выставка приобретает особый интерес вследствие того, что на ней будут экспонироваться картины молодого и талантливого художника Пластова, бывшего ученика г. Архангельского и состоящего в настоящее время учеником Московской школы живописи и ваяния.

Будут представлены чрезвычайно интересные и разнообразные вещи этого молодого таланта: начиная от карандашных рисунков, кончая акварелью и маслом. Для всякого любителя живописи представляется редкий случай в нашем далеком от искусства городе полюбоваться прекрасными работами».

***

Генерал, военный юрист и страстный коллекционер Александр Владимирович Жиркевич 24 мая 1916 года отметил в дневнике: «Был у меня молодой художник А.А. Пластов, еще учащийся в Московской школе живописи и ваяния. Его рисунки, несомненно, свидетельствующие о таланте, которые я видел у Архангельского, обратили на себя мое внимание. Архангельский попросил у меня разрешение показать Пластову мои коллекции рисунков. Вот он и пришел. Молодой человек (чуть ли не сын псаломщика, дьячка) пробьет себе еще дорогу. В его словах чувствуется и любовь к искусству, и энергия, и настойчивость. Я долго ему показывал содержание моих портфелей – и оба мы измучились. Чувствуется в словах молодого художника самомнение, уверенность в успехах, некоторое дерзновение. Что ж? Это и хорошо, для начинающего – особенно. И молодость без этого скучна и приторна…».

Кстати, в автобиографии, написанной в 1923-1924 годах, Жиркевич упоминал, что «такие великие художники, как И.Е. Репин, В.В. Верещагин, писали с него портреты. Писали их с него и др. менее крупные художники, в том числе симбирские – Остроградский, Добрынин, Архангельский, Некрасов, Пластов». Увы, судьба портрета Жиркевича работы Аркадия Пластова неизвестна.

***

В начале лета 1918 года, еще до занятия Симбирска белочехами и комучевцами, Архангельский направил в губернский народный комиссариат просвещения докладную записку «О музее». В ней давались характеристики симбирским художникам. О любимом ученике Дмитрий Иванович написал:

«А.А. Пластов, вышедший из самой глубины убогой деревни (Прислониха, Симбирской губ.), с невероятными лишениями прошедший Московскую художественную школу, много голодавший в столице, он не сдался и не погнулся перед Судьбой в поисках за художественной правдой. Пластов, как никто другой, умеет передавать в своих могучих набросках тех обитателей глухой деревни, «лесовиков», среди которых он вырос, с которыми сроднился и в своих рисунках и акварелях незримо для постороннего глаза выявляет душу народа, того народа, что творил и творит историю Руси.

Его рисунки сжаты, кратки, полны внутренней силой жизни, невольно и надолго приковывают внимание зрителя. Картины жизни деревни необыкновенно правдивы, трогательны, влекут и глубоко волнуют.

Это еще молодой художник, много давший и еще весь в будущем. Наша обязанность сохранить его важнейшие работы и дать возможность ему вырваться из цепких лап нужды и дать сыну народа спокойно творить».

***

В 1924-1925 годах предполагалось сооружение скульптурной композиции памятника для братской могилы на Венце. Работу доверили молодому Пластову. Он подошел к заданию как скульптор-профессионал, внеся изменения в предложенный проект. Это страшно возмутило автора, архитектора Ивана Петровича Суханова, и техническое совещание 15 июня 1925 года обрушилось на Аркадия Александровича с обвинениями и мелочными придирками, записав в протокол: «Считать представленный эскиз А.А. Пластова не отвечающим условиям премированного проекта и протокола жюри по присуждению премий на Конкурсе». Лишь Архангельский высказал особое мнение, признавая проект Пластова «приемлемым». Аркадий Александрович обратился в президиум Симбирского губисполкома:

«[…] Чем можно убедить людей или лично заинтересованных в этом, или таких, суждения которых о достоинстве художественных произведений и их годности для выявления тех или иных, по каким-то соображениям формулируются в таких директивах: повесить патронташ, надеть лапти и пр. и пр. и модель годна будет для памятника.

Я сознаюсь, что я, деревенский дикарь, действительно, слишком резко раздразнил важных гусей, и они меня щиплят и, возможно, защиплят, но я художник и вот во имя чести и совести художника не могу молчать, когда дело идет о порабощении истинного чувства бюрократическим чиновничеством и говорю об этом прямо, и пусть будет, что будет, т.к. решил еще обратиться к тем, кто хозяин в этом деле по воле народа, а не чиновник за жалованье от него». Из-за недостатка средств от идеи
скульптуры вскоре пришлось отказаться, и братскую могилу в 1927 году украсил строгий обелиск.

***

Закончим сегодняшнюю подборку отрывками из письма, которое 29 августа 1955 года Аркадий Александрович Пластов направил из Прислонихи ульяновскому журналисту Александру Сергеевичу Жмыреву:

«Ради бога простите за столь запоздалый ответ на Ваше любезное письмо с Вашей статьей. [. ] Спасибо Вам за это внимание. Между нами говоря, Вы, может быть, даже немного «передобрили», так ск[азать], но, могу Вас уверить, это не заставит меня ни «почить на лаврах», «зазнаться», напротив – как раз при таких «оказиях» с особой болью видишь, как мало ты сделал и как много надо сделать. Теперь о Вашем намерении писать статью. Не знаю, чем могу быть Вам полезен – кой-какие репродукции с работ у меня есть в Москве, но здесь нет ни черта. Да и вообще я всю жизнь относился к этому делу – к собиранию каталогов, репродукций с моих работ, к коллекциониров[анию] всякого рода отзывов, рецензий и т.п. в высшей степени равнодушно, и в итоге у меня ничего на руках нет, я даже точно не помню, в каком году что писал – мне надо большое усилие что-то вспомнить в этом плане, если в этом случается надобность, и я доставляю моим немногочисленным биографам совершенно неладные огорчения даже в пустяковых вещах. И вот для одного отдела предполагаемой Вашей статьи – «о становлении художника», я ей богу не представляю, что бы тут такое сообразить. […]

Вот как работал над карт[инами] «Жатва» и «Сенокос», коротко сказать мне трудно, да и вообще, и не коротко, трудно. Не упражнялся я по таким делам, не делал всю жизнь этого саморасписывания. Не могу найти какую-то такую ноту, чтобы выходило очень просто, без ломанья, ясно и коротко. Не знаешь, с какого конца подойти к этому разговору. Ведь за каждой вещью стоит столько переживаний, иногда очень многих лет, столько раздумий, столько причин, побуждений сделать именно эту вещь и именно в такое-то время, не раньше, не позже [. ]. Как-нибудь я Вам напишу об этих картинах, это будет через пятидневку примерно. Сейчас очень горячее время у меня – идет уборка хлеба, и я с утра до ночи в поле на токах. Вот сейчас 1-й час ночи, и можно бы что и написать, но после дневной толчеи глаза сами собой закрываются, хотя и очень надо подводить итоги дневных наблюдений, подводить итоги накопленных впечатлений, ковать железо, пока не остыло. […]

P.S. Не ругайте за карандаш – не люблю писать чернилами. А.П.».