От ведущего.

После инсульта Николай Благов как-то не слишком интересовал пишущую публику. Я заходил к нему, мы шли гулять вокруг дома, который в Ульяновске называли «Зигзаг удачи» – строили его специально для правящей партийной верхушки того времени; квартира Благова была на первом этаже. Гулять Николаю было просто физически необходимо; шаги наши были неспешными, мы разговаривали в основном о погоде, природе, мелких явлениях и событиях…

О стихах в те вечера как-то забывалось – мы оба помнили о немеках судьбы…

Публикуя стихи Николая Благова, я хочу сказать вот что.

Несомненно, это был человек большого поэтического дара. Написал много – и о нем, о его творчестве сказано тоже немало. Оценки оного высоки, многозначительны; написаны даже книги (одна из них крайне неудачна – начиная с названия, позаимствованного автором у Некрасова). Существуют даже и научные работы – мне нет смысла повторяться.
Я скажу пару слов о другом.

Леонид Сурков вспоминал не раз как отозвался о поэте Благове литературный критик и любитель выпить Вадим Конев:
– Он назвал его «черноземной силой!», – с восхищением заметил Леонид Николаевич. – Надо ж так точно подметить!
Публикуя некоторые не слишком известные стихи Благова я предлагаю читателям вникнуть в суть такой оценки.

Жан Миндубаев.

* * *
Николай Благов.

Песнь полозьев
Лошаденка лениво плетется,

валит вьюга, поля хороня,

и полозьям протяжно поется,

и в сугробах качает меня.

— Ну, гнедая! —
И, кланяясь чаще,

побежали кусты веселей,

будто кто-то за краешки тащит

эту степь из-под легких саней.

Этой степью по зыбким просторам,
самой светлой надеждой согрет,

ехал счастье разведывать в город

молодым и рисковым мой дед.

Подживала в пути,

постепенно

привыкая к разлуке, душа.

А в холщовой котомке под сеном

остывающий ситный дышал.
Потерялась, дымя к небосводу,

деревушка, где столько родни.

Избы там, как впряглись в огороды,
так и тянут — аж рвутся плетни.

Дед в дороге полюбит нежнее

исцарапанный метлами двор.

Топорища гусиную шею
выгнул
там над дровиной топор.

А в избе тишина поселилась.

И, забыв на коленях шитво

к теплой печке спиной прислонилось

неразменное счастье его…
Станет дед надрываться с гнедухой,

станет силищей город дивить
и
лошажье прощупывать брюхо —

жеребенка бы не загубить.

А весной, лишь ручьи захоронят,

рассчитают не больно щедро.

Тускло вспыхнет в потемках ладони

с опереньем орлов серебро.

Дед ссутулится, бледен и жалок,

спустит деньги, свыкаясь с вином.

Только ей городской полушалок
повезет он в кармане грудном.

— Ну, гнедая! Не ты виновата…
—
Дернет вожжи, судьбину кляня.

А на сене, в кострику измятом,

слышен звон сенокосного дня.

Так и умер.
И свеженькой коркой

взбух песок на могиле сырой

Говорили:
на кладбищах только,

не скупясь, наделяют землей.

Но по веснам, гремя незнакомо,

заглушая скрипенье телег,

лемехами ломти чернозема

трактор поровну делит на всех.

Дед мой, это в краю твоем кровном!

Пред тобою в одном я долгу,

что вот счастьем России огромным

поделиться с тобой не могу.

* * *
Всё глуше,

Всё осанистей деревья,
Ты сам,

Как лес,

От солнышка рябой.

Но думы
–
Их-то не прихлопнешь дверью,

Они живут,

Они и тут с тобой.

Да и смешно,

Чтоб жиденький орешник,

Нацеливший орехи над тропой,

Закрыл собою взрывчато созревший

Твой век,

От дальнозоркости слепой.

На просеки,

На синие опушки

Ты улицы с собою приволок.

И тетерев спокойно спит на мушке,

И под водой бунтует поплавок.

А сосны говорят:

— А наши думы

Ясны.

А мы-то слушаем спроста,

Как возятся птенчата в теплых дуплах,

Как головы нам кружит высота.

И целый лес кивает им согласно,

И, зная,

Как уместна похвала,

Озерное покачивает царство

Кувшинок золотые купола.
Ты никого здесь не смутишь,

Прохожий,

Пока лесные полнит закрома

Раскидистое солнышко.

Так что же,

С какой же стати нам сходить с ума?!

И весь из барабанных перепонок

Услышишь мерный ход вселенной всей,
Как слышит неродившийся ребенок

Глухое сердце матери своей.

Военкомат образца 41-45 гг.

Во приемну входит мальчик,

Во приемной — никого.

Ветерок пасет кудерушки

Товарища его.
Встал начальник для порядка.

Гимнастерку повело.

У нагана рукоятка
—
Как у ворона крыло.
Налиты портреты строгим

Застекленным холодком.

— Я простыну на пороге,
Кашлять стану, военком…
Чтобы коврик не запачкать,

Не разуться ль во дворе?
..
Ишь — железная собачка

Завозилась в кобуре…
В тыловом кормясь корыте,

Сапогами не греми!

Покультурней!

Не скрипите,

Портупейные ремни!..
Тут храбриться не в окопе:

Не стреляют.
Не бомбят.

Громыхни законом
—
Лопни!

Хулигана сдай в штрафбат! —
Он кричит

И слепнет, слепнет

В веках с радугою.

Въявь

Разревется, губ не слепит…

— С новобранцами отправь!..
Хоть солдатом,

Хоть матросом… —

А чего там —

Шпингалет:

Рукавом шумнул под носом,

И до локтя — мокрый след.
—Убежал, шельмец, из дому?.

Ну-ка шагом марш! Кругом!..
…
Пригляделся к военкому:

Стон один — не военком.
Веет стужей помертвелой

От потухшего лица.

Не справляется по телу

Кровь,
Седая от свинца.
—Все вы так:

Бочком, сторонкой…

Поглядеть бы вот тебе,

Как с отцовой похоронкой

Мама ползает в избе…
Военком схватил подростка,

В грудь утиснул сам не свой.

Под ладонью ребер горстка

Сосчиталась вразнобой.
Сам прижался грудью хворой

И давай колоть-тереть

Той материей,

В которой

Нам не страшно умереть…
…Зависает свет погонный

В тусклых градинах войны

Ниже пыльной,

Вдольвагонной,

Придорожной головы.

— Тут военная работа,

Ты не надо, военком…

Сколько жили без него-то —

Притерпелись, поживем.