Жан Миндубаев.

Похмел.

Рассказ.

 В тот пасмурный день писатель Помутнянко имел двух дочерей, одну жену и пятьдесят семь рублей в потертом дермантиновом бумажнике. Болела голова и очень хотелось похмелиться. Вчерашнее помнилось смутновато. Сидели в мастерской скульптора Холмова. Подвал был мрачноватый, сырой от старости и глины, которая грудилась в углах под мешковиной: скульптор был молод, работал много и ударно – потому и глины требовалось немало. Холмов «лепил» много чего. Изваянные им бюсты можно было встретить в разных закоулках Симборска – потому выпивали в мастерской частенько. Но на сей раз собравшиеся в подвале интеллигенты отмечали весьма важное событие – творец заключил договор с градоначальником об изготовлении памятника основателю города – царскому воеводе Богдану Первому… Сделка художника и муниципального начальника сулила немалый гонорар – и потому народ веселился от души… Рассматривали эскизы и макеты будущего шедевра; композиции из глины и алебастра; обсуждали главное и детали. Писатель Помутнянко начало пирушки вспомнил ясно и радостно: он расхваливал будущую скульптуру, говорил, что скульптору удалось передать глубинный смысл и высокое предназначение этого произведения искусства; утверждал, что он даже с трудом может найти повод для критики, даже самый незначительный. Говоря проще застолье было радостным и светлым. А похвалы писателя так вдохновили скульптора, что пришлось посылать гонца за «подкреплением»… Хорошо было вчера, хорошо.

«И чего мучаюсь? Вчера  я расхваливал на все лады скульптурную группу  Лешки Холмова,  его престиж, можно сказать, поднимал… Заглянуть бы к нему похмелиться что ли? Да как-то неудобно что ли…»  – тоскливо подумалось литератору. …

Подсчитав мелочь в бумажнике Помутнянко понял: запас даже на пиво не тянет. Ранний утренний визит к Холмову был вроде бы неотвратим. И стал натягивать старые потертые джинсы. А идти к Холмову за опохмелкой не хотелось. Ах, как не хотелось! И не только потому, что мучает старый долг в триста рублей, которые он занял у скульптора ровно год назад на покупку вот этих самых клятых штанов, которые  никак не хотят налезать на тело.  Страдалец  пытается натянуть их на себя, хочет  всунуть в штанину то левую, то правую ногу. Не лезут! Стоя на одной ноге и держась рукой за ручку двери, он старается это делать бесшумно, осторожно – ибо там за дверью, еще спит жена. Не дай бог разбудить! Но дверь вдруг скрипит; испуганный писатель со штанами в руках шарахается в свой «кабинет» – крохотную комнатушку с письменным столиком из фанеры и узенькой лежанкой над которой прикреплен к стене чертежными кнопками красуется большой фотопортрет самого Помутнянко. Н фотографии он обрамлен лавровым венком, мрачно и трагично всматривается  в какую-то лишь ему одному известному даль…

Сидя на кушетке Помутнянко наконец натягивает  штаны – но вот черт!… они  никак не хотят застегиваться на животе. Плюнув на прореху писатель торопится покинуть свое жилище поскорее…

Ах, если бы не эта проклятая скрипящая дверь в спальню жены! Если бы не пятый этаж «хрущевки» с дурацкой бесконечной лестницей! Если бы не уборщица надумавшая в несусветную рань мыть пол на выходе! Тогда бы он успел завернуть за угол дома; он успел бы нырнуть в заросли возле контейнеров с мусором! Если бы!

Но –увы!-трубным голосом судного дня звучит вдогонку беглецу над тишиной еще спящего двора крик с балкона: − Под дверью будешь ночевать! Скулить как собака будешь! Не пущу!

Это его напутствует  родная жена.

Опохмелиться захотелось до спазм в животе.

Симборский купец Кирпичников был человеком основательным и богатым; ухватистым и умным. Чувствуя нутром, что надо радеть не только о своей машне, он старался помогать сирым и обездоленным. Крепкий дом на улице он Верхней он возвел для бедствующих горожан. На трех этажах этого «Дома призрения» находили пристанище, еду и заботу до двухсот человек. Сейчас в этом громадном здании располагались бесчисленные городские клерки. И поэтому именовали его теперь «Домом презрения».

В одном из подвалом  располагалась мастерская скульптора Холмова. Вход был со двора; заросшего бузиной и крапивой. Замок на массивной железной двери не висел – значит хозяин был в мастерской.

Это очень обрадовало Помутнянко – значит приятель тут,– значит есть надежда «поправиться»…

В эту железную дверь было принято стучать «азбукой Морзе»: «ти-ти», «ту-ту», «тр-р». Помутнянко уже потянулся к двери, уже хотел постучать – но его остановила мысль внезапно родившаяся: «Что-то вчера было не так, что-то я наговорил лишнего». А что именно никак не вспоминалось.       Постояв в раздумье, писатель решил закурить. «Тьфу, черт. И курева нет с собой. Со штанами возился, а про сигареты забыл. Придется стучать, не домой же к кобре возвращаться. Сожрет!»

Стучать пришлось долго. Но вот загремел замок, послышался густой мат, раздался пинок в дверь и перед страдальцем возник  скульптор в трусах с сигарой в руке и с выражением крайнего раздражения на лице.

− Ты тут с вечера торчишь что ли? В кустах ночевал? Сил не было до дому добраться?

− Не читай мораль, Роден! Спасай гибнущего друга!

− Друга? – оскалился Холмов. – Другом стал? Таких друзей за хрен и в музей. И не выпускать больше.

− А что ты такой злой сегодня? Я к тебе с душой: дай проведаю, думаю. Может один сидит, скучает.

− Что приперся-то ни свет ни заря?

− Ты в дом-то пусти. Чего на пороге держишь-то.

В мастерской все так же пахло алебастром, глиной, табаком, кислятиной – всеми теми ароматами, которые остаются всегда после бурной вечеринки. Но стол уже был прибран. А в стеклянной банке из- под огурцов стояли три пунцовые розы – что весьма озадачило Помутнянко.

−   Удивляешь, Роден! Кто мог подумать о твоих хозяйственных талантах!

Из-за шторы выпорхнула веселая особа с озорными глазками. И быстренько взяла ситуацию в свои руки.

− Понятное дело… После фуршета слегка вне формы? Давайте присядьте. Все будет окей!

Писатель покосился на скульптора:

_ «Опять студентка? Совершеннолетняя хоть?»

− Заткнись, Роден.… Натурщица Надя. Половозрелое существо. Я чту уголовный кодекс. Садись. Скандалить не будешь?

− Честное пионерское?

­ Ну, тогда подлечи классика, Надя!

Писатель Помутнянко провел пальцем на голу:

– Башку на отсечение даю! Она дорого стоит!

Под рабочим верстаком у Холмова стояла бутыль самогона, который неустанно творил на дачные плодово-ягодные изобилия его дядя, бывший полицейский чин – а ныне пенсионер Яков .

− Лезь под верстак, нацеди сам! – распорядился Холмов.

Это было унизительно – но выхода у Помутнянко не предвиделось. Вдобавок ко всему от корячания под верстаком у писателя разошелся задний шов на джинсах. Под хохот натурщицы и хихиканья скульптора, багровый от натуги и злости писатель налил и опрокинул в себя целый стакан мутноватого зелья.

− Забирает? – поинтересовался Холмов – закуси! Надюх, дай ему что-нибудь пожевать! И дверь приоткрой – выветрим нестерпимый запах творчества…

Разгорался день, во дворе зачирикали воробьи, затрещала в зарослях сорока, хриплый кашель вспугнул чью-то собачку… Пробуждалась жизнь, до подвала доносились ее разнообразные проявления. Оживал и Помутнянко. Он уже заинтересованно посматривал на улыбчивую натурщицу; задавал ей разноплановые вопросы…

− А вы задумывались над тем, почему Роден положил подбородок своего «Мыслителя» на кулак – а не на, скажем, открытую ладонь?

− Мне, кажется, у него в руке что-

− А не денежка ли, сударыня?

Упоминание дензнаков девицу явно оживило. Она присела к писателю закинула ногу на обнаженное колено явно ожидая развития темы.

Но тут совсем некстати возник выходивший по малой нужде во двор скульптор. Интеллектуальную беседу он прервал сразу:

− Ты, кабальеро, может пузырь с собой заберешь? Ступай в просторы великой Руси, там с кем-нибудь поболтаешь. А мне еще глину помять надо!

− Только глину? – ехидно справился стремительно оживающий Помутнянко. – Тяжелая у тебя работенка Микеланжело. Но помощница хороша. Помощник ей не требуется?

Писатель Помутнянко обладал свойством не редким в российских застольях. Любезный, учтивый и даже элегантный в ожидании фуршета он уже после третьей рюмки становился ехидным и язвительным. Скучновато-молчаливый человек исчезал – а на публичную сцену являлся неистовый обличитель, замечавший  изъяны каждого встречного –  кроме ,естественно, своих. всего и вся…

Вот и сейчас… Зажевав очередной глоток он с ходу набросился на приятеля. Ткнув пальцем в алебастровый макет памятника основателю города он со значение вопросил:

− Ты где постигал секреты ваяния? В чьей мастерской часами сидел пытаясь понять из какого воздуха мастер свое совершенство берет, у кого из великих он учился. Ты у Эрзи бывал? У Мухиной? У Коненкова? Видел как они с натурой обходятся, как каждый мускул, каждый изгиб, каждую линию тела смыслом нагружают. Смыслом!!! А ты лепишь и лепишь! − Ну, линия… Пространственное положение… Пропорции… Я дурак что ли? Ты меня учить вздумал писака хренов. Мрамор, бронза, дерево… Это не твои чернильные кляксы. Тут иная материя, дурачок. Выпей, может поумнеешь.

Помутнянко хлебнул из захватанного стакана и продолжал:

− Вот выторговал ты у градоначальника скульптуру основателя нашего поселения за полмиллиона. Вот он из глины перед нами. Глянь на это уродство, глянь! Ну, поставят его на видном месте. Ну, деньгу огребешь, подфартило тебе, приятелей созвал… Мне  даже опохмелиться  не жалеешь… И думаешь, я тебя сейчас подхваливать буду за это? Не-ет, правда для меня дороже всего! И сейчас, я ее тебе выложу! Всю, до донышка! Глянь на свое творение, глянь! Вот сидит на коне большой воевода, любимый военачальник Иоана! Грозного! Понимаешь? Он тут русскому государству границу определил, засечную черту обозначил! Всяких мудаков с дикого поля урезонил! Это величин!Фигура! Воин! Государственный человек!  А ты что вылепил,а?

− Да знаю я это все без тебя! Учитель нашелся! Перекури, угомонись!

− Сам недотепа! Ты думаешь что талант свой являешь? Ты не великого явил миру – а тщедушного смерда, жалкого, презренного! Разве мог такой Дикое поле усмирить и ограничить, а?! Ты, брат, просто бездарь! Лепильщик с Венца! Глинотес ты – а нее скульптор!Ты мою поэму о Богдане-воеводе читал? Там у – образ!!! О-браз, понял? А у тебя – пахарь на одре за подаянием пришел! Чего головой затряс? Не любишь правды, да? Думаешь, за рюмку водки я тебя восхвалением осчастливлю? Да тьфу на тебя! Вот, смотри!

И классик ли

Многое приходилось терпеть скульптору Холмову от талантливого собрата Помутнянко. Но такое наглое поругание его гостеприимства выдержать ему было непосильно…               Прения  мастеров пера и ваяния были быстры и результативны. Алебастровый всадник на коне был разбит о голову скульптор. А тяжелая мраморная пепельница вместе с окурками лишила писателя даже элементарной боеспособности. Были разбиты также стаканы с водой и зеркало на стене.

Именно это сильно опечалило натурщицу, трясущуюся от хохота  во время всей этого творческого спора….

Писатель Помутнянко был вышвырнут вон.

Благостная тишина заполнила подвальчик. Скульптору хотелось придти в себя, он ошарашено оглядывал пространство – бутылки с заветным зельем не было. Ни целой, ни превращенной в осколки…

− М-м-м! застонал Холмов. неужто успел утащить, сволочь! Убить скотину мало!

Натурщица Надя подошла к горестно поникшему ваятелю, погладила по голове, поприжималась…

− Да не плачь, Саня! Успела я убрать ее !

И вся светясь от своей догадливости налила  творцу прекрасного  забытую жидкость.

− А он, козел вонючий, вдруг вернется?

− Да нет, я его крепко вытолкала.  Его  обрело признаки блаженства.

− Эх, как я его осадил! Давно хотел это сделать! Будет знать теперь как надо вести себя в приличном месте! Отвадить его сюда ходить давно надо было, распоясался хам! Ничего, он теперь дорогу сюда навсегда позабудет! Так ведь, Наденька? Или снова сейчас припрется?

− Да, не будет его, дружочек! Я дверь на крючок посадила! Иди ко мне поближе, иди! Путь ему сюда отрезан!

И как подведение этого торжествующего умозаключения с треском пробив  оконные деревянные рамы в мастерскую скульптора Холмова влетел старый, обернутый в бумаге кирпич…

Вероятно, дискуссия интеллектуалов была еще далека от завершения.