Близится к концу «галерея  портретов»   о  партийных вождях Ульяновской области,с которыми   за  полвека своей  журналистской работы  в Ульяновске  я  познакомился,  посотрудничал, о многом поговорил – и буду уж  откровенен!- даже и выпивал  изредка  по    разным  поводам…

И так получалось что познавал я в этом общении  не только  «официальную  картинку» оных личностей- но и их внутреннюю  сущность,  их мироощущение, их устремленности ,их натуры- как  «для публики»- так и для собственного «внутреннего потребления»..

Портреты получаются не парадные- но (как полагаю)  весьма  «близкие к оригиналу».

Ни приукрашивать – ни охаивать  провинциальных вождей  у меня намерения не было…

Как говорится:  все  есть как есть.

Ж.М.

***

“Хозяин — опять со стороны…

Первый секретарь Ульяновского обкома КПСС Геннадий Васильевич Колбин руководил строительством коммунизма в Ульяновской области ровно три года и три месяца. После чего отбыл в Алма-Ату — на высо-о-кую должность! И явление этой личности на родину Ильича и убытия с нее были внезапными, тайфунными, ошеломляющими.

Стояла тихая и теплая осень 83-года. Казалось бы, благостные, умиротворенные дни. Но руководитель ульяновского бомонда пребывал в полном смятении.

— Убирают от нас Ивана Максимовича, — доверительно сообщил мне в лифте сосед по дому, заведующий отделом обкома КПСС. — Гуляет, пьет . Сам понимаешь:  теперь в Москве  “завязали”, объявили  кампанию за трезвость… И шлют  нам Первого с Кавказа — как будто у нас своих достойных нет. Позор один!”

Понять огорчение парт функционера было нетрудно. Дело в том, что, начиная с февраля 1943 г. — со дня образования Ульяновской области — родине Ильича фатально не везло на “своих” доморощенных  вождей. Вроде бы старались местные выдвиженцы — и немыслимый культ Ленина насаждали, и инакомыслие в зародыше пресекли, и почины центра до надрыва поддерживали – а Москва все никак не доверяла высший областной пост ульяновцу! Все — привозные,  все “варяги”: Скочилов —из Казани явился, “вторым” там был; Кузнецов — московский, в кабинетах ЦК выкормлен… И вот — опять откуда-то сбоку прорастает, с Кавказа…

И  прибыл из Тбилиси – именно там и трудился товарищ Колбин вторым секретарем грузинского ЦК КПГ – то есть, был главой и ушами из Москвы в лукавой Грузии. А это значило: “кадр” проверенный, на любое ответственное дело его можно “бросить”.

А таким ответственным делом на территории Ульяновской области в те времена считалось искоренение  пьянства среди руководящего состава региона.

Не могу подтвердить, ни опровергнуть тезис о “повальности пьянства” — нет под руками никакой  фактографии или статистики на сей счет… Но пили конечно- в где и кто в России не пьет? Еще и сам “бабай”, то есть грозный товарищ Скочилов, был по этой части совсем не дурак. Ни один пленум, актив, совещание; ни одна инспекционная поездка в районы не обходились без застолья (разумеется, в кругу  избранных лиц). Помню, как прикативший откуда-то из района А. Скочилов возжелал “отдохнуть” поздно вечером у себя в кабинете. А истекающий верноподданностью один  из заворгов все пытался вождя на ступеньках парадной лестницы обкома урезонить, остановить: “Ну, зачем вы сюда-то, Анатолий Андрианович, в таком виде?! На дачу же можно…”. Непрошенный советчик через минуту кувырком летел с лестницы — кулак у лидера был тяжелый, властный… Чего греха таить? “Гудели” все, гудели по-разному — в зависимости от высоты той ступеньки, которую “персона” занимала на служебной лестнице. Одни уважали суровую мужскую компанию — с обильной выпивкой, серьезной едой, другие – веселье с  длинноногими  партнершами. Третьим подавай музыку, легкое питье, женскую обслугу. На многих предприятиях директора держали для высоких гостей специальные загородные домики с “буфетчицами”, “медсестрами”… Массажистки тогда были еще не в моде. Короче, обычаи культивировались разные. Только одно правило было общим и неукоснительно соблюдаемым: начальники всегда пили и гуляли исключительно за счет подчиненных. Колхозно-совхозные руководители должны были обслуживать райкомовцев; районные “шишкари” — обкомовцев… Ну, и так далее по восходящей, до Москвы. Так пили всегда. Но как-то особенно нестеснительно этот процесс пошел при преемнике А. Скочилова — Иване Максимовиче Кузнецове. То ли намаявшись в роли второго “под Скочиловым”, то ли в силу природных данных, он, заняв кресло первого, сильно отпустил вожжи. Бывало, еще и обед не наступил, но уже  у хозяина главного кабинета лицо красное,  очки вздернуты на лоб,  речь сбивчивая, толчками… И угощает: “Примешь?”. Куда деваться! И вот уже нажата кнопка, прибегает услужливый заворгхозотделом: коньячок, клубничка в сахаре, лимончик… Сидим в задней комнате отдыха… Уютно, душевно. Позднее для  удобства прорубили из “комнаты отдыха” дверь в общий коридор, там одно время   руководил процессом  хороший человек  и литератор Геннадий Демин,мой приятель.. Можно было покинуть руководящие апартаменты, так сказать, задним ходом, минуя приемную, где вечно кто-нибудь торчит… И очень удачным было это нововведение, да просуществовало недолго: до прибытия в Ульяновск товарища Колбина…

Направление “главного удара”

Итак, Колбин в Ульяновске. Не приди в голову М. Горбачева и “второго лица в партии” Е. Лигачева мысли о том, что с пьянкой в России можно покончить административно-приказными методами, служил бы себе Геннадий Колбин в солнечной Грузии и не знал, не ведал никакого Ульяновска. Но  вот  понадобился в Ульяноском   регионе трезвенник «для наведения порядка».

Привез “первого” на родину Ильича сам Е. Лигачев. “Актив” области с легкой внутренне дрожью ждал тронной речи. Геннадий Колбин встал, внимательно оглядел зал и выдал:

— Я не один год работал в краю сплошных виноградников —  и не спился. Надеюсь что  выдержу и здесь…

Зал съежился, замер. Направление главного удара было обозначено.

Лигачев отбыл, бурное отрезвление “пьющей” области началось.

Конечно, антиалкогольная кампания развернулась по всей стране, но именно в Ульяновске господин Колбин постарался довести ее до абсурда.

Прежде чем подойти к колбинской методике “отрезвления” Ульяновской области, надо сказать вот что. Партаппаратчик Г. Колбин досконально ведал все пружинки, колесики и рычаги, движущие механизмом в нужном направлении. Он знал, как и на кого надо нагнать страху в первую очередь; у кого получить точное (а главное — нужное) досье на ту или иную персону; каким образом эффективнее воздействовать на личность – запугать? улестить? повысить? разрушить дотла? Короче, кухню партийного управления как кадрами, так и массами он усвоил  на «отлично».

Начиналось, естественно, с принятия общих установок на пленуме обкома: ругать, пресекать, обратить внимание и так далее. Ну, приняли решение, никого особенного не испугавшее: мало ли “судьбоносных” решений принималось, на судьбы “кадров”, в общем-то  не влиявших?!

Но выяснилось, что новая метла скребет крепко, и аппаратные ужимки на сей раз не пройдут. Рассказывали, что услужливый и всему городу известный “финхоз Б. Ф.” в первый вечер накрыл для нового приятный стол: коньячок, икра, балык… Само собой подразумевалось в счет партийно-представительских расходов. Но изумлению не было предела, когда господин Колбин, выпив рюмочку и немного пожевав, полез за бумажником со словами:

— Для знакомства сойдет, но впредь прошу меня так не встречать… Зарплата у меня не царская, а за чужой счет не употребляю…

Удар был снайперский, это моментально разнеслось по области. И отныне, кроме стакана чая или кофе, “первому” ни в какой глубинке не предлагали…

Личный пример, партийная взыскательность, повышение духовных запросов — вот три кита, на которых основывалась колбинская платформа борьбы с пьянством – или, выражаясь его языком, “винопотреблением”. Идеология коммунистического функционера не отличалась новизной, все шло по “интернационалу”: до основания, а затем… “До основанья” — это значило: все плодово-ягодные вина местного производства — долой! Цеха по их изготовлению прикрыть! Как о важных победах, сообщалось в местной прессе об открытии вместо винных производств — производств уксусных. Почти в каждом райцентре! Производимым уксусом, можно было удовлетворить все потребности тогдашнего Союза… Зачем столько уксуса? Или начиналось производство пельменных гор? Впрочем, как раз с пельменями (и вообще с мясным) тогда было, мягко говоря, хреновато…

Думаю, многим ульяновцам и по сию пору не забыть “достижения” Г. В. К. на поприще истовой борьбы за трезвость.

Нет, ни в какой щели нельзя было укрыться от всевидящего глаза и всеслышащих ушей нового областного лидера.

“И от Колбина не спрятаться, не скрыться –

Ах, начальники лихие, что вам снится?” –

Наяривали местные ресторанные оркестры на мотив популярной песенки и это всеобщее трепетание весьма тешило самолюбие героя шлягера.

  • Чума! – кратко оценивали свойства нового областного диктатора, местные начальники. Подумав, уточняли:
  • Хуже чумы. Вирус СПИДа.
  • Тогда еще не было «коронавируса»…

Еще от Ильича было заведено: партия, расставляя кадры, своих бережет. От председателей колхоза до председателя облисполкома – все прошли через партийное чистилище и благословение. А уж если проработал в обкоме – высокая должность обеспечена, ты допущен в высшую касту, на тебе печать неприкасаемости. Даже если согрешил, даже если жеребчиком взбрыкнул – партия не дает пропасть, выручит и спасет…Трахнут выговором, расчехвостят на пленуме – но жизнь не сломают, на произвол судьбы не бросят, местечко подыщут и определят…

Ибо – свой, из “ордена меченосцев”.

А вот Колбин на эту партийную заповедь плевать хотел. Если уж бил – то своего рассекал пополам, до седла… Кто не знал в Ульяновске директора “Контактора” Бориса Уральцева? Душа-человек, свой в доску, мытый, тертый, катаный партиец. Прошел за свои прожитых полвека и парткомовскую, и райкомовскую стезю, побывал даже заведующим отделом в обкоме. Кто не гостевал, не рыбачил на его базе отдыха, кто не парился в тех баньках, кто не провозглашал тост за радушного хозяина? Вся область! Славный мужик был! И держался молодцом, и план тянул. И – главное: не только он – его отец был преданнейшим большевиком, революцию в регионе делал…

И вот поди ты: схрумкал его Колбин подчистую. И мало кто догадывался – за что.

Не на простом, а на “расширенном бюро” (в зале – вся руководящая элита!) заслушивался этот “вопрос”. Это «расширенное бюро» Колбин садистски затеял в ресторане гостиницы «Венец». Столы убрали, зал  был переполнен- в него согнали  человек двести;  члены бюро в президиуме застыли истуканами… Колбин не сам душил жертву – выпустил на трибуну “второго”. Тот чеканил с пафосом:

  • В последнее время участилось количество обращений трудящихся в областной комитет КПСС по поводу ситуации, сложившейся на одном из старейших предприятий области – заводе “Контактор”. Выяснилось, что здесь уже давно проходило постепенное падение эффективности производства, ухудшение экономических показателей. Главной причиной такого положения дел явилось снижение требовательности к себе со стороны директора, члена обкома КПСС Уральцева, его безответственность и недостаточная степень организаторской работы…
  • Отрешенно скрестив на груди руки сидел Колбин, неприступно и строго взирали на публику члены бюро. А с трибуны гремело:
  • При явном попустительстве Уральцева на предприятии укоренилась атмосфера всепрощенчества, кумовства и – даже, товарищи! – злоупотребления спиртными напитками. Кульминацией такого развития событий стало чрезвычайное происшествие, о котором вероятно, вы уже слышали. Несколько дней назад на своем рабочем месте был убит мастер гальванического цеха завода. Преступление совершил, находящийся в нетрезвом состоянии работник. Но ответственность за этот дикий, чудовищный случай полностью лежит на руководителе предприятия коммунисте Уральцеве. Именно его благодушие явилось причиной того, что на заводе до сих пор не изжиты случаи появления в нетрезвом виде. Директор не возглавил борьбу за трезвость, не поддержал усилия партии в этом направлении. Более того: сам позволял себе “расслабиться”…Бюро обкома предлагает: исключить Уральцева из рядов КПСС, освободить его от занимаемой должности, в дальнейшем использовать только на рядовой работе…

Полная тишина. Поднялся Уральцев – бледный, с помертвевшим лицом, произнес через силу:

  • Я хотел объяснить…
  • А нужны ли нам объяснения бывшего директора? Колбин твердо, испытующе изучал зал. – Все, что необходимо, мы выяснили. Прошу высказываться…

Да, это был любимый прием – душить чужими руками, высказываясь “по поводу”. Добивать обреченного, допинывать. И поднимались на трибуну собутыльники, друзья-товарищи, потели, корячились, с трудом выговаривали слова – но подличали, предавали своего вчерашнего единоверца. Никто не смел ослушаться местечкового вождя, идти поперек его воли, каприза, неприязни – поддакивали, осуждали, отрекались…Каждый съежился в кресле, старался спрятаться за спиной соседа от медленно ползущего по рядам колбинского взгляда – не заметил бы, не вытащил на трибуну…

Предложение бюро единогласно было утверждено, публичная казнь состоялась. Молча расходился народ. А в середине опустившегося зала, нелепо озираясь по сторонам, стоял Борис Уральцев, изумляясь тому, как убегают от него, как от зачумленного, его друзья и приятели, еще час тому назад хлопавшие ободряюще по плечу, пожимавшие руку, ободрявшие…

Мы жили с Уральцевым в одном доме. Я захотел  успокоить человека, приободрить, утешить …Моя жена встала в дверях: “Спятил? Доложат Колбину, он тебя в порошок сотрет!”

Я отыскал Уральцева. Мы пили водку. Борис Александрович проклинал Колбина: “Ведь он, гад, из меня учебное пособие сделал, напугать всех хочет. Убийца-то, алкаш этот, всего две недели на заводе работал, его горисполкомовская комиссия к нам на исправление отправила. Колбину повод был нужен – для устрашения прочих…

Поздно вечером  позвонил в мою  дверь Уральцев  – я полгал пришел отвести душу, посидеть после  такой встряски…Все оказалось куда  драматичнее.  В коридоре  я увидел два больших чемодана….

– Примешь на хранение на пару дней мои личные шмотки?

За чемоданами он явился на следующий день

Выяснилось  что Борис  уходит жить к матери- уж не ведаю, по какой причине.

После таких жизненных передряг  он  быстро ушел и из жизни…

Вся ульяновская “верхушка” окоченела. Каждый теперь мучился одним: когда и кого вытащит Колбин на расправу? Когда пожалуют  молчаливые обкомовские инструктора, сторожевые псы колбинские, когда начнут цепляться за любой повод: травматизм, качество продукции, повышение политического уровня, своевременность поставок – неважно! Лишь бы “оправдать доверие”. И ведь как в тридцатые годы – брали ‘по одному, только тащили не к следователям НКВД, а – “на бюро”.

И сколько было подобных “выволочек”! Чаще всего — с “оргвыводами”. Дело доходило до дикости. Кто-то из областного начальства выдавал дочь замуж, на свадьбе без спиртного не обошлось — “строгач”. Кто-то отметил свой день рождения не “на сухую” — снять с должности! Какой-то завод (не радиоламповый ли?) встретил гостей—коллег из другого города товарищеским ужином в загородном пионерлагере. Директора — снять! “Сухость” утверждалась в области с таким рвением, что вскоре по районам были созданы специальные отряды (партком, общественность), коим вменялось в обязанность ходить по домам, где отмечались дни рождения, свадьбы и прочее — пресекать пресловутое “винопотребление”. И пресекали! И свободные граждане свободной Страны Советов тряслись от страха в собственных квартирах и переливали водку в бутылки из-под минеральной воды. Но и эта нехитрая уловка была, конечно, раскрыта бдительными колбинцами.

Трезветь граждан в те годы заставляли принудительно. Печально известная аббревиатура “ЛТП” — лечебно-трудовой профилакторий —в те годы была необычайно популярной. Не знаю, сколько этих “профилакториев” пооткрывалось при Колбине по области, но из-за разных точек зрения на один из них у меня с Геннадием Васильевичем возникли сильные недоразумения.

А дело было вот в чем. В Заволжском районе Ульяновска сдавалась новая средняя школа, как я помню, 44-я. И учителя старой десятилетки  в Заволжье- школа №36-  готовились учебный год начать в новом здании. Их радости не было предела! Но за несколько недель до начала занятий из обкома КПСС последовало указание: здание новой школы отдать под ЛТП! А ребятишкам продолжать учиться в старой, где прогнившие полы и в столовой бегали крысы…

Преодолев почти животный страх перед всемогущим Г. В., несколько учителей и родителей написали об этом издевательстве над здравым смыслом в “Известия”, где я тогда работал собкором по Поволжью. И редакторша Инга Провская, решив опубликовать письмо, попросила меня прокомментировать его…

О, если б я знал, какие глубочайшие колбинские чувства задену я своими несчастными строками! Если б ведал, какие кары посыпятся на мою, уже седеющую, голову! Какую охоту организует на меня господин Колбин!

История этого “подлова”, в которой использовалось все — от проверки уплаты членских взносов в КПСС до установления элементарной “наружки” — заслуживает, конечно, отдельного рассказа. Не по причине, естественно своей исключительности, а по изощренности технологии “отлова”, в которой были использованы все подлые и давно проверенные  приемы… М-да…

Но вернемся к процессу “отрезвления” области. Дали ли результат колбинские потуги? Сказались ли на местных нравах и обычаях? Долго ли были действенны? А пьянство резко пошло на убыль. Сперва “завязывали” начальники большие: потом — те, что помельче. А затем очередь дошла и до просто модников… Во всяком случае, с разливным пивом, которое самозабвенно таскал от автобочек в полиэтиленовых кульках счастливый советский человек, было покончено…

Страх “наказания”, регламентация торговли, “усечение” нетрезвых голов сделали свое дело… Женская половина Ульяновска, восторженно кричавшая на демонстрациях “Слава Колбину!” знала, за что превозносит своего кумира…

Но потом  Колбина перевели  командовать Казахстаном. Он  уехал – и все постепенно вернулось на круги своя. Правда, история было довольно долгой. Так, еще в октябре 1988 г. небезызвестный Олег Казаров, работавший вторым секретарем ОК КПСС, еще успел снять с работы редактора “Ульяновской правды” М. Горяйнова — “за появление на отчетно-выборном партсобрании в нетрезвом виде”.

Но это была, по-моему, последняя жертва трезвости.

Традиции народа взяли свое, как только исчез страх. Неужели исключительно он действует на нас, неужели?!

                               ***

“Гений и злодейство — вещи несовместные”, — сказал классик. Геннадий Колбин гением, конечно, не являлся. Он был личностью с большими способностями. Он и на злодея не тянул, просто был  представитель партийной власти. А дело это, как известно, отнюдь не стерильное. Особенно в условиях тотальной непогрешимости и бесконтрольности власть имущих .

Я думаю: если бы поискать эталон, образец партфункционера постсталинской эпохи, то Геннадий Васильевич вполне мог бы претендовать на оный. Умен — настолько, чтоб уметь заманивать, увлекать людей утопическими идеями. Хитер и коварен — в той степени, чтобы до определенной поры держать любого в неведении насчет истинных своих намерений. Волевой и энергичный —намеченной цели обязательно достигнет. Но вот об истинных устремлениях всегда умолчит…

В Ульяновск он прибыл “с повышением” — на первую роль! Но какое это повышение — из столичного города Тбилиси в поволжское захолустье?! И поэтому понимал: если сможет “проявить” себя в полном блеске — Ульяновск станет в его карьере лишь трамплином.

И он “проявил”. Одно перечисленное творимого обнажает  его способности в полном объеме. Вырезал старые тополя (лучший очиститель городского воздуха; насажал привезенные с Кавказа (и не растущие в Среднем Поволжье) ели… Создал специализированное управление по ремонту фасадов (именно фасадов!) старых домов и добился благолепия центральных улиц… Припрятал за километровыми дощатыми заборами неказистость деревянных построек по “въездным” проспектам… Снял чугунные ограды скверов и выстриг кусты сирени… Пробовал переделать улицу Гончарова в “пешеходную зону” — не вышло, не  учел топографию города…

Неуемный Г. В. переносил памятники Карлу Марксу и Ивану Гончарову (после Г. В., один из них переставили на старое место). Распорядился почти треть нового вводимого жилья отдавать под “временные общежития” (строился “Авиапром”, нужно было ускорить темпы)… Он дотянул на два метра до проектной отметки макушку стеллы у памятника павшим в Великой Отечественной войне и заставил всех областных и районных начальников пересесть из белых “Волг” в традиционные черные… И так далее, и тому подобное. Вулканизму Колбина не было удержу! В провинциальном Ульяновске его раздражало все: женщины в спортивном трико, идущие по центральной площади,  обычай местных начальников проводить выходные в своих садах-огородах. Театр предполагалось роскошно реконструировать, а университет во что бы ни стало открыть. Первое Колбин сделать не успел, а второе ему удалось. Формальная зацепка для того, чтобы сделать Ульяновск университетским городом, нашлась и оказалась по тем временам весьма весомой. Оказывается, еще в 1921 г. шустрые симбиряне открыли у себя нечто вроде рабфака: назвали это учебное заведение Университетом и, конечно же, избрали самого В. И. Ленина  почетным председателем его…

— Ну, уж если Сам Ильич стоял у истоков Симб-ГУ!!! Надо возродить!

И возродили.

И сейчас на берегу Свияги стоит университетский корпус.

Кстати, своим местонахождением УлГУ обязан отчасти и мне лично. Местные архитекторы и администраторы предлагали, естественно, воздвигнуть университетский комплекс на берегу Волги («Все лучшее — на  Венец!»).

Последнее слово, естественно, было за Колбиным. Однажды мы заговорили с ним на эту тему. Я обратил внимание партбосса на то, что местные градостроители традиционно считают “порядочным” лицом города лишь правобережье Волги.

— А разве есть еще где строить? — живо заинтересовался Колбин.

— А спуск к Свияге? Естественный живописный амфитеатр, пока что не застроенный, а кое-как заляпанный. Вот где простор для градостроения!

Новый университет “осел” на Свияге.

Надо, кстати, сказать, что Колбин, обладая восприимчивым умом и природной любознательностью, умел быстро и четко понять сущность явления: обладал стратегическим мышлением, мог сопоставлять разные точки зрения и делать совершенно правильные выводы. Так, помню, вскоре после его прибытия в Ульяновск собрал он архитекторов, художников и прочих, имеющих отношение к застройке и благолепию города… И тут некий ретивый преобразователь внес предложение развернуть “рабочий информационно-политический центр” (диаграммы, плакаты, цифры “достижений” и прочая дурь) на месте… чудного садика бывшей усадьбы  знаменитого российского суконщика  Шатрова. Тогда я  не выдержал и ляпнул: “И кому такая чушь могла прийти в голову?!”. Колбин отреагировал мгновенно, кретинский проект тут же был “зарублен”…

Но были вещи, которые Г. В. никак не воспринимал. Так, он с увлечением вырезал сирень и жимолость у зданий филармонии, музея сельхозинститута; снимал садовые решетки… “Зачем?”, —поинтересовался я. “А чтоб было красиво, как в Лондоне”, —ответил Колбин.-“Там вы были? Там красиво: лужайки, редкие деревья, архитектура видна…”

Я в Лондоне не был (хотел поехать, не пускал КГБ: “Выпивает, женщин любит”), но объяснил Колбину, что все волжские города строились “лицом” к Волге — и, вырезая сирень, он обнажает не архитектурные прелести зданий, а их задние дворы, хозяйственные постройки и т. п. Колбин меня весьма внимательно выслушал, но “задки” все же обнажил… (Как мне потом объяснили знающие специалисты, заросли Г. В. уничтожал по причине повышения собственной безопасности, а отнюдь не по эстетическим соображениям…).

Впрочем, я отвлекся. Мне ведь хотелось рассказать еще об одной акции, увлеченно проводимой Колбиным в Ульяновске. Следуя примеру учителя Мао, ее можно обозначить так: “Скромность в быту, ограничение потребностей, рост духовных запросов”.

Начну с отступления. Именно Колбину принадлежала честь введения в провинциальный оборот термина “первые лица”. Раньше ульяновцы слышали эти слова только по отношению к лидерам государств, да и то зарубежных…

А тут: первые лица Ульяновской области! Барышского района! Мокробугульминского сельсовета! И, наконец, скажем, деревушки Большие Кандалы. Звучит, а? Сперва начальствующий состав возгордился оказанной честью — во как нас вознесли! Но вскоре за честь пришлось платить…

А что это вы, дорогие соратники-секретари, обзавелись дачами и машинами? — такой вопрос поставил однажды на бюро Геннадий Васильевич. — Надо не о собственном благополучии думать, а о работе, о самосовершенствовании, о благе народа радеть…

И было постановлено: от дач и машин отказаться, дабы? “А чтобы развязать себе руки”, — изрек вождь. И невидимыми миру слезами расставались “первые лица” со своими благами. Зато уж потом с каким сладострастием драли они шкуры с “первых лиц” помельче! “Не только нам страдать, не только нам!”.

От кумовства избавляться рекомендовал Колбин, от излишеств, народ от восторга млел, раскрывая “Ульяновскую правду”: не было номера, в котором не чехвостили бы районщиков — за обитую сосновой рейкой кухню: за садовый участок, за покупку “жигуленка”… Я однажды обомлел, читая обвинительный вердикт в адрес Димитровградского секретаря горкома КПСС: “Имея земельный участок, личную машину и родственников в городе…”. Получается, что идеальный коммунист — это сирота, не имеющий ни кола, ни двора…

Однако, сам Г. В. излишеств не опасался и не избегал. Государственную дачу он занял единолично, вытурив оттуда даже ближайшего соратника — председателя облисполкома. Держал там маленький зверинец для внука. Квартиру для дочери определили по соседству. И так далее. Ленинская скромность — она ведь всегда имеет двойной стандарт. В общем, к скромности Г. В. коллег-руководителей приучал усердно, не надеясь только на убеждения, карал нещадно. Кто-то подсчитал: за три года выгнал и поменял около девятисот “первых лиц” разного ранга. Что-то вроде “культурной революции” в Ульяновске произвел…

А вот удалось ли ему увеличить духовные потребности своих подчиненных — определить не берусь… Хоть и таскал он их за собой по выставкам, молодежным балам, музеям… Да ведь духовные качества личности — они в тишине вызревают, как сказал поэт, не напоказ…

***

Он прибыл в область в конце 1983-го, его привез и представил Лигачев. Во вступительной – на пленуме обкома КПСС – речи Геннадий Васильевич сказал: “Я 8 лет работал в Грузии – краю виноградников – и не спился. Надеюсь, и здесь выдержу”…

Дело в том, что правивший до него И. Кузнецов был, скажем так, неравнодушен к рюмке, почему и был заменен Колбиным.

Антиалкогольная кампания стала коньком Колбина. Были закрыты все винопроизводящие производства, практически ликвидировали выпуск пива. На Базарно-сызганском пищекомбинате, например, по приказу обкома, вино на импортных основах было отправлено на кормовые дрожжи. Были созданы “партийные дружины”, ходившие по квартирам в дни праздников, свадеб и прочих семейных торжеств, которые должны были проходить “на сухую”. Все дни рождения рекомендовалось проводить под контролем парторганизации, профсоюза и так далее. Коллегиальная слежка, “дружеские увещевания” – любимые приемы “вождя”.

Он через два года после своей “борьбы с пьянством” закрыл в области все вытрезвители – “в них нет нужды”.

Он “лечил” алкоголиков в новых школьных зданиях – а дети учились в старых, требующих ремонта зданиях.

* * *

Им были введены во всех райкомах так называемые “доверительные беседы”, где свой круг “шлифовал” сам себя – дабы быть безупречными и “не связывать себе руки”.

По этой же причине он заставил всех номенклатурных отказаться от приобретения садовых участков, автомобилей. Он достойно пестовал когорту “меченосцев”.

* * *

Среди многих провальных кампаний, начатых Колбиным, можно выделить еще две:

Он затеял – и обязал – все предприятия города выстроить в совхозах и колхозах по 20 жилых домов – хотел поднять село. Хотя ясно, что где-то нужно жилье, а где-то мост через речку, ясли, школа и т.п.

Он заставил всех выпускников области идти на заводы – и лишь через 2 года давалось право поступать в институты.

Г. Колбиным было сказано так: “Вот уже два года мы пытаемся создать такую общественную атмосферу, чтобы для молодых людей казалось естественным начинать свою трудовую биографию у станка, на стройке, на ферме… Набор абитуриентов для поступления в вузы стали вести прежде всего из числа работающей молодежи”.

* * *

Он три года корчевал старые деревья, сажал елки и розы. Реконструировал скверы (прекрасные до него), таскал с места на место памятники. Один из них теперь возвращен на старое место (Гончарову).

Он за три года поменял, переместил, снял, исключил из КПСС около девятисот человек. А в газете “Симбирский курьер” не мог внятно ответить на вопрос: почему оказались заваленными все его начинания сразу после его отбытия?

Его кредо: “Без испугу никто ничего не делает…”

На вопрос, что надо сделать, чтобы люди сами захотели что-то доброе сделать, он ответа не дает.

* * *

На Ульяновск он смотрел, как на трамплин. Все газеты страны пестрели рассказами о свершениях в Ульяновске. Но программы “Жилье-90” (в народе – “Жулье-90”), “Мелиорация”, “Трезвость” и прочие оказались мыльными пузырями.

Спустя три года после воцарения он сумел зазвать на денек Лигачева и показать ему “обновленный” Ульяновск (Лигачев сделал остановку по пути в отпуск). После чего получил повышение: назначен первым секретарем ЦК КПСС Казахстана.

* * *

Маленькая деталь: говоря беспрерывно о скромности, выделил дочери трехкомнатную квартиру через улицу от своей. На госдаче распорядился выстроить себе так называемый “летний кабинет” – бревенчатый флигель с детской комнатой для внуков.

Беспрерывно облагораживал обком КПСС: облицовка белым мрамором, создал три зала (красный, зал бюро и большой). А также соорудил потайную лестницу из зала заседаний бюро вниз, в буфетную – скромно, но изящно отделанную дубом…

                                       ***

И в завершение  этого «портрета»  Колбина приведу любопытнейшую запись  давно забытого мной разговора с литератором и дотошным краеведом Геннадием  Демочкиным. Эту  запись  я нашел в интернете- и весьма благодарен  Демочкину за сохраненный документальный штришок  моего бытия на земле Ульяновской..

      «Как Колбин отомстил Миндубаеву.»

         (Источник: Г.А. Демочкин).

Рассказывает Геннадий Александрович Демочкин:

« В августе 1986 года в «Известиях» вышла небольшая (строк 120) заметка ульяновского собкора Жана Миндубаева о том, что в Заволжском районе (на Верхней Террасе) вновь построенную школу отдали под ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий для алкоголиков). Колбин очень обиделся и не смог этого простить Миндубаеву никогда.

В марте 2002-го, вечерком, мы как-то долго разговаривали с Жаном Бориевичем по телефону и он, зная, что я пишу эту книжку- ( о Колбине-Ж.М.), а может быть, просто так, развспоминался. Он рассказал, как Колбин пытался ему отомстить. Попробую воспроизвести рассказ Миндубаева так, как его запомнил.

«В пятницу (это было в конце августа) я собрался на охоту. Зашел попрощаться к Колбину. Он тоже охотник. «Завидую тебе, Жан». Был весел, ласков и даже анекдот рассказал. Анекдот, который на охоте услышал от первого секретаря Тюменского обкома партии Богомякова. Тот сидел со своей одностволкой в окружении более молодых и «продвинутых» охотников – со сдвоенными стволами. Знаете, спросил он, чем отличаются наши ружья? А тем, что я после залпа один раз «…твою мать» скажу, а вы по два.

Вот так весело мы расстались, а когда в воскресенье вечером я вернулся, жена встретила в тревоге: «Жан, из «Известий» прислали ревизора, кажется, он приехал тебя снимать.»

Оказалось, в субботу Колбин позвонил в «Известия», попал на дежурившего в тот день зам. редактора Л. Корнешова (законспирированного генерала КГБ). И поскольку с Корнешовым у нас была давняя и взаимная антипатия, они с Колбиным быстро нашли общий язык.

Приехал ревизор, нашел какие-то мелкие нарушения в финансовой деятельности корпункта. А потом сразу возник вопрос о якобы недоплачиваемых мной партийных взносах. Собкоры на партийном учете стояли тогда в «Ульяновской правде», и было собрание, где журналистская братия показала себя во всей своей красе.

Фаина Семеновна Вайнерман среди них – это особая песня. Она как будто своей личной целью поставила «закопать» меня. И уж в словах и поступках не стеснялась. Тогда эта патриотка и истовая партийка еще не знала, что судьба не будет милосердна и к ней. В разгар перестройки она засобирается и уедет жить в Америку. Официальное объяснение такое: я не хочу, чтобы мой сын служил в Советской Армии и его бы там убили.

По зловещей иронии судьбы в штате Балтимор, где они осядут, вскоре она потеряет сына (его, развозчика пиццы, застрелит подвыпивший негр). Об этом напишут местные газеты, а мэр городка вручит Фаине Семеновне чек на 7 тысяч долларов.

…В конце концов меня уволили из «Известий. И, несмотря на договоренность с москвичами, весь 1987 год не брали в штат «Литературки».Ибо там лежало письмо секретаря обкома по идеологии Баскаковой  которая  требовала ни в коем случае   не брать меня на работу в «Литературку»..Письмо это было  написано  по поручению  оставшегося после Колбина первым секретарем  ОК КПСС  ю.Самсонова. Он  был верным колбинцем, все ждал, что его «патрон» Колбин  после Казахстана очутится в Политбюро –  и потому  старательно «тянул» все его начинания.

Я сидел без работы и без денег. При содействии первого секретаря Чувашского обкома партии И.П. Прокопьева, с которым я был в добрых отношениях, в Чебоксарах издали книгу моих стихов. Я получил гонорар 25 тысяч. Этих денег хватило до  начала моей работы в «Литературной газете»…