Публикация группы “Старый Ульяновск. Brandergofer”

4 сентября (23 августа по старому стилю) исполняется 175 лет со дня открытия в Симбирске памятника Николаю Михайловичу Карамзину. Наверняка эта дата будет отмечаться, хотя пока анонсов не встречалось. А Карамзинский садик последние два месяца был недоступен для горожан. Памятник одиноко высился среди развороченного асфальта и груд ярко-красной – от многолетней кирпичной присыпки – земли. Может, к юбилею и задумали этот ремонт? Частенько проходя мимо, ни разу не видел кипучей работы. В лучшем случае несколько рабочих перекуривали на штабелях бордюров. Но вот прозвучало из авторитетных уст: к 1 сентября ремонт будет завершен! Сразу волшебным образом все переменилось. Даже в выходные бодро сновали в сквере люди восточной наружности с тачками и лопатами. Сегодня, в понедельник, кипучая деятельность продолжается. К 1 сентября завершить вряд ли получится – осталось сделать еще немало, но к юбилею, наверное, Карамзинский сад будет открыт. Другой вопрос – как этот аврал скажется на качестве работ? Не будут ли через месяц-другой ульяновцы и гости города спотыкаться на выпавшей плитке, и не придется ли вновь закрывать сквер на исправление огрехов? Судя по множеству подобных примеров – вопрос для нашего города не праздный. А из риторических вопросов: насколько здесь вообще уместна вездесущая псевдобрусчатка? Ну, на то он и риторический, что спрашивать бесполезно…

Хорошо уже, если в памятный день горожане смогут придти к памятнику. Конечно, такого столпотворения, как 175 лет назад, вряд ли можно ожидать. «Симбирские губернские ведомости» писали 25 августа 1845 года: «…Во время открытия памятника крыши, окна домов, балконы и вся площадь были наполнены ликующими жителями. До поздней ночи толпились они около Памятника и, конечно, остались бы долго и долго, ежели бы не лелеяла их мысль, выраженная так сильно в стихах Г-на Ознобишина:
Он здесь! Он вечно наш! Изображенье Клии
Отныне передаст в позднейши времена
И дар Царя, и дань признательной России
К трудам Карамзина!»

Поневоле пожалеешь об отсутствии художественного дара. Так и видится картина: на пыльной площади – новый памятник и людское море, внимающее вдохновенному поэту. Виноват, замечтался. Стихотворение «К памятнику Карамзину» Дмитрий Петрович Ознобишин читал в переполненном зале гимназии, куда публика перешла после освящения монумента, и где академик Погодин произнес «принятое с всеобщим восторгом» Похвальное слово Карамзину. Но почему бы и не помечтать? Об истории создания и открытия памятника историографу Российскому было уже несколько публикаций на странице группы – подробности можно узнать из них. Да и других источников немало. Здесь же хотелось хотя бы краешком затронуть вопрос о восприятии памятника и его значении для формирования городской идентичности.

Печальный признак эпохи: смыслы заменяются «брендами». Н.М. Карамзин и посвященное ему творение академика Гальберга и его учеников – бесспорный символ Симбирска-Ульяновска. А если посмотреть глубже: что выражает этот символ – дух города или его имидж? Увы, чаще второе. Карамзиным и фигурой Клио принято гордиться. Их изображения можно видеть в самых неожиданных местах и на самых, казалось бы, неподходящих предметах. Почему? Неважно. Принято, и все. Такое восприятие, маскирующее почти полную неосведомленность, характерно не только для «широких масс» (для которых и создаются бренды), но сплошь и рядом сквозит в речах местных руководителей высокого ранга. Нет, я не призываю немедленно начать всем штудировать труды Карамзина. Хорошо бы, но это каждый сам решает для себя. Просто хочется более осмысленной и не поверхностно-показной гордости.

Помимо признательности знаменитому земляку, памятник Карамзину имеет еще один важный смысл. Это единственный скульптурный памятник, доставшийся нам в наследство от старого Симбирска. Спасенный истинными ревнителями истории от переплавки в 1920-ые, окруженный старинным, но изрядно поредевшим садом, он дожил до наших дней. Пожалуй, ни в одном другом месте города так явственно не ощущается связь времен. Насколько оправданно подгонять этот островок ушедшей эпохи под общий «плиточно-бордюрный» стандарт? Конечно, памятник и сад сами создают неповторимую атмосферу. Но и от оформления многое зависит. Можно подчеркнуть впечатление, внеся нетривиальную изюминку (вспомним красные дорожки), а можно добавить казенщины – «целомудренно-казарменного стиля» по словам В.Н. Андреева-Бурлака.

Художественные достоинства памятника не могли отрицать даже в те времена, когда само имя Карамзина звучало ругательством. Это не унылое надгробие букве «Ё» и не диван с железными тапками, у которых так модно теперь фотографироваться. Какие времена, такие и памятники. Хотя и к работе Самуила Ивановича Гальберга в свое время отношение было неоднозначным. Это теперь памятник Карамзину невозможно представить иначе, а в первые десятилетия у многих, даже просвещенных людей он вызывал недоумение. Главным, конечно, был вопрос: почему скульптор не поставил на постамент самого историографа? Тут уместно вспомнить, что среди вариантов проекта памятника был и такой – с фигурой Карамзина. Случись это на 20-30 лет позже, и, вполне вероятно, выбор был бы иным. А тогда… Ну, не принято было увековечивать в монументах образы людей, не являющихся венценосными особами или, по крайней мере, прославленными полководцами. Потому и прибегнул автор к аллегорической форме. И вознеслась над Симбирском задумчивая муза Клио, а бюст Карамзина занял скромное место в нише постамента. Но тут и глубокая мысль, не утратившая актуальности: историк служит Истории, а не наоборот.

Если даже среди образованных людей не все могли понять замысел скульптора, то что говорить о не затронутых просвещением обывателях. Фигура женщины в тунике и барельефы, изображающие «полуголых» людей, порождали самые невероятные толкования. Несть числа байкам и историческим анекдотам о «чугунной бабе». Авторы путевых заметок и фельетонов, считающие своим долгом повеселить ими публику, нередко добавляли и от себя «глубокомысленные» рассуждения о «памятнике г-же Клио» – вспомним хотя бы небезызвестного графа Салиаса.

Приведенный далее рассказ, несмотря на внешнюю схожесть с подобными фельетонами, явно выпадает из их ряда. В зарисовке уроженца Симбирска, выпускника симбирской гимназии, выдающегося актера и писателя Василия Николаевича Андреева-Бурлака (1843-1888) чувствуется и восхищение классическими формами памятника, и сочувствие незавидной доле Клио в «строго нравственном городе». В общем-то, это рассказ не о памятнике Карамзину, а о жителях «города Приволжска», которые, надо признать, в массе своей с той давней поры не слишком изменились. Разве что внешне…

Рассказ «На городской площади» был опубликован в книге «На Волге» (Повести и рассказы В.Н. Андреева-Бурлака), издание редакции журнала «Живописное обозрение», СПб, 1881. Здесь он приведен с небольшими сокращениями.
***

В.Н. Андреев-Бурлак

НА ГОРОДСКОЙ ПЛОЩАДИ
Посвящаю жителям города Приволжска

На лучшей площади города Приволжска, как пленница, за решеткой, охраняемая четырьмя фонарями, стоит на гранитном пьедестале фигура богини Клио. Каким образом попала она на этот, до сих пор дикий берег Волги? Она, гречанка, в своей легкой тунике, в эту зимнюю сторону? Полунагая в этот строго нравственный город? Клио! Оглянись! Чем ты окружена? Где ты нашла портики, колоннады, ниши с обнаженными статуями? Есть ли тут хоть что-нибудь греческое? Здесь у нас есть свой, родной, целомудренно-казарменный стиль. Посмотри – слева казармы с надписью: «Дом градского общества»; не дом, а какая-то стена с окнами; справа… Вот так срезался!.. Справа слышится греческая речь! В Приволжске ли я?.. В русском городе греческое учреждение! Ну, конечно, галлюцинация… нет! Речь льется с новой силой…

– Что это за учреждение? – спрашиваю я какого-то господина.
– Это болезненный нарост на нашей жизни, – высокопарно и грустно промолвил он и скрылся.
– Ничего не понимаю. Дом умалишенных, что ли? – Подхожу ближе. Батюшки – гимназия!.. Ну, прости, Клио! Теперь я буду только удивляться твоему патриотизму. Чтоб услыхать родные звуки, ты более 20 лет занимаешь этот пьедестал и, в своей южной одежде, с классическим терпением переносишь наш не совсем благоприятный для классицизма климат.

Теперь я не возмущаюсь даже твоей чересчур откровенной туникой. Может быть, со временем классицизм приберет к рукам даже парижских модисток, которые предпишут нашим барыням носить хоть летом классические туники.

О, тогда, Клио, ты будешь в холе! Теперь ты почернела от времени, позеленела от сырости. Твои прекрасные волосы, туника и даже лицо носят отпечаток нецеремонного обращения приволжских пернатых. О, тогда сама полиция взглянет на тебя благосклонно, и юпитерообразный полицмейстер города Приволжска издаст указ очистить тебя, а дерзких пернатых ловить и представлять по начальству. Счастливое будет время. Тогда, наверное, все узнают, в ознаменование чего ты тут поставлена, а теперь…

– Эй! Паштенный! – чей-то голос прервал мои мечты.
Я поднял голову. На лестнице, приставленной к фонарю, стоял солдат. Он чистил стекла в фонаре.
– На что на решетку становишься, не приказано.
Я снял ногу.
– Дьявол! – бурчит солдат. – Занапрасно зажигай.
– Кого это ты ругаешь? – спросил я.
– Да вот чорта-то, прости Господи! – он указал на Клио. – Занапрасно зажигай
– Не знаешь ли, милый, зачем она тут поставлена? – спросил я.
– Нешто вы не здешний?
– Нет, приезжий.
– Для чего? Известно для чего. Для пожарной команды.
– Как для пожарной команды?
– Так и для пожарной, Кармазиной прозывается.
– Кармазина?
– Кармазина. Чтоб, значит, круг ее скакать. Губернатор тоже бывает. Многие одобряют.
– Зачем же скакать?
– Как зачем? Известно, как теперича тревога хвальшивая бывает. Ну, сичас брамбестер командовать. Значит, ехать к Кармазиной.
– И едут?
– Едут. Тоже ведь начальство, а сам выеденного яйца не стоит.
– Кто, Кармазина?
– Нет, брамбестер. Кармазина – како начальство? Ей честь тоже не лучше нашего.
– А это кто? – спрашиваю я, показывая на маленький бюст, стоящий в маленькой нише в гранитном пьедестале.
– Это, слышь, любовник.
– Кармазиной?
– Ея. Хорошенько-то не знаю. Я дальний, страханский.
Солдат ушел.

Вот идет господин с дамой.
– Ну, как вам нравится наш город? – спрашивает он спутницу.
– То… Николай Петрович! Кому этот памятник?
– Э… писателю одному. Позвольте, как его фамилия-то?.. На «К» начинается…
– Крестовский?
– Ах, нет! Из прежних. На языке вертится… Дворянин еще здешний. Историю написал…
– Знаю, знаю! Кайданов?
– Нет-с, не Кайданов.
– Как не Кайданов? Я сама училась. Кайданов, да еще Устрялов, только двое.
– Да нет-с. Вот придем домой… Да я и помнил.
– А скажите, пожалуйста, в каком он странном костюме! Точно женщина. И с косой…
– Это не сам он.
– Кто же, жена что ли?
– Не знаю, право. Я думаю, не больше, как фантазия мастера, который делал.
– Отчего же его не поставили?
– Нельзя было.
– Отчего? – допытывается барыня.
– Потому что… Мужчина… Что хорошего? Нет, знаете, этой грации, нежности. Да и цели никакой нет. Женщина лучше. Вот за границей, Бавария, тоже женщина… Ах, отличная статуя! Я лазил в нее…
И, увидя подходивших мужиков, они удалились.

Мужики, приблизившись к решетке, были, видимо, в нерешительности: перекреститься или нет, но все-таки не перекрестились. Они уселись на приступках. В это время к памятнику подошли еще двое мастеровых.
– Ишь ты! Почитай, весь город сгорел, а баба цела.
– Што ей сделается! Всю жисть должна каяться. Потому и не гибнет. Божье произволенье.
– Известно, Божье. И как теперича, братец ты мой, ея душеньке обидно – бяда!
– Еще бы. Хошь до тебя доведись…
– Кому приятно.
– Знашь, кому это сделать следует? Нашему хозяину.
– Ему надо.
– Ты что думаешь – он деньги отдаст? Ни в жисть. Как есть Кармазин настоящий.
– Вот, Ванька, как кого обругать – сичас Кармазин. А душа-то ея страдат.
– За дело! Не губи христиан православных.
– Чай, много народу померло от нея?
– Столь народу извела, что и… и…
– Чем она изводила? Корнями, что ли?
– Како корнями! Корнями бы ничаво. А вот вишь ты: идет теперича мастеровой, аль барин какой, вот она сичас приглашат. Так и так, говорит, желаете ко мне задтить? Ты зашел. Ну там, известно, водки этой сколь хошь.
– А она с ядом?
– Нет, без яду. Ты теперича водку выпил. Хорошо. Как захмелеешь, она и начнет, значит, перед тобой изворачиваться и всячески тебя тревожить… Как растревожит, человек ровно тряпка али мочёна подошва делается. И тает, и тает… А она сичас ножиком горло-то – чик!.. Кровь и вылакат…
– Окаянная!

Они замолчали и перешли на другую сторону памятника.
– А вот сам пальциместер.
– Где?
– Вот, в конурке-то. – Он указал на бюст в нише.
– Не похож.
– Да разве нонешний? Это прежний.
– Видно, тоже народ губил?
– Нет. Ты слухай, каку он механику подсмолил… Как, знашь, сгубила она народу тысячи две, услыхал пальциместер. Кто такая, спрашивает, в чьем фартале? Ему сичас будочник докладывает: В моем, ваше высокоблагородие, сладу нет, уж я, говорит, всячески ублажал. – Все губит? – Все губит, ваше высокоблагородие. – Как зовут? – спрашивает. – Кармазина. – Кармазина? Хорошо, опосля этого стал он ее сам ловить. Долго, знашь, ловил. Одначе пымал.
– Чай, каку баню дал?
– Бяда! Слушай. Ты здешнего палача видел? Мужик здоровый, ну хлестать. Он хлещет, она не кричит, он сильнее – она не кричит. Скончалась, говорит. Дохтур подошел, поглядел, а она медна.
– Врешь!
– Дохтур как стоял, так и помер, начальства тоже вся за ним скончалась. Опосля, значит, как ее начали здесь ставить, она сказала чуть слышно: я, говорит, неповинна. Одначе не простили – поставили.
– С чаво же вся начальства померла?
– От ея.
– А пальциместер?
– Пальциместер жив.
– А как нонешний помрет – его тоже с ней поставят?
– Чего не поставить? Беспременно поставят.
– А ты сказывашь, она медна?
– Медна.

Вдруг один из мастеровых схватил камень и с ругательством кинул его в богиню. Оба бросились бежать.
– И как, чай, ея душеньке-то обидно, – вспомнились мне слова мастерового.


Суббота, 29 августа. Работа в давно закрытом Карамзинском саду наконец-то закипела. До юбилея памятника остались считанные дни.


Слева: Рисунок С.И. Гальберга памятника Н.М. Карамзину в Симбирске, утвержденный 22 января 1838 года императором Николаем I.
Справа: Вид сооружаемого в Симбирске памятника историографу Н.М. Карамзину. Гравюра К.А. Афанасьева, 1838 год.
РГИА


Работы по разбивке сада на Карамзинской площади. Фото А.С. Муренко, 1867 год. Видимо, первый из известных снимков памятника Н.М. Карамзину.
УОКМ


Памятник Н.М. Карамзину: открытка начала ХХ века и заметка «Непонятный памятник» из «Синего журнала», № 12 за 1912 год.


Вверху: Иван Николаевич Франго. Карамзинский садик. Картина прежде висела в кинотеатре «Художественный»
Внизу: Карамзинский сад. Фото Ф.А. Каганина. УОКМ.


Клумба и киоск по продаже минеральных вод в Карамзинском саду.
УОКМ


Аллеи Карамзинского сада.
УОКМ


Вверху: Дети в Карамзинском саду. Фото С.Мельникова. «Пролетарский путь» от 11 июня 1937 года.
Внизу: Осень в Карамзинском сквере. Рисунок Ю.И. Куликова. «Ульяновская правда» от 23 сентября 1956 года.


Карамзинский сад. 1960-ые годы.
Краеведческий отдел УОНБ, Ф54


Памятник Н.М. Карамзину.
Слева: Открытка из комплекта «Ульяновск», М., 1967. Фото З.Голубчина.
Справа: Альбом «Ульяновск», М., 1979. Фото В.Гаспарянца.