Ведущий клуба-Жан Миндубаев.

 От ведущего.

Как трепетно, трагично и светло способна настоящая поэзия обнажить все переживания человеческой души, все оттенки нашего бытия!

Погружаясь в поэзию Леонида  Суркова я ощущаю прожитую автором жизнь как свою собственную – со всеми ее радостями, заблуждениями, драмами, трагедиями, нелепостями и озарениями… И в  его  стихах я слышу интонации таких рыцарей поэзии как Блок, Пастернак, Мандельштам, Есенин, Рубцов.

Это ощущение – для меня драгоценно.

Второе чувство – это горестное понимание того, как несправедлив наш человеческий мир, как он неправ в своих суждениях; как часто путается в оценках и пристрастиях…

Вот жил среди нас настоящий, большой поэт Леонид Сурков – а был ли слышен он? Многие ли его знали? Отмечали ли некими премиями?

Сам Леонид был олицетворением  скромности, самоуважения и той самодостаточности, которая не позволяет человеку кичиться своим дарованием, не тянет толкаться локтями и кричать: «Вот он, я! Заметьте меня! Я тут!»

Думаю, многие ульяновцы даже не слышали о поэте Суркове. Они, скорее, знали хоккеиста Лёню Суркова (стадион ревел: “Сурок! Сурок!»)  Леонид много лет “гонял шайбу” – и гонял, вероятно, неплохо – победы ульяновской команды это подтверждают.

Но профессиональный спорт – дело жестокое. Возраст понудил забыть шайбу, клюшку, стадион… Время после шайбы Леня  вспоминал  так: “Жуть! Оказался голый среди волков…”

Литейка. Рюмка. Семейные проблемы… Душа Суркова, его сердце, его суть – привели его в поэзию.

Тут тоже хватало острых камней на пути. Весьма известный    в области стихотворец  заявил Суркову без обиняков:

– Забудь про стихи. Ты никто – и звать тебя – никак…

Это была большая и  самоуверенная ошибка “классика”. Стихи, которые я публикую,  напрочь отвергают этот прогноз… Смею сказать: Леонид Сурков (украду цитату у Сталина) – “…есть лучший, талантливейший поэт – нашей…” Ульяновской области. Это на самом деле так. Можете убедиться  в этом сами!

Биография поэта часто определяет суть его творчества. О себе Леонид Николаевич рассказывал так: «Корень семьи нашей — Сурковых, из села Шиловка, на Волге. При царе село было государственным; девок на сторону, в «крепость», не отдавали. Было село чисто русское, полсела — родня.

Семья наша при Сталине была репрессирована, выселили из дома в сорок восемь часов. Отца отправили сначала в тюрьму, потом на фронт. Мы с матерью сажали картошку, вели огород — тем и спаслись…»

Леонид Николаевич не только перенес все тяготы  бытия – но и смог вырваться из паутины жизненных дрязг, неурядиц и ошибок. Смог подняться до высот Поэзии.

О её сути, кстати, Сурков говорил так: «Поэзия существует не только в стихах. Можно   извлекать из наших печалей, несчастий, лжи, грязи жизни кусочки чистоты, красоты, правды и радости…Главное: способность  «не как другие» понимать, кому на этом свете больно.

Есть поэзия цвета, поэзия запаха любимых духов, цветов, поэзия этики и манеры поведения, даже застолья с друзьями. Что-то от поэзии есть в нас во всех, по крайней мере, мы все к этому стремимся, пусть даже неосознан».

Мне остатся  добавить несколько слов. Поэзия Суркова выстраданна — и потому искренняя. Она не пышнословна, не бьет себя кулаком в грудь и не кричит: «Я – патриотка!»- хотя преданнее ее нашей горестной и великой земле трудно найти.

За строчками сурковской поэзии видна напряженная работа сердца, души, ума.

Плакать хочется, когда большая рать наших стихотворцев, наклепав кое-какие стишата   кичатся неким участием в бесчисленных конкурсах, встречах, публикациями в малоизвестных изданиях – ну, и вообще бьют себя кулаками в грудь и вопят:

– Вот я, тут я, обратите внимание!

Публикую сегодня пронзительные, истинно-поэтические, стихи НАСТОЯЩЕГО поэта…

Думаю, когда-нибудь в нашей области будет учреждена еще одна  поэтическая премия- имени Леонида  Суркова.

Жан Миндубаев.

****

Леонд Сурков.

КРУГИ СВОЯ

Поэма.

Памяти Сергея Александровича Есенина посвящаю.

1

Зимний полдень улыбчив и ясен.

Льдинки далей чисты и легки.

Я вернулся опять восвояси

Посмотреть на родные дымки.

 

Ни огня здесь теперь, ни уюта,

Ни тепла в опустевшем дому,

Но продрогшим щенком почему-то

Прижимается сердце к нему.

 

Над бегущей в сугробах дорогой

Солнце с веток знакомых берёз

Золотою весёлой сорокой

К ночи ясно вещает мороз.

 

Тишь. Не дрогнут над Волгою ели,

Не вздохнут тополя у межи.

Только память былым так метелит,

Что хоть душу, как шапку, держи.

 

И сквозь полог снегов этих синих

Вдруг увидел я, как наяву:

Лето,

Сад,

Где прожгли на рябинах

Искры ягод багряных листву.

 

Вспомнил дом на зеленом пригорке,

Золотые челны островов,

Детство звонко качается в Волге

Поплавками мальчишьих голов.

 

Вспомнил годы военные,

Голод,

Дней победных медальную стать.

Я тогда из села после школы

Уезжал в институт поступать.

 

Но случилось мне в городе вскоре

Дать заботам своим новый ход.

Завалив на приемных историю,

Я кузнечить пошёл на завод.

 

Там работа — не скажешь, что скучно.

Каждый молот годился в отцы.

Я пол-года метался подручным,

А потом перешёл в кузнецы.

 

На беду,

Надо ж было случиться,

В чем, конечно, моя лишь вина,

Что окалиной за рукавицу

Опалила девчонка одна.

 

Но потом нагадала другого,

Покрасивей меня,

Поважней,

Чьи погоны шестёркой бубновой

Вышли дальней дорогою ей.

 

Жизнь пошла, словно лыко не в строчку, —

В сердце — горечь, в работе — завал.

«Опустился до высшей ты точки», —

Мне при всех секретарь рассказал…

 

И кузнец старший

Как-то неловко

Мне заметил,

Мол, друг, не взыщи,

Но совсем не по той поковке

Ты берёшь в своей жизни клещи.

 

Изменил я в ту пору походку,

Оглядев себя со стороны.

Летом вышел мне в кузнице отпуск,

Я поехал домой на блины.

2

Вот сейчас,

Когда ёлки у стога,

Как Снегурочки в шубках стоят,

Странно то,

Как в июне здесь много

Птиц весёлых,

Ромашек,

Маслят.

 

И тогда, помню,

Эти приметы

В сердце сладко роили мечты.

Загорелою девушкой лето

С парохода роняло цветы.

 

Прибыл в ночь. На заволжские ели

Наша пристань, как прежде, глядит.

Голый месяц в речной колыбели,

Как ребёнок укачанный, спит.

 

Вот и наш палисадник.

Избушка.

Сердцем что ли я стукнул в окно, —

Только смотрит с порога старушка…

«Мать!»

«Сынок!»

Хорошо, что темно…

 

Выпадают нам в жизни минуты,

Что и больно, и радостно ждешь.

Виноватой слезинкой кому-то

На родное плечо упадешь.

 

Позабудешь чужие обиды

И свою перед кем-то вину,

И душа робкой пташкою выйдет

В чью- то ласковую тишину.

 

Память чем-то родимым до дрожи

Тронет сладко нас, нежно, светло,

И, как в детстве, на плечи положит

Материнских ладоней тепло…

 

Да…

Бесспорно я дал в жизни маху,

В чем досада моя и вина…

Но, как мать мне когда-то рубаху,

Душу штопала здесь тишина…

3.

Просыпаюсь.

Котёнок под ухом.

Пыльный лучик стоит на полу.

На окошке с геранями муха

Одиноко жужжит по стеклу.

 

Скрипнул дверью сосед дядя Саня,

Поседелый балтийский моряк.

Мать шепнула:

«Не спорь,

Коли станет

После рюмок болтать что ни так».

 

С детства знал я,

Что этот ни чину,

Ни годам

Не ударит челом.

Очень трудный он был мужчина,

Не однажды скандалил селом.

 

И не раз

Без причин даже всяких,

Нагрузившись до флага,

Орал:

«Кто!?..

Меня!?..

Я минер с «Забияки».

Я в семнадцатом Зимний брал!»

 

«Я вам землю дал,

Волю,

Тюлени!

Вы же все тут нутром кулаки.

Посмотрел бы товарищ Ленин,

С миноносца мои бы дружки…»

 

Но отца уважал.

Видно, море,

Просолив,

Породнило их кровь.

Кочегарил отец на «Авроре»

В середине двадцатых годов.

 

То про Берген они говорили,

То сосед наш гремел кулаком,

Что при нём в Моонзундском проливе

Потопили германцы «Гром».

 

С первых залпов попали в машину

И лупили потом, как в мишень.

И таким он их мерил аршином,

Мать крестилась потом целый день.

 

Но и наши лихою атакой

Дали выход душе и стволам,

И кого-то на вечный якорь

Из германцев поставили там.

 

Вспоминал дядя Саня с душою,

Наболевшее трогал,

Своё,

И стоял за Россию горою,

И за что-то ругал он её…

 

За старинных друзей, за могилы,

Что забыли давно на Руси,

Раздувал он на шее жилы,

Хоть святых из избы выноси.

 

Может быть, даже врал где застольно,

Может зря мерил прожитым новь,

У него на свою колокольню

Было право и в праве том кровь…

 

А со мной обошлось всё без шума.

Мы сошлись с ним,

Что мне далеко,

Как отцу, государственно думать

И на дело смотреть широко.

 

Лишь когда озакатилось небо,

Он,

Как прежде всем в пику бывал,

Мер крутых от начальства потребовал,

Потому, мол,

Что Ленина знал.

 

Расходились мы, помню, под вечер.

Улыбалась старушка жена…

Я не думал какая встреча

Суждена нам ещё с ним одна….

 

4.

Проводив их,

Из дому я вышел,

Чтоб глазами тоску не цедить.

Лил закат на знакомые крыши

Золотые свои дожди.

 

Сунул сладко за пазуху вечер,

Как котёнка,

Родную теплынь

С Волги той,

Что ещё не калечили

В каталажках бетонных плотин.

 

Вот и смерклось.

Сквозь звёздное сито

Тихо лето струится с небес.

Сонный месяц горшком разбитым

Беззаботно висит на плетне.

 

Вдалеке чей-то голос весёлый,

Женский смех в переулке,

Шаги…

Снова счастлив и снова я молод, —

На свидание впору беги.

 

Снова белое платье навстречу,

Как тычинка в цветке тишины…

Только был я по горло в тот вечер

Полон мыслей и планов иных.

======================

5.

Поутру,

Искупавшись на Волге,

Где над суводью ветлы галдят,

Взял учебники старые с полки

И пошёл под антоновку в сад.

 

И весь месяц я книги лопатил,

Как Бог свят,

Заучив наизусть,

Как Малюта при Грозном скуратил

По застенкам боярскую Русь.

 

На завод возвратившись из дому,

Так же,

Хмуря морщины на лбу,

Ночью

С лампой бессонной на стрёме

Караулил, как филин, судьбу.

 

На экзаменах знал почти точно,

Что пройду,

Должен сделать…

И вот

Я тогда поступил на заочный

Без записок окольных и льгот.

 

И не то,

Чтобы счастье иль радость,

Но, как будто, что надо сказал.

За усталым окном сентябрь

Дни сердцами листвы ронял.

 

Горизонт,

Как бельё на верёвке,

Простыню мокрых далей сушил.

Перед теми мне было неловко,

С кем работал тогда я и жил.

 

Хоть не делал средь них я погоды,

Но…

Не всякому это понять…

 

В декабре перед Новым годом

Из деревни приехала мать.

 

Продала барахло, коровёнку,

Дядя Саня устроил дела.

На дрова у ней брали избёнку,

Почему-то не продала.

 

Сняли угол у светлой старушки

От шумов заводских вдалеке,

Где лампада пивною кружкой

Пред святыми стоит в уголке.

 

В институте я был не в последних.

Год…

Второй…

Как поковки в огне.

И в работе не портил обедни,

У начальства поднявшись в цене.

 

В общем,

С книгой листая рассветы,

Я еще через год или два

Попадаю стажёром в газету

Не ковать —

Золотить слова.

 

Стал работать.

Народ там хороший.

Подсказали, как надо жить.

Были, впрочем, отдельные рожи,

Хоть опять за кувалду держись.

 

6

Срочно вызвал недавно редактор

И, грызя авторучку,

Сказал:

«Очень есть интересные факты.

Нужен, Лёня, один матерьял.

 

Ты давненько на родине не был?».

«Лет уж пять».

«Надо, брат, побывать.

В юбилей там какому-то деду

Дала орден Советская власть.

 

Штурмовал он в семнадцатом Зимний…»

«Дядя Саня?!

Сосед наш Серов!»

«Карты в руки тебе, родимый,

Или, лучше сказать, перо».

 

И, считая вопрос закрытым,

Улыбаясь,

Отвёл он взгляд.

Память вдруг побежала петитом

По торжественным строчкам наград.

 

На Руси многим что-то давали —

Звёзды, сроки, кресты, ордена.

Со щитом своих лбов и медалей

Грудью шла на врагов страна.

 

Но случались порой и оплошки

По расчету иль сгоряча.

И медалью иною, как ложкой,

Ловят мясо в российских щах.

 

Тем, кто выше нас,

Сверху виднее.

Только орден — не медный пятак.

И его ни в каких юбилеях

Не нужда отдавать просто так.

 

У минёра заслуги, знать, были,

Если годы такие в залог.

Но я слышал, что он в Сибири

Отбывал заключения срок…

 

Как бы ни было,

Утром, что надо,

Я собрал, на будильник косясь.

И часов пять по «весям и градам»

На попутке лихой душу тряс.

 

Попрощавшись с шофёром рублями,

Я ступил на родные поля…

Удивленно всплеснули ветвями

Возле крайней избы тополя…

 

Зимний полдень улыбчив и ясен!

Льдинки далей чисты и легки.

Я вернулся опять восвояси,

Снова вижу родные дымки.

 

Снова в розовый снег окоема

Забрели по колено леса.

Санный след полыхнул так знакомо

Солнцем юности давней в глаза.

 

Я теперь уживусь здесь едва ли,

Но всегда сердцу эти места

Сквозь мазут бытия открывали,

Как душа может быть в нас чиста.

 

И с любою нездешней пропиской,

Где бы ни был я,

Все, как в бегах.

Дым родной!

Часто он так неблизко,

А припомнишь — защиплет в глазах…

 

7

Чтоб отметить тут командировку,

Честью-честь захожу в сельсовет.

За столом председатель «обновкой»,

Молодой, очень важный брюнет.

 

Он, в депеши мои строго глядя,

По-ученому вдруг мне сказал,

Что, мол, я,

Как Онегин к дяде,

На почтовых летя, опоздал.

 

«Я настолько привык ценить юмор, —

Говорю, —

Что порой без гроша».

«Но товарищ Серов, точно, умер…»

Странно вдруг заикнулась душа.

 

И, теряя струю разговора,

Я неловко присел у стола.

Только слышу:

«Вернусь я не скоро…

Вас проводят…

Простите, дела…»

 

Что дела!

Когда глянет вдруг вечность

Тёмной пропастью нам в глаза,

Жизнь в отчаяньи даже — беспечность,

Даже в искренних самых слезах…

 

Грохнув дверью,

Вошёл провожатый

Из таких,

Что с утра под хмельком.

В старом ватнике,

С ликом помятым.

Смотрим оба:

Знаком, незнаком…

 

Я назвался.

Он,

Лоб рукавицей

Потерев,

Головой закивал:

«Я знавал твоих родичей близко,

А тебя вот не сразу признал.

 

Чай, маманя жива?»

«Слава Богу!

Хоть здоровьем, конечно, не та…»

«С перепугу, гляжу я, дорогу

Позабыл ты в родные места».

 

Глядя под ноги взглядом нетвёрдым,

Не ко времени

И невпопад

Я спросил:

«Дяде Сане был орден?»

«Что об этом сказать тебе, брат…»

 

8

На крыльце он размял папиросу,

Закурил, пряча спичку в горсти:

«Видишь ли,

По такому вопросу

Очень трудно фарватер найти.

 

Потому что мы с Волги что ли,

По причине других ли забот,

Только прежде по царской воле

Брали многих отсюда на флот.

 

Сам служил я в ту пору…

Хоть вахту

Нёс не всякий под боцманский свист.

Вот сосед мой —

Тот с царской яхты,

Со «Штандарта».

По гроб монархист.

 

Кровь давно его, чёрта, не греет,

Но недавно лишь в рюмку бубнил,

Как ходил к ним мальчишкой царевич,

И как сладко он ел там и пил.

 

В революции всякие были —

Кто всем духом,

Кто рыло в кусты.

Под огнём перед штурмом сводили

С «Забияки» ребята мосты.

 

В тот решительный час

Было надо,

Чтоб с рабочих окраин прошли

Ко дворцу штурмовые отряды,

И они их тогда провели.

 

Дело кончилось там очень скоро.

И к утру на иную межу

Тяжело потащила «Аврора»

Бесшабашной России баржу.

 

Сам об этом ты знаешь довольно,

Хоть не все сберегли в том огне…

Помню, был он с матросами в Смольном

По вопросу о царском вине.

 

Ленин коротко бросил на это,

Как волкам, им хвосты отрубил, —

Мол, отдать всё вино в лазареты…

Он же мнением против был.

 

А потом —

То Юденич,

То Врангель…

Закрутилась такая пурга,

Что в ту пору и божий ангел

Захотел бы иметь рога.

 

Мы расстались,

Когда стало тяжким

Положенье на южных фронтах.

В двадцать первом году лишь

Тельняшкой

Он украсил родные места.

 

Тут и взять бы ему в руки дело,

Благо,

Было их невпроворот.

Он же вдруг объявил,

Что всё сделал,

Что теперь наступил наш черёд.

 

Позабыл про лопаты и грабли,

Но зато в назиданье селу

Под иконами грозную саблю

Для острастки повесил в углу.

 

Чёрт бы с ним!

Но народу в несчастье

Пил, как рекрут, —

Боюсь вспоминать.

Революции делать был мастер,

Не крестьянское поле пахать.

 

И однажды в питейной компании,

Упрекая за рюмками власть,

Он шумел,

Что пора на Германию

И ещё на кого-то напасть.

 

Может,

Лишнего парень выпил,

Иль рубил по привычке с плеча,

Только он чей-то важный титул

В споре том уронил сгоряча.

 

По тогдашним суровым законам,

Чтоб в разгуле своём богатырь

Брал немного поласковей тоном,

Враз его засадили в Сибирь.

 

Года три там он душу проквасил,

Пол-тайги, чай, успел повалить.

Тут война…

Он бумажку накляксил,

Что, мол, кровью вину хочет смыть.

 

И пришло долгожданное счастье,

Как с похмелья тяжелого сон, —

За измену Советской власти

Был спасать её послан на фронт…

 

Вновь вернулся с победой.

Сбежалось

Пол-села на живого взглянуть.

На груди боевые медали

Боевой обозначили путь.

 

И хоть встречу,

Конечно, не грустью

Осиял тех медалей блеск,

Но теперь в разговоре на бруствер

Он, как прежде, героем не лез.

 

Иль война что-то в нём надломила,

Или вытрясла душу ЧеКа,

Только что-то в глазах его стыла

Перволедьем на Волге тоска.

 

И к работе пришла вдруг охота

К удивлению всех…

В добрый час!

В леспромхозе он доску почета

Украшал, как икона, не раз.

 

Уж наел довоенную морду

И в походке бывалую стать,

Да, наверное,

Чёрт его дёрнул

Старый грех свой опять вспоминать.

 

Попросил он высокие власти

Разобраться, в чем был виноват.

Тут и грянули снова напасти,

И пошёл в его жизни разлад.

 

Вмиг каким-то значительным чином

Спущен сверху был грозный вердикт,

Что задумал,

Напялив личину,

Он злодейски проникнуть в ряды…

 

И хоть, Боже спаси,

Чтобы волю

Дал словам иль характеру он,

Но

Начальством был сразу уволен

С леспромхоза… как вроде шпион.

 

Позабыли при Зимний и Летний,

Про медали его и дела,

И такая обидная сплетня

По селу, будто осень, прошла.

 

Тут и стало ему так пустынно,

Так темно

Без огня вдалеке,

Что он запил,

Бутылкою винной

По-минерски пальнув по тоске.

 

При Хрущеве прислали бумаги,

Что безвинен был вовсе старик.

Он в сердцах за сибирские блага

Потащил ее сразу в нужник.

 

А потом

Перед смертью

Был орден.

Значит, все же заслуги нашлись…

Узнаешь ли родное подворье?

Слава Господу Богу,

Пришли…»

 

9

Он умолк.

С невесёлою думой

Я взглянул на родимую пядь.

Крест сосны обозначил угрюмо

Дом, чьи двери готов целовать.

 

Мне за то,

Может быть,

С детства вышло

Так любить эти крыши в снегу,

Что несла с них всегда никудышность

Прошлогодней соломой тоску.

 

И сейчас разворотом гармони

Спел забор мне под ветра мотив,

Сколько я сам в себе проворонил,

На букашку души наступив.

 

Вот опять её память неволит,

Болью детства нахлынув,

Как мгла,

Что куда-то за снежное поле

Мать пальтишко за хлеб понесла…

 

Шла война.

Только ветром голодным

Не любым тогда дуло в лицо…

Ах, зачем я об этом сегодня?

Вот и угол серовский…

Крыльцо…

 

10

Перед мертвым всегда некий холод

Нагоняет вину и дрожь,

Что ты так вот бессовестно молод,

Что чего-то от жизни ждёшь.

 

Есть в нем права какого-то крайность

Видеть нас в суете и во лжи,

Потому, может,

Что не случайность

Смерть и тлен,

А случайность — жизнь.

 

Вот с таким неуютным чувством

Преступаю я горький порог.

Свечка теплится пламенем тусклым,

Лик покойного чинен и строг.

 

«Монархист» под божницей в поклонах,

Как кадилом,

Трясёт головой.

Про «гонителя фара-о-о-на»

Голосит,

Отпевая его.

 

Стынут лица в печальном тумане.

Никнет кротко над гробом жена.

Чьей-то близкою болью герани

Кровоточат сквозь шторку окна.

 

Все в знакомом до дрожи вкусе,

Как когда-то и в нашей семье.

Божья матерь с младенцем Иисусом

Безутешно скорбит на стене.

 

Я, наверно,

Всего бы не вынес,

Занялось что-то круто в груди,

Но как раз тут шепнули:

«Вынос…

Боже, нас на круги своя жди».

 

Гроб подняли.

Какой-то рыдалец,

Видно, спьяну

В рукав заскулил.

Закусив рукавицы палец,

Провожатый у двери застыл.

 

А потом —

Пусть последний…

Могила…

Поминальная канитель…

Ближе к ночи по нем завыла

Катериной его метель.

 

За столом все в глазах хороводил

Частоколом крестов погост.

И в руке не стакан бы вроде,

А земли прощальная горсть…

 

Помянуть прикатил председатель,

Оторвавшись от важных дел.

Расшумелся,

А тот рыдатель

Перед ним виновато потел.

 

Не печалясь башкою саманной,

Что с кормами хватает им бед,

Он вчера только с лошади пьяный

Бочку барды свалил в кювет.

 

Ковыряясь в тарелке,

Я слушал,

Как тащилась их тяжбы мотня.

И глодала мне пря эта душу,

Словно в кузне ругают меня.

 

Нет!

Живым не постигнуть чуда

Уходящих в иное навек…

 

Утром я уезжал оттуда,

Как с пожара, глотая снег…

 

Вот такие неловкие факты

И такая на сердце сушь.

Хоть совсем не за тем редактор

Посылал меня в даль и глушь.

 

11

«У тебя, Леонид, всё готово? —

Начал он, —

Что матрос наш?

Герой? »

«Пятый день,

Как отдал он швартовы,

Долго жить приказав нам с тобой».

«Быть не может!

Такие страсти.

Что ж в газету теперь?

Не пойму…»

«Да.

У нас пострашнее напасти»…—

Мыкнул глупо я в тон ему.

«Накропал я другое,

Издатель,

Чтоб над гробом тебе не тужить.

Есть в колхозе у них председатель,

Деловой,

Хоть за ворот держи».

«Ты серьезно?

Ну что ж…

Интересно…

Деловой, говоришь, человек?..»

Было как-то на сердце пресно.

Падал жидко за окнами снег.

Стригли душу овцой безответной,

На бумагу ложась, слова.

Слишком жизнь для неё многоцветна,

Но права, без обиды права.