«И знает в мире всякий человек,

что этот город ленью легендарен,

и здесь гостей уже который век

встречает полусонный волжский барин».

 

От ведущего.

Мой земляк – известный  поэт и краевед Николай Марянин –  рассказал удивительную историю…

– Подошел ко мне как-то в Дворце книги  мужчина  зрелого возраста и попросил посмотреть его стихи. Я смотрю – и сильно удивляюсь: никогда ничего  об этом поэте не слышал!

Роман Иляйкин живёт в Ульяновске, работает в коммерческой фирме. Стихи нигде пока не публиковал. Посмотри – может сгодятся для «Глагола»?

Я посмотрел. Потом «посмотрел» еще пару раз.  А потом уже просто перечитывал   публикуемые ниже строчек – и в  очередной раз  вспоминал крылатую фразу советских времен : «Помогать надо талантливым – бездари  сами пробьются».

Читайте!

Такой неожиданный поэтический голос я слышу на  Симбирской горе впервые.

Ж.М.

****

Роман Иляйкин:

(«Кто родился — тому предназначено жить…»)

Стихотворения.

 

БАРИН НА ВОЛГЕ

На всю Россию-матушку трубя

о праздности, достоинстве и долге,

считали сонным городом тебя

и называли барином на Волге.

 

Звенел по переулкам бубенец,

когда, купаясь в сладком аромате,

ты в полудрёме вышел на Венец

в домашних тапках и ночном халате.

 

Встал там, где начинается обрыв,

и ощутив души живую завязь,

в речную даль глядел, как в объектив,

обыкновенным чудом заряжаясь.

 

Пытался раскачать земную ось

вразрез своей обломовской природе,

а мимо время медленно плелось

на стареньком колёсном пароходе.

 

И знает в мире всякий человек,

что этот город ленью легендарен,

и здесь гостей уже который век

встречает полусонный волжский барин.

 

ЖАР-ПТИЦА

 

Фиолетовой жар-птицей

село солнце на плетень,

и с отрадой светлолицей

запорхал по миру день…

 

Вдоль густых кустов сирени,

мимо отчего двора,

где берёз худые тени

к избам тянутся с утра.

 

По пригорку, по овражку,

там, где узенький мосток,

через мелкую букашку,

что присела на цветок.

 

Словно пчёлы из роевни,

света искорки летят:

вот уже в конце деревни

чистит пёрышки закат…

 

Но поют душа и тело

даже в сумрачной хандре,

ведь жар-птица улетела,

чтоб вернуться на заре.

 

ДИАЛЕКТИКА

 

Огоньком сигареты забрезжил рассвет,

и по скатерти неба разлился коньяк:

кто на свет не родился — того ещё нет,

а кто умер — тому не воскреснуть никак.

 

Лучик солнца рисует пейзаж на холсте,

угли звёзд догорают в камине небес:

лишь богам суждено умереть на кресте

и опять возродиться в стихии чудес.

 

Из серебряных лилий янтарной зари

вытекает нектар непорочной души:

кто-то молвит ужасное слово — умри,

кто-то шепчет негромко, но твёрдо — дыши.

 

Это вечная участь и жребий Христа –

на рассвете сиять путеводной звездой:

даже если надежда слепа и пуста,

вера сладить сумеет с нуждой и бедой.

 

Лишь бы к цели вела ариаднина нить,

не хлестала судьбы неучтивая плеть:

кто родился — тому предназначено жить,

чтоб однажды в назначенный час умереть.

 

СПУСК СТЕПАНА РАЗИНА

 

Из раны кровь сочилась помаленьку,

от капель жгучих плавилась земля,

когда несли подстреленного Стеньку

по спуску от Симбирского кремля.

 

Он бредил и ругался всю дорогу

в каком-то бесшабашном удальстве:

мятежнику попала пуля в ногу,

и сабля вскользь прошла по голове.

 

Змеился путь, идущий вниз по склону,

тащили Стеньку к берегу реки:

храбриться уже не было резону,

и сердце ныло, воле вопреки.

 

Не дался город лютому злодею,

не покорил Симбирск разбойный люд:

замыслившего русскую Вандею

соратники несли на Божий суд.

 

Там, где в шатре у волжского раздолья

расположилась ставка бунтаря,

вставала из симбирского Подгорья

кровавая вечерняя заря.

 

С досадой атаман глядел на Волгу

и понимал, что этот жар и пыл –

расплата за возлюбленную Ольгу,

что он в реке по пьянке утопил.

 

А в мире строчки хроники мелькали,

как Стеньку по откосу, вчетвером,

с небес на землю грешную спускали,

где ждёт палач и плаха с топором.

 

ШАКАЛЫ

 

Свирепые выгнув оскалы

и падаль почуя вдали,

воинственно рыщут шакалы

по всем континентам Земли…

 

Боясь оппонентов опасных,

оравой напасть норовят

на слабых, больных, несогласных,

похожих на кротких ягнят.

 

И выстроив всех по ранжиру,

чтоб с каждого выгоду взять,

свою исключительность миру

цинично хотят навязать.

 

Жестокость и жадность шакалью

стремятся они обнажить:

с их бесчеловечной моралью

лишь демону можно служить.

 

Пугая особенной мастью,

в кривых отраженьях зеркал

сияет ощеренной пастью

их главный вонючий шакал.

 

Но лишь вакханалию множит

звериной ватаги режим:

шакал — он же только и может

шакалить по землям чужим…

 

Чтоб снова в своём зазеркалье,

на фоне ночной тишины,

молиться и выть по-шакальи

на дьявольский профиль луны.

 

ДУЭЛЬ

 

Решив установить перед закатом,

кто лучший мастер острого словца,

два мужика ругались громко матом

на берегу степного озерца.

 

Бранились, оскорбляли, чертыхались,

стараясь сквернословить от души:

похоже, матерщинники пытались

до неба докричаться из глуши!

 

Звенели каламбуры междометий

так ярко, что обоих пот прошиб,

а вместе с ними был ещё и третий,

мечтавший вставить хоть один загиб.

 

Но было бесполезно в эту гамму

намеренно внести иную трель,

и больше часа, как под фонограмму,

гремела нецензурная дуэль.

 

Богатыри словесного размена

выплёскивали дерзко в пустоту

такие перлы в тридцать три колена,

что птицы замолкали на лету!

 

Потоки брани плыли однозначно

туда, где солнце скрылось под подол,

и тот, кто третий, выругавшись смачно,

постукал по лбу, плюнул — и ушёл.

 

А вслед, жестикулируя руками,

и оба дуэлянта по жнивью

в село своё шагали с матюками,

никак не соглашаясь на ничью.

 

ЦАРЬ ГОРЫ

 

Как будто сошлись неземные миры

на яркой старинной иконе,

где царь на вершине Симбирской горы

как бог восседает на троне.

 

С рассвета купаясь в речной синеве,

он даль озирает в восторге;

сияет Венец на его голове,

и лик отражается в Волге.

 

На прошлое гордо глядит с высоты,

где музы истории скверик,

и тянет железные руки-мосты

на левый извилистый берег.

 

В погожее утро, как только заря

восходит в небесном оконце,

встаёт на горе зримый облик царя,

сверкающий глянцем на солнце.

 

И даже когда угасает закат,

а тьма — будто в центре цунами,

над Волгой мерцает российский Царьград,

как звёздное небо над нами.

 

ВЕНЕЦ ИСТОРИИ

 

Всю жизнь тоскуя по отцу

и вспоминая тихий дворик,

пройтись по Старому Венцу

мечтал седеющий историк.

 

Признала всё-таки страна

с её душою византийской:

история Карамзина –

венец истории российской!

 

Он, открывая в вечность дверь,

в Симбирск вернулся молчаливо,

и смотрит в прошлое теперь

его глазами муза Клио.

 

Титаном волжским и певцом

незабываемого края

вознёсся зримо над Венцом,

Россию светом озаряя.

 

И в честь великого творца,

из исторического вздоха,

на гребне Нового Венца

рождалась новая эпоха.

 

ДВЕ ЗВЕЗДЫ

 

Мой бог – отец, моя богиня – мать,

они – мои создатели земные,

которые учили понимать

язык веков и предков позывные.

 

Несли по-христиански тяжкий крест

своей судьбы на новую Голгофу,

невольно отводя от этих мест

отчаянье, беду и катастрофу.

 

А в час, когда весенние ручьи

меня манили в дальнюю дорогу,

любимые родители мои

указывали путь, ведущий к Богу.

 

И я шагал по миру в полный рост,

родительским напутствием согретый,

всем сердцем ощущая ритмы звёзд,

таинственно горящих над планетой.

 

Заложен в них живой ориентир,

намеченный семейными богами,

ведь люди, покидая этот мир,

как звёзды зажигаются над нами.

 

Особо для меня бесценны две,

мерцающие светом колыбели:

в их сказочном домашнем волшебстве

мои надежды детские взрослели.

 

И в час, когда теряются следы,

ведущие во мглу преображенья,

осветят мне тропинку две звезды,

которые живут во мне с рожденья.

 

СЕРДЦЕ ВОЛГИ

 

Высокий чувствуя настрой,

гляжу я вдаль в немом восторге

и слышу где-то под горой,

как гулко бьётся сердце Волги.

 

Державы грозной рубежи

здесь прежде смело утверждались,

и полыхали мятежи,

и бунтари на свет рождались.

 

Я вижу в сколке старины,

как из-за острова на стрежень

плывут разбойничьи челны,

чей путь извилист и мятежен.

 

Леса дремучие вокруг,

идей капризные химеры,

и люди, вспомнившие вдруг

святой закон любви и веры.

 

Родной клочок земной глуши,

по очертанию похожий

на средоточие души,

пульсирующее под кожей.

 

Реки аорта, птичий грай

и дар левши в простом умельце:

на том стоит Симбирский край –

живой и трепетный, как сердце.

 

ВЕНЕЦ ИСТОРИИ

 

Всю жизнь тоскуя по отцу

и вспоминая тихий дворик,

пройтись по Старому Венцу

мечтал седеющий историк.

 

Признала всё-таки страна

с её душою византийской:

история Карамзина –

венец истории российской!

 

Он, открывая в вечность дверь,

в Симбирск вернулся молчаливо,

и смотрит в прошлое теперь

его глазами муза Клио.

 

Титаном волжским и певцом

незабываемого края

вознёсся зримо над Венцом,

Россию светом озаряя.

 

И в честь великого творца,

из исторического вздоха,

на гребне Нового Венца

рождалась новая эпоха…

****

От ведущего.

Ну и добавлю восемь строк  от себя…Так сказать  « в связи с датой»…

 

  1. 06.1941.

Рассвет, Июнь. Тревоги звуки…

Давно ушедшие года

Ко мне протягивают звуки…

Так было… К нам пришла беда…

 

Союз  отваги и металла

Нас оградят от новых бед!

И маршал Жуков с пьедестала

Полкам бессмертным смотрит вслед.