«Густой туман окутал Засмотринск. Будто улицы набили несладкой ватой. Водители включают противотуманки, настроение у всех унылое, хочется сидеть дома и читать книжки. Но это для тех, у кого есть дом и книжки, а я стою, как истукан, мне даже рукой пошевелить нельзя, глазом моргнуть, прищур свой фирменный поменять. Незавидная судьба, вообще-то. А знаете, как моя рука устала в будущее указывать?»

От ведущего.

Сегодня публикуем  весьма неожиданную прозу поэта Андрея Цухлова. Читатели «Глагола»  не раз встречались с оригинальной поэзией этого автора – а сегодня он выступает в качестве создателя прозы  под псевдонимом “Миша Сланцев”. Некоторые из аудиокниг под этим именем можно найти в интернете.

Читайте!

Ж.М..

****

Миша Сланцев.

КЕПКА.

Рассказ.

Вы даже не представляете, как скучно и одиноко быть памятником. Особенно таким, как я. А я тут стою уже 74 года без единого телодвижения. Потому что подо мной пьедестал, а сам я – из бронзы. Лицом я обращён к местной администрации, туда же я указую своей дланью: светлое будущее там. Не в администрации, конечно, и даже не в её внутреннем дворе, а гораздо дальше, там, в неведомой мгле. Светлое будущее – и во мгле. Противоречия и парадоксы – мой конёк. Ей-же-ей.

Густой туман окутал Засмотринск. Будто улицы набили несладкой ватой. Водители включают противотуманки, настроение у всех унылое, хочется сидеть дома и читать книжки. Но это для тех, у кого есть дом и книжки, а я стою, как истукан, мне даже рукой пошевелить нельзя, глазом моргнуть, прищур свой фирменный поменять. Незавидная судьба, вообще-то. А знаете, как моя рука устала в будущее указывать? И ладно бы от этого жеста толк был. Не идут туда трудящиеся массы, сколько воздух ни дырявь. Туда, куда я показываю, следуют лишь редкие индивидуумы. И мне не нравится, как они туда добираются, и неприятны сами эти личности. А сегодня я вообще, получается, обозначил направление движения в зыбкую муть. Что, разумеется, не совсем честно с моей стороны.

Я вот хоть, как вы поняли, и памятник Ленину, но вовсе не «идентичен натуральному». Мой прототип хотя бы не стоит, а лежит в Мавзолее, хотя люди говорят, что такой способ увековечивания памяти о человеке спорен. Да, мумии сохраняются тысячи лет, но там, в Египте, и задача другая – войти в царство мёртвых. Уж не знаю, попал ли туда тот, с которого меня лепили. Потому что о нём говорили, что он «живее всех живых». Подозреваю, что он до сих пор топчется где-то в предбаннике загробного мира, потому что к нему возникло много вопросов у руководства и персонала потусторонних министерств и ведомств. В какое отделение его отправить – райское, адское, чистилищное? Какой елей использовать с данными мощами? Думаю, они с ним изрядно намучились и продолжают ломать свои бесплотные головы.

А знаете, что обиднее всего? Не то, что я стою как вкопанный. Это ладно, так надо мной сошлись звёзды. И не то, что мне всё меньше и меньше несут цветов, даже на 22 апреля. Замечу, это не дата собственно моего рождения, но именно в этот день меня торжественно презентовали общественности много лет назад. Так вот: самое неприятное – это голуби. Этих пернатых засранцев ещё птицами мира называют. Вообще, скажу я вам, это подло – пользоваться беспомощностью, скованностью оппонента и бесцеремонно гадить на кепку, пальто и постамент. Мне стыдно после этого людям в глаза смотреть! Возвышаюсь такой в белых подтёках, дискредитированный. Будто я снова расстрелян Фанни Каплан, только морально. Но всё готово выдержать бронзовое сердце, хотя оно тоже по-своему болит и бьётся. В другом ритме. Один удар в год.

Говорят, таких, как я, много расставлено в городах и весях. Я даже вправе употребить такое выражение: «Мы, ленины». Мы говорим «ленин», подразумеваем «памятник», поэтому, извините, с маленькой буквы. С досадой отмечаю, что люди в смысле благодарности не далеко ушли от голубей. Перестали чтить. По крайней мере, искренне. Читать эпистолярное наследие изначального Ильича, уважать его изваяние. Внутренний трепет пропал. Спроси сейчас молодежь, останови мальчишку или девчонку в Засмотринске, да и везде, и спроси, спроси этих жертв ЕГЭ, кому это памятник? Уверен, в лучшем случае вам ответят: «Какому-то хорошему человеку…». И начнут гуглить. Это раньше бодро рапортовали: «Это Владимир Ильич, вождь мирового пролетариата!». Впрочем, и в те времена особо не задумывался никто, кто такой «вождь» и что такое «пролетариат». И почему без вождя пролетариату никак нельзя. И почему пролетариат должен быть мировым. Как были ленивы и нелюбопытны, так ими и остались. Не видят дальше своего носа, живут, как ёжики в тумане.

Ну, слава богу, у нас в Засмотринске дело до декоммунизации не дошло, как в иных странах. Там, говорят, сносят ильичей-то, оскверняют похабными надписями на разных языках. Ну дикари, что с них взять. А когда у дикарей нет вождя – так всегда случается. И вот снесут одного из наших, другого, а потом распиливают. И в лучшем случае в музей какой отволокут, а то норовят на свалку выбросить. На свалку истории. Я уж порой и за себя начинаю бояться: во мне одной бронзы тонны две будет. Надо воспитывать подрастающее поколение, прививать ему правильные ценности. Будь у меня дети, ну такие бронзовые, небольшие, кудрявые, я бы усадил их рядком и не отпускал играть в казаки-разбойники, пока «Материализм и эмпириокритицизм» не прочитают и не законспектируют.

Удивительная вещь: мне 74 года, а я вполне себя молодым чувствую. В этом, пожалуй, преимущество того, что ты не из хрупкой уязвимой плоти, а из благородного металла. Да, потускнел, но это лучше, чем подвергаться бактериям, стареть, попадать в ДТП, переживать из-за всякой ерунды.

Как сейчас помню тот апрельский день. Солнечный, тёплый. Было 22-е число, понятно почему. Сначала я стоял, как дурак, накрытый тканью, ничего не видел. Только слышал: пришли толпы радостного народу с цветами, надувными шариками, с плакатами. Ну нельзя же так, я вроде как виновник торжества. Я же символ самого человечного человека, поэтому ничто человеческое мне не чуждо, в том числе любопытство. А уж сколько хороших слов мне сказали на этом митинге! Казалось бы, ну что я такое? Статуя из металлического сплава. У меня было чувство, что таких дифирамбов в свой адрес я не заслужил, что я их присвоил. А с другой стороны – приятно. Ну посудите сами: вы – ум, честь и совесть эпохи. Вы – великий и озарил путь. Озарил, Карл! Сколько меня фотографировали. Как тогда играл оркестр! Когда с меня сняли покров – была овация, буйство народное, радость самая искренняя. Пионеры маршируют, салютуют. И лозунги, лозунги: слава, да здравствует, даёшь…Я видел, что эти люди были по-настоящему счастливы. Им поставили чьё-то изваяние, а они – счастливы. Здесь я их не совсем понимаю. Ну тут главное, – не обольщаться, что лично для тебя организован почётный караул, не возгордиться, не забронзоветь окончательно.

С тех пор к подножию часто приносили цветы. Рядом затевали митинги и парады. Какие только мероприятия ни представали перед моим каменным взором. Советские первомаи и ноябри – это святое. На площади устанавливали новогоднюю елку, с гирляндами. Дед Мороз, Снегурочка, хороводы детей… Так и мелькали цифры: с новым 1961-м годом (привет Гагарину!), с 1980-м («До свиданья, наш ласковый Мишка…»), с 1985, 1986, 1987-м… Помню митинг в девяносто первом – путч не прошёл, радость, ликование, слова «свобода», «демократия». Потом была забастовка голодных бюджетников. В двадцать первом веке – снова демонстрации, правда, на лицах уже нет былой искренности, словно участников прислали сюда добровольно-принудительно. А День города? Это всегда было шумно. Со сцены пели разные артисты, хоры и хорчики в ярких костюмах, ансамбли народных инструментов, самодеятельные и самонадеянные певцы и певицы. Дискотеки для выпускников школ.

А салюты! Да у меня в глазах рябит от этого трескучего света. Сначала по большим праздникам, а потом и по мелким. Если даже свадьба у кого или день рождения. Кстати, я весьма часто фигурирую на фотках с женихом и невестой. Ну традиция такая у нас в городе – после ЗАГСа молодые идут ко мне на фотосессию. И я там у них всегда третьим, но не лишним. Я им указывал путь к семейному счастью, желал им взаимопонимания, гармонии. Молодожёны говорили «Спасибо!» и обещали меня не подводить.

А сколько было будней и выходных, ничем не примечательных. Они тоже достойны упоминания. На моих глазах росли дети, спешили на работу чиновники и нечиновники, мамаши гуляли с колясками, влюблённые прохаживались под ручку, подростки катались на скейтбордах. Тут торговали мороженым, шашлыками, напитками и магнитиками с видами Засмотринска.

Сколько мне ещё доведётся простоять? Чувствую, что я не настолько вечен и основателен. И не потому, что во мне некий некачественный сплав. Его-то как раз хватит надолго, на пару тысячелетий, до новой эры, до морковкиного заговенья. Меня больше люди беспокоят. Те самые, которые ликовали, когда случилось моё явление из-под ткани. Ну хорошо, не те самые, а их потомки. В девяностые я боялся, что в одну прекрасную ночь приедет тайком машина, меня демонтируют и увезут на металлолом. Тогда всё растаскивали и сдавали. Тогда так целую страну сдали. Во вторчермет. Ту страну, которую мой реальный прототип основал, под знаменем которого сплотились массы. Была-была, а оказалось – «гнилая стена – ткни, и развалится». Что уж говорить обо мне, рядовом памятнике бывшему вождю, к тому же не представляющему особой художественной ценности. По слухам, которыми воздух полнится, многие из нас, обычных лениных, уже отправлены на переплавку, в утиль, сброшены с корабля современности. Я же вот ещё держусь, спасибо засмотринцам.

Я обдуваем всеми ветрами, что не может не сказываться на моем здоровье и состоянии. Так, ей-же-ей, и простудиться недолго. Одна рука у меня указующе-направляющая, а в другой – газета «Искра». В своё время говорили, что из «Искры» возгорится пламя. Что мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем. Сколько было идеологической литературы, где обязательно упоминался мой прародитель. Потом это стало макулатурой, растопкой на дачах, пламя действительно разгоралось, но не то, о котором так много говорили большевики. О чём это я? Да, о ветрах. Скульптор меня специально изваял так, будто я подвержен всем стихиям. Это неспроста, все знали, что некогда живой Ильич даже любил и весёлый ветер, и злые порывы атмосферных фронтов. Даже полы моего бронзового пальто будто слегка движутся. Но мы же с вами понимаем, что для меня как памятника важно, чтобы не сменился политический ветер в стране, чтобы не стали веять вихри враждебные. А они как раз могут и сдуть с пьедестала. Думаете, нагнетаю? Да нисколечки. Пример? Пожалуйста, пример. В 1953 году умер Сталин. Знаете, сколько ему памятников было расставлено повсюду? Сколько портретов везде висело? Как боялись его люди, когда «отец народов» был жив и как плакали, когда он жить перестал? Я помню это время прекрасно. И что вы думаете? Как занесли его в Мавзолей, так потом и вынесли. Как боготворили, так почти сразу и ниспровергли. У нас же, в Засмотринске, он стоял у главпочтамта, в кителе своем, усами шевелил, трубочка в руке, разве что не дымится. По-тихому погрузили в грузовик и отвезли в неизвестном направлении, с глаз долой из сердца вон. И двух лет не простоял, случился очередной съезд партии, генеральная линия погнулась – развенчали. Про Дзержинского на Лубянке в Москве я вам напоминать не буду. Поэтому в нашем мире ничего гарантировать нельзя. История у нас изменчива. Будущее зыбко. Памятники – колоссы на глиняных ногах.

Говорят, раньше здесь находился старинный собор Засмотринска. Якобы сюда, на центральную площадь, в давнишние времена стекался народ, а храм был центром. Если это так, и свято место пусто не бывает, то я чувствую дискомфорт. Потому что собор снесли только потому, что мой прародитель, по образу и подобию которого я слеплен, был против всего церковного. Лично я бы встал и рядом, или вообще в любом месте городка. Гордыня – не мой грех, хотя большинство изваяний – неисправимые, высокомерные гордецы. Но кто ж меня спрашивать будет. Теперь засмотринцы лишены архитектурной красоты, глубокого колокольного звона. Получается, отчасти из-за меня. Да, это, может, было в чём-то по-ленински: разрушить старый мир до основанья, чтоб затем… Признаюсь, я бы всем своим бронзовым сердцем, всем своим бронзовым умом с радостью ловил бы вибрации от колоколов. Увы, сам по себе я – не ахти какая городская достопримечательность, я даже редко попадаю на открытки для туристов с надписью «Добро пожаловать в Засмотринск!».

А тут произошло самое интересное в моей жизни. Ну хорошо, не жизни, – существовании. Хотя где граница между живым и неживым? Вы уверены, что камни и металл – мёртвые? В некоторых верованиях и культурах так не считают. Тем более, когда меня отливали мастера на заводе – наверняка вдохнули в моё нутро душеподобную субстанцию, пусть не ту неприкаянную душу Ульянова-Ленина, а особую, потому я и получился, как живой. Как выяснилось на днях, ещё какой живой…

А дело было вот как. Долетели до меня обрывочные сообщения, что местная мэрия решила повысить туристическую привлекательность и укрепить идентичность – уж простите, не совсем понимаю, что такое «идентичность». И вознамерились у краеведческого музея установить скульптуру, чтобы туристы с ней фоткались. Да не абы какую, а необычную. Откопали в архивах местную легенду. В архивах, знаете ли, много чего есть архиинтересного. Якобы лет триста назад где-то в этой местности жила-была девушка по имени Надежда, не то чтобы красавица, ну, так. И влюбилась в юношу по имени Владимир. Хорошее, кстати, имя, царское. Он в неё – тоже влюбился. Он озорной был, занятой, охотой промышлял, рыбалкой. И говорит однажды ей: «Мы станем мужем и женой, что бы ни случилось». А тут несчастье: решил он искупаться в озерце, да и утоп. И сидела потом Надежда у этого озера дни и ночи и плакала, и ждала своего суженого, звала его из-под воды. И начал он ей под водной гладью являться, разговаривать с ней. Рассказывать, как ему там, среди рыб, живётся. Так и осталась Надежда сидеть на берегу, веря, что вернётся жених её, и заберёт с собой. А чтобы ускорить встречу, стала у водяного просить рыбий хвост и плавники, чтобы к любимому нырнуть, русалкой сделаться. И всё смотрела на воду, всё смотрела. И засмотрелась. И водяной подарил ей рыбий хвост, плавники, правда, пожадничал. Застыла она так, словно изваяние, и стала каменная. Остолбенела. И только выплаканные глаза взирали с надеждой на водоём. И решили люди поселиться на берегу этого озера, построили тут селение Засмотринское, из которого потом вырос град Засмотринск.

Ну и подумали креативные нынешние деятели, почему бы не использовать это предание для локального бренда. Просто надо было бюджетные средства освоить, на местную культуру выделенные. Сначала дали пять миллионов. Провели конкурс проектов, пригласили художников, скульпторов… Вот в советские время не так подходили к вопросу. Там заслуженные и авторитетные зодчие отбирались по профессиональным критериям. Потому я такой и получился: красавец мужчина. Может, даже лучше оригинала. С идейной и эстетической стороны ко мне претензий нет. Мой проект не удешевляли в соответствии с законом о госзакупках. Ей-же-ей.

В итоге, за работу взялся то ли авангардист Тимофей, то ли примитивист Прохор, то ли какой другой оппортунист от монументального искусства. К чему, похоже, автор скульптуры был явно неравнодушен, так это к алкоголю. Привлекли также местных кузнецов. Им бы подковы ковать, ну могильные ограды ещё. И вот эта творческая интеллигенция (ох уж эта мне интеллигенция!) начала вытворять. А человека увековечить – это вам не тяп-ляп, это, товарищи, архисложное дело.

Знаете, я не чванливый ханжа. Мало что в нашем мире делается в белых перчатках. Всякий эксперимент похвален. Революция семнадцатого – тоже был своего рода эксперимент, ну что ж теперь. Главное – сделать правильные выводы. Я не против лебедей у подъездов из автопокрышек в исполнении всяких кухарок. Не против скульптур писающих мальчиков. Не против перекраски танка в розовый цвет. Да хоть банан прилепите к стене и назовите это гениальным произведением! Современное искусство, будь оно неладно. Но надо понимать, что это для ценителей, эстетов, а не для широких масс. Для широких – наиважнейшим является кино. А создавать серьёзные монументы надо учиться, учиться и ещё раз учиться. Ей-же-ей.

Так и получилось в итоге с Надеждой. Организовали «торжественное мероприятие» с участием администрации, засмотринцев и гостей города. Музыка играет. Репортёры потирают руки. Речи звучат. Сейчас, мол, город будет осчастливлен. Вот-вот фотоаппараты защёлкают совершенно неудержимо. Появится новый, знаковый артобъект. Символ города. Шедевр.

– Дорогие друзья! – обратился к собравшимся глава администрации Засмотринска Карасёв Пётр Сергеевич. – Сегодня для всех нас – особенный день. Убежден, что он войдёт в историю нашего города, который обретает свой бренд, ориентируясь на федеральный тренд. Как говорит молодежь, сегодня нужно искать свой лук, то есть свой имидж, свой must see. Это воспитывает в подрастающем поколении патриотизм. Его основа – местные легенды, зов предков, заветы дедов. Особую благодарность хочу выразить за поддержку в реализации данного культурного проекта Губернатору Прокофьеву Сергею Ивановичу (аплодисменты). Мы гордимся своей малой родиной. Мы помним, как с простой девушки Наденьки появился наш населенный пункт…

«Как сейчас помним», – подумал почётный гость, представитель регионального министерства искусства и культурной политики Иван Петрович Скрябин, чувствуя неладное. У него была прекрасная интуиция, у этого Ивана Петровича. Она его, к несчастью, и в этот раз не подвела.

…И вот теперь, – продолжал Карасев Пётр Сергеевич, – в честь 300-летия со дня появления нашего города на карте России, в благодарность этой простой девушке из народа, в ознаменование данного события, мы открываем этот монумент. Хочу сказать, что, если разобраться, то истоком, первопричиной Засмотринска явилась любовь. Надежда влюбилась в своего избранника, но судьба их разлучила. С тех пор вера, надежа и любовь стали путеводными звездами для нашего города. Ваши аплодисменты нашей Надежде! Надежде на лучшее!

И вот – момент истины. Барабанная дробь. Фанфары из динамиков. Покрывающая ткань пала и обнажила то, что обнажать не стоило.

Недоумение подернуло лица засмотринцев. Зёрна сомнения дали свои всходы. Аплодисменты поперхнулись. Перед ними стоял трехметровый металлический франкенштейн, чёрно-серая женская фигура в подобии сарафана. Но сама суть композиции сосредоточилась в лице. Глазюки (засмотрелась!), совершенно безумные и страшные. Что-то было в той физиономии от сказочной Бабы Яги, Медузы Горгоны, Кикиморы. Всех так «очаровало» лицо, так изумили «притягательные» глаза, что публика не сразу увидела, что Надежда базируется на большом рыбьем хвосте.

«Лицом не румяна», – отметил про себя растерянно градоначальник. – «Это что за кошмар на улице Вязов?! А конечный проект согласовать не судьба была? Куда смотрели все мои ответственные за культур-мультуру?!»

Но репортёры уже слетелись, как стервятники, фото и видео разлетелись по интернету. Разразился скандал, поднялся хай и хайп, тему подхватили федеральные телеканалы и бесчисленные блогеры. Сами засмотринцы недоумевали: за что нам такое? Это что, издевательство? Лучше бы деньги отдали больным детям, сиротам, бедным. Лучше бы деньги отдали…нам! Всё-де у нас через одно место…

Оставь Надежду всяк сюда пришедший. И потерянная статуя неприкаянно осталась гармонизировать городское пространство. В лучах заката. Смотрела перед собой пучеглазо и слепо, словно пыталась разглядеть какой-то ускользающий от всех смысл. Казалось, что она вот-вот расплачется тяжелыми стальными слезами. Словно снова бросил её любимый, предал, посмеялся над ней. Да не один, привел друзей, а они ещё и нафотографировали её, расшарили по всемирной сети (а? умею я болтать по-современному?). И теперь весь земной шар тычет через экраны в неё пальцами: ы, какая уродина! И персонажу легенды в своё время не повезло, а статуе – и подавно. Ей-же-ей.

В общем, не оправдала себя Надежда.

Спросите, при чём тут я? А при том. Только я её понял и почувствовал. Только я пожалел. На меня ведь, помню, поначалу с восхищением смотрели, радовались. А каково женщине с физическими изъянами, с которой прилюдно ткань срывают, да ещё столь бесстыжим образом. Мне-то наоборот публичность подавай, народные толпы и людские скопления, я прирожденный оратор, у меня – харизма. Меня хлебом не корми – дай влезть на какое-нибудь возвышеньице, броневичок, постаментик, и тогда меня не удержать, «Товарищи! Мы пойдём другим путём!». И товарищи идут.

Одним словом, решил я Надежду утешить, поддержать, приободрить. И не испугали меня вовсе её выпученные глаза. Ничего страшного, раз у женщины такая особенность. И в целом, скажу я вам, она вполне себе ничего. А о вкусах не спорят. И на предвзятость провинциальной публики тоже не стоит обращать особого внимания. Ничего вы не понимаете в прогрессе творческой мысли, в новаторских тенденциях. В женщинах, наконец. Ей-же-ей.

И так мне к ней захотелось, вот клянусь вам, не сойти мне с этого места! А тут как раз ночь выдалась, да ещё такой туман. Эх, думаю, была не была! Пушкинским медному всаднику и каменному гостю можно было, а мне нет? Промедление смерти подобно. Огляделся по сторонам – нет ли кого праздношатающегося, – и потихонечку слез с пьедестала. Кстати, взбираться на постамент легче и приятнее, чем покидать его. Оказалось, я вполне могу не только стоять, как истукан на острове Пасхи, но и сидеть, ползать и ходить. Бежать, признаюсь, не попробовал, хотя очень хотелось. Но в тумане можно врезаться в кого-нибудь или во что-нибудь, будет скандал, резонансу не оберешься. Поэтому я пошёл твёрдой, но осторожной походкой. Сбежавшему изваянию в каком-то смысле удобно безобразничать: кто ж его посадит. Можно притвориться, что тебя временно сняли для проведения ремонтных работ: кепку подлатать, от голубей почистить (понимаю, отмазка слабая, неубедительная, но уж какая есть). Хоть размял скованные временем конечности. Сквозь туманную пелену я с любопытством различал иные улицы, дома, дворы, дороги. Мир-то, оказывается, это не только площадь и городская администрация. И ещё вот какая мысль пришла в мою бронзовую голову, и она на самом деле стала для меня откровением. Вот она: прежде чем указывать народу путь в светлое будущее, как ты его ни назови, хоть коммунистическим завтра, хоть «уверенностью в завтрашнем дне», хоть как, ты сначала сам туда сходи, выясни лично, как там, разведай, поживи, уясни, точно ли там хорошо. И только потом влеки за собой общество, людей, призывай умереть в борьбе за «это». Только на основе объективной реальности, данной нам в ощущениях. Иначе эта риторика – пустое горлопанство, мошенничество, ивансусанинщина. Мой прототип, кажется, тоже наступил на эти грабли в тумане происходящих тогда событий. Говорят, он очень долго жил в Европе, а потом вдруг заварил революционную кашу в России, и народ пошёл за ним. Но не весь. И это стало большой проблемой. «Это».

Но я отвлекся. Итак, мне удалось пробраться к Надежде незамеченным. Правда, я думал, что она окажется ужаснее. А когда я её увидел, то понял, что она даже красива. И глаза у неё не выпукло-бессмысленные, а выразительные. А чего вы хотели, столько в озеро всматриваться, все глазоньки проглядела. Кстати, роста мы оказались подходящего, и комплекции соответствующей. А это, согласитесь, для взаимного влечения полов не последнее дело. Пусть даже для таких тяжелых и металлических полов, как мы.

Подошёл я к ней не без волнения. Представился.

– Здравствуй, Надежда. Меня зовут Владимир.

Стоит, не шелохнётся. Бровью не повела. Глазом не моргнула. Только рыбий хвост едва заметно задрожал.

– Такой туман на моём веку случился в первый раз, – продолжил я. – Благодаря ему я сегодня и выбрался к тебе.

– Володя? Ты?

– Я.

– А я думала, уже не дождусь тебя.

– Что ж, нам не довелось быть вместе в людском облачении, зато мы реинкарнировались в памятники.

– Что мы сделали? Ты, Володя, слова какие-то чудные говоришь.

– Привычка, Наденька. Много читал, много думал.

– Грамотный, значит…

Я подарил ей букет красных гвоздик, успел взять у своего подножия, спасибо немногочисленным верным ленинцам. Отошли мы с ней и присели на крыльцо краеведческого музея, прикинулись тематическими скульптурами. Не думал, что на рыбьем хвосте можно так ловко перемещаться по суше. Обнял я её за талию…

Долго мы с ней разговаривали. О погоде, о судьбах России, о различных стилевых направлениях в искусстве. О капризах и причудах человеческих. О том, как много изменилось с тех пор, как наши прообразы гуляли в виде живых людей. Интересно, ей отроду месяц – именно столько она пролежала на складе до установки, а мне вот уже скоро 75 лет стукнет – и ничего. Разве это разница в возрасте для настоящей любви?

– А давай, убежим куда-нибудь вместе, – говорю, – в лес, в дальнюю деревню, в какое-нибудь Шушенское.

– Нельзя, Володенька, что люди скажут?

– Да понятно, что скажут. Скажут: полиция ведёт расследование уголовного дела, связанного с беспрецедентной по своей наглости кражей памятника Владимиру Ильичу Ленину и скандально известной скульптуры девушки Надежды, образ которой связывают с легендой о появлении города. Есть основания полагать, что в обоих случаях действовала одна преступная группа, скорее всего, охотники за металлоломом. Но пока нет никаких улик и результатов, так как нет никакого понимания, как можно было похитить такие объекты и куда смотрели правоохранительные органы. Обыватели связывают произошедшее с мистикой и заговором мировых элит.

– Да, Володь, нельзя нам. Памятники не ходят.

– Разве что в фантазиях, в литературных произведениях. Да, ты права, не будем расшатывать основы их материального мира.

– Жаль, – вздохнула стальными легкими Надя.

Помолчали. Чего-чего, а молчать памятники умеют.

– Кажется, туман рассеивается, нам пора по местам.

– До свидания, Володя. Надеюсь, ещё встретимся. Хорошо бы – на переплавке, в один день. Чтобы твоя бронза смешалась с моей сталью. И чтобы это был бы такой сплав – не разлей вода. Но возможности для этого у нас…

– Архиничтожнейшие.

Я поцеловал её в легкосплавные губы, взглянул в глаза навыкате, и пошёл к своему пьедесталу не оглядываясь. Иду и напеваю про себя: «Ильич и русалка, они, если честно, не пара, не пара, не пара…». Пробирался осторожно. Пару раз чуть не попал в поле зрения фар, три раза прятался от ночных прохожих. Ну собаки бродячие ещё облаяли меня. Но они же ничего не расскажут, а писать и подавать обращения и жалобы четвероногие ещё не научились.

Добрался-таки. Вскарабкался. Принял исходную позу. Чуть не перепутал руку, которой указывал в светлое завтра. Вот был бы «камфуз», как выражается дворник Епифаныч, который подметает площадь перед администрацией и вокруг меня по утрам.

Постоял. Как ничего и не было.

Но вдруг – о ужас! – понял, что потерял кепку… Лучше бы я газету «Искра» посеял, она не так бросается в глаза, большинство её вообще не замечает в моей руке, да и читает сейчас народ всё меньше. Как умудрился, она же, кепка, увесистая, должна была громко упасть, загрохотать. Ага, значит, это произошло в сквере, где я прикинулся поэтом Некрасовым и прозаиком Салтыковым-Щедриным в одном лице. Пришлось возвращаться за кепкой… И нашёл ведь! Нашёл! Поверьте, есть на свете чудеса. Нет, есть и диалектический материализм, и предпосылки социальных трансформаций. Но есть и чудеса. И не то чудо, что я с постамента своего под прикрытием тумана сбежал и отсутствовал два часа. Не чудо вовсе, что я со своей любовью встретился. И даже не чудо, что эта любовь оказалось взаимной. Во всём этом закономерности как раз больше, чем вы думаете. Настоящая мистика в том, что я отыскал-таки свою кепку. Конечно, много памятников Ленину на просторах нашей необъятной Родины и без этого головного убора. Для образа вождя как такового кепка – не принципиальный атрибут. Но конкретно для меня кепка не просто важна! Архиважна. Она базисна и экзистенциальна. Ей-же-ей.

Тумана в последующие дни, и что самое обидное, ночи больше не было. Я одиноко (да-да, теперь уже точно одиноко!) возвышался над центральной площадью Засмотринска. Где-то там, у краеведческого музея скучала и думала обо мне Надежда, вся в дизлайках и хейте, как говорит наш мэр, взывающий беречь традиции, особенно языковые. Как и полагается Надежде, она надеялась на встречу, на новый туман, на переплавку в общей печи со взаимопроникновением молекул.

Ничто не вечно под луной. И никто не вечен. Особенно Надежда. Сегодня мне ветер донёс, нашептал, что её под давлением общественного мнения спилили и увезли. Что её выкупил некий предприниматель и установил перед своим придорожным отелем.

Пройдут годы. У Надежды будут все фотографироваться, дивиться, ухмыляться, хвост потирать на счастье. В отеле том всегда будет полно народу, бизнесмен тот сказочно разбогатеет, откроет кафешки и даже ресторан «Надежда». Меню там подадут со слоганом «Надежда юношей питает».

Вот так засмотринцы лишили себя туристической фишки, а меня – любви. Надежда теперь делает счастливым другого, приманивает для него, как золотая рыбка, деньги у трассы.

Надежда, мой компас земной.

Вот такие дела. Хоть стой, хоть падай.

И да: светлое будущее – там. Ей-же-ей. Во-о-он там!