О гравированных костяных пластинах из Шиловских курганов. В 2017-м году самарский ученый Н.А. Лифанов опубликовал статью “О ПРОИСХОЖДЕНИИ ОБРАЗА ДРАКОНОВ НА ПЛАСТИНЕ ИЗ ШИЛОВСКОГО МОГИЛЬНИКА”
и сделал интересные выводы.

Автор проанализировал с точки зрения иконографии уникальное изображение двух противостоящих драконов, выгравированное на костяной пластине, найденной в 1992 г. в кургане № 1 могильника Шиловка, расположенном на правом берегу Волги в Ульяновской области (автор раскопок – Р.С. Багаутдинов). Могильник относится к скотоводческому населению конца VII в. Высказывались различные гипотезы происхождения образа этих драконов в художественных традициях различных регионов: Китая (А.В. Комар, Д.Г. Савинов, Б. Тотев, О. Пелевина), Средней Азии (В.Г. Котов, В.Е. Флёрова), Индии (Н.А. Фонякова). Однако по мнению автора, чёткие иконографические параллели данному образу в этих традициях отсутствуют. Однако они прослеживаются в искусстве Средиземноморья, где среди античных изображений различных мифологических существ наличествует образ морского дракона ketos, вошедший впоследствии в христианскую традицию. Облик этого монстра на изображениях первой половины – середины I тысячелетия н.э. практически идентичен драконам из могильника Шиловка. Автор полагает, что некоторое влияние на формирование рассматриваемого образа драконов оказало также иранское искусство.

В 1992 г. в кургане № 1 могильника Шиловка (территория Сенгилеевского района Ульяновской области) археологической экспедицией Самарского государственного университета под руководством Р.С. Багаутдинова были обнаружены костяные пластины с уникальными гравированными изображениями на лицевой стороне и косой насечкой для клеевого крепления к основе – на тыльной. Центральное положение на одной из пластин занимают фигуры двух противостоящих друг другу драконов, рядом с каждым из которых изображен прижавшийся к земле заяц. Вся сцена наполнена напряжением и динамизмом.

Существуют как минимум две версии относительно функционального назначения пластин: накладки на луки седла либо украшения обода парадного щита, а также целый ряд интерпретаций нанесённых на них изображений как иллюстраций неких мифологических сюжетов либо даже реальных исторических событий. Все они, однако, не выходят за рамки предположений. Следует, очевидно, согласиться с тем, что вряд ли смысловое содержание шиловских композиций может быть на уровне современных знаний раскрыто с исчерпывающей полнотой.

В целом обнаруженные в Шиловском кургане материалы связываются с притоком на Среднюю Волгу скотоводческого населения раннего Хазарского каганата. Различными исследователями уже неоднократно предпринимались попытки уточнить его этнокультурные связи, используя материалы изображений на пластинах и приходя на этом основании к весьма разнообразным выводам. В этом качестве предлагались Центральная Азия, Иран, Согд, а через них связи выводились даже с Индией и Китаем. Происхождению образа драконов в этих исследованиях, конечно, отводилось своё место, однако, менее значительное по сравнению с иными изображёнными на пластинах сюжетами. По всей видимости, здесь сыграла свою роль фантастичность его иконографии, принципиальная невозможность сопоставления с явлениями реального мира. Выполненные, по справедливому замечанию Р.С. Багаутдинова, «рукой большого мастера» образы шиловских драконов уникальны по лаконичности и завершённости в сочетании несовместимых, казалось бы, элементов: передняя часть лёгких поджарых тел животных с длинной шеей и высокой холкой, волчьей/собачьей головой, украшенной изящными рожками, и массивными волчьими же лапами, органично переходит в свёрнутый кольцами и заканчивающийся кисточкой мощный хвост. Тело драконов покрыто короткой шерстью, переданной художником мелкими насечками по его контуру. Расположенные в области лопаток крылья (слишком маленькие, чтобы счесть их пригодными для полёта) в совокупности с лапами составляют характерные для реальных животных две пары конечностей. Фантастические существа на пластине выглядят реалистично, мастер-гравёр изображал драконов с максимальным вниманием к деталям, с учётом даже их индивидуальных особенностей.

Эти обстоятельства – детализация и реализм – представляются крайне важными, они свидетельствуют о долговременной разработке образа, вероятно, в рамках длительно существовавшей иконографической традиции. Это тем более удивительно, поскольку столь же тщательно исполненных аналогичных изображений драконов в достоверно более ранних по отношению к Шиловке кочевнических материалах не обнаруживается.

Немногочисленные близкие, хотя и не полностью идентичные шиловским, образы встречаются только в синхронных и более поздних памятниках искусства раннесредневековых кочевников Евразийской степи: это прорезной декор на копоушке из п. 2 раскопа 2 Новинковского I могильника (вторая половина VIII в.) и рельефный – на поясном наконечнике из п. 35 Больше-Тиганского могильника (IX в.), а также наскальное изображение из Жалтырак-Таша (Тянь-Шань). Близкое сходство с шиловским «драконьим» сюжетом имеет изображение с поясного наконечника из окрестностей г. Разград в Северо-Восточной Болгарии (первая половина VIII в.): на нём, предположительно, также изображены в «геральдическом противостоянии» два дракона, отличающиеся, однако, от шиловских отсутствием петель хвоста и схематизацией крыльев (авторы публикации трактуют их как «гриву»), и заяц у их лап. Два противостоящих бескрылых дракона с переплетёнными языками украшают клинок «сабли Карла Великого», представляющей собой произведение мадьярского и/или древнерусского искусства уже X–XI вв. Таким образом, если предшествующая шиловским курганам традиция изображения подобных драконов и существовала, то не в степном регионе Евразии.
Это уже побуждало исследователей к поиску аналогий образу шиловских драконов в регионах с давними и высокоразвитыми школами декоративно-прикладного искусства. При этом всегда подчёркивался синкретизм их изображений. Так, некоторые исследователи ищут в облике драконов Шиловки змеиные черты, связывающие его с искусством восточных тюрок, а, по сути, – с китайским, откуда образ бескрылого дракона-змея был заимствован тюрками. Крыльями же этот прообраз шиловских драконов якобы «обзавёлся» по пути на запад, под влиянием иранской иконографии.

Последнее предположение не может быть признано корректным. С одной стороны, в китайской традиции имеются собственные образы крылатых дракономорфных существ как змеевидных, так и обладающих четырьмя лапами, однако «промежуточного варианта», напоминавшего бы драконов Шиловки строением тела, насколько известно, не зафиксировано). С другой стороны, отсутствуют и какие-либо иконографические свидетельства влияния иранского искусства на китайские по облику изображения драконов в тюркской культуре. Притом что вообще это воздействие было, по всей видимости, даже более значительным, нежели китайское. Оснований для гипотезы о китайских истоках прообраза драконов Шиловки и связи его с изображениями из поминальников тюркских каганов на территории Монголии не обнаруживается.

Предположение о генезисе облика шиловских драконов под влиянием иранской (зороастрийской) культуры выглядит более обоснованным: их крылья действительно изображены в том же художественном стиле, что и крылья персонажей иранского искусства – сэнмурвов.

В.Г. Котов попытался вывести драконов Шиловки из присутствующего в Авесте образа чудовищного змея Ажи-Дахака. Связь между ними прослеживается, однако, не напрямую, а через посредство башкирского эпоса, в котором наличествует описание крылатого змея с двумя лапами и звериной мордой. Облик его, однако, не находит иконографических параллелей в искусстве Ирана, поэтому предлагается считать его сформировавшимся на территории Волго-Уралья под влиянием образа тех же крылатых с павлиньим хвостом псов-сэнмурвов.
Впрочем, сэнмурвы – отнюдь не единственные подходящие на эту «роль» персонажи художественной культуры иранских народов. Пожалуй, ещё большим числом черт сходства с драконами Шиловки обладает крылатый хищник, изображённый, например, на росписи Красного зала дворца на городище Варахша (Бухарский оазис), на найденном в Удмуртии блюде, происходящем, вероятно, из Северо-Западного Ирана и на хорезмийской по происхождению чаше из Дагестана (все изображения относятся предположительно к VII – первой половине VIII в.) Помимо сходства в расположении и изображении крыльев, его облик близок шиловским драконам длинной гибкой шеей и увенчанной рогами головой. Примечательно также заметное на первом и втором изображениях оформление завитком кончика хвоста, такое же, как у дракона с ремённого наконечника из Больших Тиган. Тем не менее, строение задней части тела этого персонажа иранской мифологии совершенно иное, а лап у него четыре.

Изображения драконов, соответствующих шиловским (как и приведённому выше описанию змея из башкирского эпоса), в искусстве иранских народов (во всяком случае, пока) не зафиксированы.

Как прообраз драконов Шиловки рассматриваются и скульптурные изображения змееподобных существ с головами хищников из материалов раскопок Пянджикента, датируемые ориентировочно VI в. Они, в свою очередь,сближаются с образом фантастического существа «макара», распространённого в искусстве Индии и связанных культурно с нею в древности стран. Н.А. Фонякова, основываясь на этом сопоставлении, уже прямо ассоциирует драконов Шиловки с «макарой».

Последнее утверждение не выглядит обоснованным. Так, согласно древнеиндийским письменным и визуальным источникам, «макара» – химерное чудовище огромных размеров, сочетающее элементы водных и земных животных и растений: змеи, слона, льва, козла или барана, крокодила, рыбы, дельфина, лианы, корневища лотоса, ничем не напоминающее ни приводимое Н.А. Фоняковой описание, ни гравировки из Шиловки.

Облик драконов, сочетающих длинный извитый хвост с протомой хищника, не раз уже ассоциировался с персонажами античного искусства – гиппокампами, чей образ был распространён и в искусстве Среднего Востока с эллинистической эпохи и оттуда проник даже в искусство раннесредневекового Китая.

Однако гиппокампы – водные существа с передней частью коня – являются лишь одним (хотя, пожалуй, и наиболее распространённым) из подобных мифических персонажей: встречаются самые разнообразные, например, с чертами человека, козла, быка или оленя, либо хищного ящера Последнее существо именуется часто встречаемым в письменных памятниках античной эпохи словом κῆτος, переводимым как «огромное морское животное, морское чудовище» («sea monster»). От греческого «кетос» происходят и латинское «cetus», и русское «кит», применяемое к этому фантастическому животному в отечественной литературе: например, в пересказах мифа о Персее (эпизод со спасением Андромеды). Образ чудовищного кита не исчез из искусства с закатом античного мира. Термин κήτους с прежним значением встречается в греческом переводе Библии в описании истории пророка Ионы. Иллюстрации этого библейского сюжета, происходящие из Средиземноморья и относящиеся к первой половине – середине I тыс. н.э., демонстрируют облик этого монстра. Некоторые его варианты еще напоминают, как и античные образцы, мезозойского ящера, но в то же время появляются изображения, на которых «кит» уже обладает протомой псового хищника.

В деталях изображения, конечно, разнятся, однако в целом его облик, характеризующийся массивной головой с вытянутыми челюстями и крупными ушами, двумя мощными лапами, небольшими крыльями (модифицированные плавники) и длинным извитым или свёрнутым кольцами хвостом с кисточкой, практически идентичен драконам Шиловки. Мастер, изготовивший пластины, отличился лишь замечательным талантом в изображении их «псовой» сущности.

Версия о генезисе образа шиловских драконов из позднеантичного/ранневизантийского искусства, до сего времени a-priori отрицавшаяся, на самом деле не выглядит необычной. Группа кочевников, оставившая Шиловский могильник, а также расположенные в относительной близости от него «новинковские» погребальные памятники раннего этапа, прямо или опосредованно контактировала с Империей. Это отразилось в распространении в этой среде византийских по происхождению украшений: использованной в качестве подвески ираклианской монеты, серёг и деталей поясных наборов (если и не изготовленных непосредственно в ромейских мастерских, то со знанием дела исполненных подражаний). Приобщение к христианской иконографии предполагается для тюркского населения даже куда более далёкого от центров этой религии региона – Горного Алтая.

Знакомство степняков с образом морского чудовища из христианской мифологии, очевидно, не было глубоким. Изображение драконов на изделиях из Шиловки и Разграда совместно с абсолютно сухопутными существами – зайцами – подчёркивает отсутствие какой-либо ассоциации их с водной стихией; не просматривается такая связь и в остальных перечисленных выше памятниках искусства раннесредневековых кочевников Евразийской степи. По всей вероятности, из иконографии позднеантичного «кетоса» был заимствован лишь внешний облик, в новой культурной среде дополненный деталями иконографии иранских мифологических существ, «вписанный» в композицию «сцены противостояния» по образцу тигров из Кудыргэ и получивший, скорее всего, новое фольклорное содержание.

Шиловские гравировки поистине являются, по меткому выражению Д.Г. Савинова «энциклопедией тюркского мира», произведениями высокого искусства, маркирующего культуру кочевнической элиты территории бывшего Западного Тюркского каганата и его преемников и вбиравшего в себя различные художественные традиции окружающих цивилизаций. Синкретичный облик шиловских драконов является этому, пожалуй, наиболее наглядной иллюстрацией.

Публикация группы ФГБУ “Национальный парк “Сенгилеевские горы”