|
От ведущего. Читая неожиданный текст Сергея Воронина – а этот автор известен читателям, как яростный критик всех изъянов нашего бренного бытия – подумалось: как хорошо что автор коснулся древней и сложной проблемы взаимоотношений поволжских этносов. Форма изложения издревле существующих взаимозависимостей разноплеменных волжан найдена Ворониным тоже удачно – кто же из нас не читал прекрасную книгу С.Аксакова “Детские годы Багрова внука”? Вот почему Воронин продолжает удивленное детское миропонимание взаимозависимости разноплеменных людей на нашей Земле. Невольно вспомнишь Александра Сергеевича “Когда народы распри позабыв – в единую семью соединятся”. Сергей Воронин пытается исследовать нити – в данном случае лексические и фонетические нити связывающие разные народы нашего Поволжья. Текст конечно весьма своеобразный, с причудами и предположениями которые подчас явно противоречат реальной истории. Ну что тут скажешь? Сказка – она и есть сказка. Но – сошлемся опять на Пушкина – «сказка – ложь… Да в ней намек – добру молодцу урок… Ж.М. ***** Чуфаровский пиун. (Сказки бабушки «Багрова – внука»). Писатель Сергей Аксаков родился 200 с лишним лет назад и был ровесником Пушкина. Род Аксаковых был старинным, очень разветвленным, и все помещики, ему принадлежавшие, были людьми знатными и богатыми. Одна из бабушек Сергея имела поместье в Башкирии, и когда Сережа был еще совсем ребенком и приезжал к бабушке в гости, то она часто рассказывала ему на ночь всякие истории, которые были больше похожи на сказки, чем на правду. И вот однажды она ему поведала… ****
А все звали бая так:
– И с той древней поры мы все стали Аксаковы? И наша фамилия Аксаковы – это от тюркского слова “аксакал”? – Аксакал, внучек, переводится как “белобородый”, потому что у тюрок “ак” – это “белый”, а “сакал” – это “борода”. И у них считается, что у стариков борода становится белой тогда, когда они не просто прожили много лет, а когда они достигли наивысшей мудрости! Если мужчина еще не стар, то его зовут карасакал – то есть “черная борода”. Но и не всякий старик с белой бородой становится аксакалом. Так зовут только самого мудрого и очень богатого старика в ауле. Если же старик стал уже с белой бородой, но все равно глупый и никем не уважаемый, то он никакой не аксакал и носит презрительную кличку «Шал!»
– Да. И ему можно поручить – как собаке – лишь караулить дом… И он разносит сплетни. Потому что глупые старики становятся как пустозвонные бабы – болтают всякие слухи и собственные выдумки без умолку, как собаки беспрестанно на всех лают! А еще мне в этом “шал” слышится слово “шакал” – есть тут какое-то странное внутреннее созвучие… Наверное, оно совсем не случайно?.
– Ну и вот… – продолжала бабушка. – У русских кличка Шал со временем переделалась в прозвище – Шалый. То есть глупый, безумный, шальной, совсем уж дурак! А потом кличка переросла уже и в фамилию, и всё такую же – Шалый?..
А мнение мудрых аксакалов всегда уважали и все в ауле старикам строго подчинялись. Решение аксакалов называлось ясак-то есть как бы сокращенное от “аксакал”. И бабушка погружалась в историю… ****
– Расскажи еще что-нибудь про наш род и про тюрков! – просил Сережа. Бабушка очень любила своего доброго внука и продолжала…:
А когда сюда пришел Чингисхан, то никто с ним и не подумал воевать, потому что были слабее хана, и все местные племена влились в его орду. И вот как-то раз Чингисхан во время очередной войны среди прочих всадников заприметил очень находчивого и смелого парня. И за его подвиги назначил его командиром большого отряда. И дал ему прозвища Башка – то есть самый умный и главный среди всех! Вот так дети и все остальные потомки этого сначала самого простого всадника стали башкирами. А слово “башка” стало не только тюркским, но и русским и означает теперь “голова”. Башкиры живут и здесь, у Каменного пояса, и дальше, за Уралом – в Азии.
– Азия называется так совсем даже не случайно. Она в сто раз больше Европы. Азия – это и Сибирь, и еще это и Китай, и Индия, и Турция, и Персия. Азия – это вообще основа земли! А мы, Россия, самый холодный край в Азии. Мы и есть край Азии – самая его краюшка, как у хлеба – горбушка… И называется эта земля Азией не случайно – она – основа всего! – Как так? С чего ты это взяла? – А из названия, милок. Из самого же слова. Потому что какая первая буква в нашей азбуке? Это – “аз”. Вот так и «Аз–и я» понял?» – это первая и самая главная часть всего мира! Основа основ! – Да, да! – радостно воскликнул Сережа. – Я тоже недавно читал умную книгу, и там было написано, что в честь буквы “аз” называется даже наш воздух! – Как это – воздух?! – удивилась бабушка. – Воздух – он и есть воздух. Он так и называется – воздух. И больше никак. Никакого “аза” в нем нет! – Нет, есть, бабушка! – переубеждал ее внук. – Воздух состоит не только из кислорода, но еще из газа азота. Причем азота в нем гораздо больше, чем кислорода. Потому что кислород на огне взрывается! И наши легкие, которыми мы дышим, просто сгорели бы прямо внутри нас, если бы вокруг был один кислород. А не дает ему всё вокруг сжигать именно газ азот. Он – основа всего. Потому и назван тоже в честь первой буквы “аз” – азотом. Бабушка дивилась познаниям своего совсем еще маленького внука, ласкала его и продолжала рассказывать:
И вот одна из этих легенд рассказывает, что жил то ли в Индии, то ли в Китае, то ли на южных островах Азии волшебник. У азиатских народов такой волшебник называется – маг. А в Европе – магистр, потому что самые первые магистры умели ртуть превращать в золото и были самыми настоящими волшебниками!
– Привести сюда этого пройдоху!” И еще хану хотелось узнать, действительно ли у мага кровь необычная. И хан выхватил свою саблю и отрубил магу голову! А брызги крови расплескались по всей степи. Именно с тех самых пор и появился необычный красный цветок. В честь мага его так и назвали – мак. Он источает аромат, от которого люди теряют голову! Но этот аромат быстро проходит – как только мак отцветет. И тогда люди научились сохранять этот аромат надолго – они стали из коробочек мака выделять сок, сушить его, а потом нагревать на слабом огне. Курить его. Этот высушенный сок называется опиум.
И вот когда запах мака из опиума возрождается, тот кто решается его понюхать, впадает в мир волшебных магических грёз! Из которого не хочется выходить уже никогда! Многие люди так привыкают к этим грезам, что хотят жить в них отныне постоянно! Да так и умирают, нюхая этот волшебный и такой опасный, страшный аромат… Ну и вот… мак стал секретным цветком. О нем быстро узнали и в Европе, и хотели разводить мак уже и там, но продажа семян мака была строжайше запрещена! Всем, кто пытался продать семена приезжим чужакам, хан приказал отрубать головы! А чтобы вытянуть из европейцев деньги, хан вместе со своими мудрецами придумал хитрый обман: он распространил слух, что опиум добывается из тюльпанов.
– Да, внучек! И луковицы тюльпанов стали стоить бешеных денег! Сами же европейцы тут же и придумали, что цветок тюльпана похож на восточный ханский тюрбан. Значит, тюльпан – это именно ханский цветок! Будто бы его выращивают только во дворце. Другие сочиняли, что тюльпан назван так в честь имя девушки Чулпан… Но всё это, конечно наивные сказки!!! На самом деле Чулпан – это не девичье имя, а в переводе с татарского – “утренняя звезда”. По-русски говоря, Венера, “планета любви”. А ранней весной, когда тает снег и степь на несколько дней вдруг наполняется влагой – то всё в ней расцветает! Буквально за одну ночь! И тогда там, где еще вчера была голая земля и сухая трава, вдруг появляется сплошной ковер живого огня! И тюльпаны – самые крупные и красивые цветы среди миллионов других! И кажется, что желтые и красные тюльпаны – это звездное небо, вдруг упавшее на землю!
– В Европе имеются сказочники не хуже китайских или тюркских, – усмехнулась бабушка. – И они умеют присочинить к восточным легендам ТАКОЕ, что, услышав, только ахнешь!.. – А что именно сочинили европейцы? – поинтересовался Сережа. – Да уж напридумывали!.. – вздохнула бабушка. – Когда европейца поняли, что восточные купцы с тюльпанами их надурили и никакой опиум из них не получается, то вскоре они достали семена мака и стали добывать опий сами. А сказку они про всё это придумали такую: что дескать существует то ли в России, то ли еще где необычный цветок, в котором опиума столько, что он буквально капает на землю, как мед из сот. И этот цветок так и называется – опиум. А сокращенно – пиун. Или же по-иному – пион. И по ночам этот пиун якобы самоцветится и сияет ярчайшими красками! И якобы охраняет этот пиун чудище престрашное! Оно все дни и ночи лежит там где этот пиун растет, и нюхает его беспрестанно и от этого периодически сходит с ума! И всякого человека, кто этот пиун-цветок сорвет, чудище тут же разрывает на части и съедает! – И что же было с этим пиун-цветком дальше? – спросил Сережа. – А вот продолжения я и не помню… – призналась бабушка. Навсегда запомнил маленький Сережа сказку про волшебный «пиун»… И вот через несколько лет он приехал погостить в другое имение, уже к другой своей бабушке. Поместье располагалось в Симбирской губернии, в огромных лесах, которые соседствовали с лесами уже другого края – мордовского. И в тех мордовских лесах жили люди, которые во многом отличались от русских людей: и имена у них были другие, и сказки совсем-совсем иные… Дом симбирской бабушки располагался в центре большого села, которое называлось очень странно – ЧуфАрово. И стоял барский дом на красивом холме, из которого, как в сказке, вытекало в разные стороны сразу двенадцать ручьев…. А места вокруг были дикие, малохоженные, страшные!.. В лесах и речных поймах водилось зверья и птиц несметное количество! И заблудиться среди этих просторов или утонуть в болотах было делом пустяковым. Так что далеко от дома Сережа и не уходил – боялся. Друзей у него среди деревенских ребят быть не могло – все-таки Сережа был знатным, хоть и маленьким но все е барином! И водиться ему с босоногой крепостной пацанвой было не к лицу. А чтобы он, сидя целыми днями в одиночестве, не скучал, домочадцы приставили к Сереже свою ключницу Пелагею. Эта ключница была знаменита среди местных женщин тем, что в молодости она влюбилась в их сельского кузнеца, а тот во время пугачевского восстания, когда вокруг сумятица и вольница началась, взял да и сбежал от своего помещика на волю. И юная Пелагеюшка бесстрашно утекла прочь вместе со своим любимым тоже! И добежали они вдоль по всему по Поволжью аж до самой Астрахани! Там и обвенчались. А в Астрахани, став свободной, Пелагеюшка кем только ни работала. Одно время была даже нянькой у пятилетнего племянника самого персидского шаха, который как раз в то время гостил в русских землях! А поскольку была Пелагеюшка всегда дюже любопытной и к чужим словам чутко прислушивалась, то она легко изучила множество местных наречий и наслушалась у тамошних народов целый короб всяких-превсяких сказок. И все их благодаря своей цепкой крестьянской наследственной памяти запомнила. И прожила на ставшей ей родной чужбине двадцать лет. А когда овдовела, то вдруг заскучала по местам, где родилась и выросла, и перестала прятаться от полиции под чужим именем. И когда бывший ее помещик с помощью полиции ее все-таки разыскал и Пелагеюшку опять вернули к прежнему ее хозяину, то строго ее наказывать не стали – потому что она порассказала барину и его детям о своих приключениях столько чудес, что ей ее бегство тут же милостиво простили и даже поручили отныне быть в их поместье главной сказочницей! И теперь Пелагеюшка часто по вечерам пряла пряжу – руки у нее были заняты, а язык – свободным. И тогда вокруг нее рассаживались и совсем малые дворовые крепостные дети, и седые старики со своими старухами, и Пелагеюшка рассказывала им то, что она услышала в диковинных южных землях у чужих народов. А там говорили и на персидском языке, и на осетинском, и на турецком – всех и не перечесть! Смешение народов! Самый натуральный Вавилон! Но и местные симбирские да чуфаровские крестьяне тоже были все совсем даже не простые. Они тоже были многие нерусские, и особенно много среди них было эрзян. И язык у них, и обычаи, и сказки были тоже свои особые – эрзянские, мордовские, совсем-совсем не русские… Пелагеюшка своими рассказами и приохотила Сережу вслушиваться в родную русскую речь и находить в ней бриллианты и сапфиры, рубины и белые, как русские снега, блестящие жемчуга!
– Да что ж тут обидного-то, батюшка ты мой ! Это ж наоборот – мне как бы награда такая особая! Уважение! Ведь кого по злобе знахаркой кличут, кого ведьмой. И все таких боятся! А меня – наоборот даже. Любят! Приваживают! Да и не кличка это вовсе, а как бы звание какое, что ль, народное. И кличут меня все не “эй, Пелашка, подь сюды!” А – обращаются ко мне с придыханием! Дескать – колдунья! Важный чин! Да и всё тут!.. – А ты и впрямь умеешь колдовать? – Ой, матушки! – испуганно отвечала Пелагеюшка. – Ну зачем мне, мой ты свет, это надо? Ведь колдунья умеет не только лечить, но и на тот свет людей отправлять… Травы всякие ядовитые да заговоры зловредные знает. А я ничего, кроме своих сказок, и не ведаю. Пряду зимними долгими вечерами пряжу… А пряжа эта из овечьей шерсти… А овцы всё лето по лугам бродили… Ветра им всякие напевы и сказанья со всех стран приносили… Вот все эти наговоры в овечьей шерсти и запутались… А я из этой шерсти вытягиваю одну ниточку – и все эти запутанцы в одну сказку ладно у меня и складываются… А потом соткут наши умелицы из этих сказанцев тебе накидку на твое одеялко – накроешься ты этим славным да мягким одеялком да с моей накидочкой – вот и придут к тебе ночью все сказки, которые я в эти ниточки вплела… Красота и невидаль! И будешь ты спать тихо и блаженно! Аки святой! Ведь никто здесь вокруг так ладно и складно говорить не умеет – одна только я! Вот поэтому меня все тут колдуньей-колядуньей и называют. Я как бы рождественские сладкие колядки людям напеваю – радость и счастье в их дома круглый год зазываю! Хотя в выплетании сказительных узоров нет ничего сложного. Просто уж уродилась я такой – чужих разговоров расплетательницей… Милостивый наш Боженька меня такой-этакой с самого моего изначала призадумал… Видать, так надо мной позабавиться решил… И спасибо ему, что он такушки сделал!
– Ну а что ж ты хочешь, батюшка ты наш, Сереженька, это ж Поволжье – царство Божье! У нас тут всё по-Божьему – да по-отечески! Всё с ласковой присказкой да с протяжной припевкостью… Одни у нас, как у вас в Москве, акают, другие – завсегда только окают. А все вместе мы всё равно один народ – русские! Как у нас тут говорится, заакаю я или заокаю, а всё равно уже не изменишь Русь широкую зеленоокую – хитрая она и ленивая, гордая да игривая! И сказки любит придумывать – чтобы меньше ей работать и зимой раньше спать завалиться… Вот так всё бесконечно рассказывала и рассказывала Пелагеюшка своему маленькому барину, а сама всё пряла да пряла, тянула нитку из шерсти да тянула и часто всякие присказки в свою песенную речь вставляла:
– А не объяснишь ли ты мне, почему наше село так странно называется – Чуфарово? – как-то раз спросил ее Сережа. – Охо-хох… Как не объяснить, барин… Ничего в этом названии странного вовсей и нетушки…. А потому так округа наша зовется, что живет в наших симбирских да соседних эрзянских да мордовских лесах да болотах баба Яга-смурная тереньга… – Какое странное у нее прозвище – тереньга. Что оно значит? – А то и значит, что на лесном, чащобном, эрзянском языке болотная топь – это тергеньдавкс, а по-нашему, по-русски, получается просто и ясно – тереньга. И вот сидит себе эта самая баба Яга-смурная -тереньга у себя в велень кудо – в избушке, значит – на сараз пильге -на куриных ножках. Старая она уже совсем стала – опельгенная – это по-мордовски, по-нашенски, обезноженная, значит… Ходить-шастать по лесу – поясницу ломит! Только в ступе летать и может, помелом махать да воздух под ступу поднавёрстывать! И, как я, она тоже целыми днями прядет. Да только не пряжу, а из трубы черную сажу! И прядет она не нитки, а ядовитую злобу-хворобу да людям смерть да убытки! Сидит себе и всё – молчок. А то вдруг завоет себе под нос-крючок! Завопит: – Сижу, пряду свою пряжу. Не на подарок, не на продажу – А добрым людям жизнь гажу!.. Вот так гундосит сама себе день за днем…. Скучно ей! Никому никакое благойстэ – зло, значит, по-мордовски – не приносит. Надоело ей так прясти – костями трясти! Ну, тут и находит на нее тошнаямо – это так говорится опять же по-эрзянски да по-мордовски. А по-русски, оно выходит, что, значит, тоска неимоверная ее обуяла! Сельгемс – -плюнула – она на такую жизнь! И нечем ей саму себя эльнемс- -развеселить. Трясина вокруг непроходимая! Безлюдина – нелюдимая! Ширь – неохватная! И жизнь здесь нескладная!.. И обитают в тех лесах не всадник и не пеший, а один только леший! Да еще страх-страховный, да еще ужас греховный! А трясина по-эрзянски это – пезнака. А в трясине этой водится лишь похожие на маленьких крокодилов тритоны -на эрзянском – ведьметьказы… Да еще раужо педлейки – по-нашему, по-русски, то есть, черные пиявки… С ними не повеселишься! А за топью-пезнакай лишь карчвирь – бурелом – да новая пезнака и снова карчвирь… Вот и выходит, что сплошь пезнака и карчвирь – дожди, болота, сырь… Да еще медведь – овто. А дальше – уж и незнамо кто… Голодные волки – вачо мушкай – воют! Страшный, гиблый сеське пандо-чирей -край… Сеське – это по-ихнему “комар”. Ну, то есть, получается, что он сосёт, значит… А “кровь” по-ихнему, по-эрзянскому – “верь”. Получается, почти как по-русски: если я тебе верю, то, выходит, мы с тобой становимся людьми одной веры – христианами, стало быть. Во как! Ну, значится, взяла Яга-тереньга волшебное чавачамо – зеркало, глянула на себя, а в нем отражается, какой она в молодости была: вся дугай – красивая! Киське-кожа – ловонь – нежная, ашо – белая! Черть – волосы – ашинька, по-нашенски – блондинка! А теперь пря черт не стясть дубушки -волосы стоят дыбом! И стала Яга шержев – седая-пря голова… И не рожа, а – мукоро- задница какая-то! Тьфу на нее! И срамно про такое и говорить-то!
– Почему же не знаю. Как раз очень хорошо знаю. Это будет “сакало”. – Невероятно! – закричал Сережа. – А по-тюркски “борода” – это “сакал”. Получается, что почти одно и тоже??!. – Получается, что – да… – задумалась Пелагеюшка. – Но почему же – так? Ведь тюркский и эрзянский языки совершенно разные, а некоторые слова в них – одинаковые. А? – Ой! Охо-хохушки… – тягуче вздохнула Пелагеюшка. – А вот что тебе, молодой барин, на это сказать, и сама не знаю и не ведаю… Это теперь одному только Богу известно… И она по привычке изрекла очередную свою присказку, – уходи скорей, зима, наступай масленица! Указуй нам, где правда, а где напраслица…
– Не то слово, барин! Уж такой заумный да заковыристый, что ажно зубы ломит, когда его запоминаешь! Да что ж тут поделаешь… Зато сказки на нем рассказывать – одна прелесть, да и только! Бывает, ничего и рассказывать не надо – знай только в сказках русские слова по-эрзянски говори, народ и хохочет! И далее меня рассказывать просит. А я тому и рада! Мне ведь – что? Я за мои сказки денег не беру – мне лишь бы народ немного повеселить. А язык у них очень гордый! Эрзяне себя любят – о! Самовлюбленные до краёв! Вот, скажем, почему они себя зовут “эрзя”, ты не задумывался? – Нет, – признался Сережа. – А я у их стариков намеренно про это порасспрашивала. И они мне порассказали… Что “ар” – это был такой древний народ. И “ар” у них означало “земля”. И до нас от них так и дошло слово “аратай” – крестьянин, стало быть. Я поначалу подумала, что это слово только эрзянское. А когда я жила в Астрахани, то и узнала, что – нет. Не только эрзянское. У них там, в жарких странах, это “ар” везде и всюду. И персы – раньше они себя называли будто бы “парсы”. Это значит, ведущие свой род от самого Бога! А у нас “парсуна” – это икона. То есть всё сходится одно к одному! Дальше еще загадочнее… Есть такая маленькая страна Армения… – Да. Знаю, – откликнулся Сережа. – Ну так ведь и они тоже – “ар”! И столица у них – Эребуни. Тоже – “ар”! И еще есть народ такой – азербайджанцы. Так ведь и они – “ар”. И Аравийская земля – “ар”! И арабы – “ар”! И даже евреи – хоть и немного переделанные, а и всё равно – “ар”! А еще на Востоке ручей это “арык” – то есть вода опять таки на “аре” – на земле. Ну и вот… И себя эрзянцы чтут очень высоко! Даже выше всех на земле!! У них жизнь – это “эрямо”! Чуешь? Эрзя – эрямо… А богатсвто – это “эрьме”. Почти одинаково звучит-то. Так ведь? – Да, да! – радостно и удивленно соглашается внучек. – Вот и получается, что они, эрзя, – это и есть самый главный, самый живой народ на земле! А “эряза” по-ихнему – это: весёлые, румяные! – прекрасные, то есть! А “богатый” – это “козя” или же, по-другому, “ярмаков”! – А, может, “эрямо” – это вовсе и не “жизнь”, а – “ярмо”? – усомнился Сережа. – Ну что же… Может и так… Кто ж их, бывших язычников, теперь разберет… Только вот мне самой кажется, что ярмо – это поначалу было вовсе никакое не тягло, а опять же “ар” – земля. Приспособление, чтобы на быках пахать. Раньше ведь не на лошадях, а именно на быках пахали. И на Востоке до сих пор это так – я сама картинки в Астрахани у хозяина видела. А женщина у эрзей – это “ава ломань”. – Ава… ава… – шепчет вслед Сережа. – Все равно что у католиков обращение к Богоматери – “аве Мария”! А Пелагеюшка всё рассказывает:
– Почти как наш “ангел”… – изумляется Сережа. – Вот то-то и оно… Загадка… А “воля”, “свобода” у них – “оля”. И никакого начальства эрзяки над собой не терпят! И начальник или барин у них это одно слово – “чиряз”. Чиряк, значит! Болезнь. Наказание! Когда от боли ни повернуться, ни охнуть! – Ну так что же про Ягу-тереньгу дальше? Рассказывай давай! – напомнил Сергей. – Ну что же… Можно и про тереньгу, мне это совсем не в тягость, а в большую радость. А дальше вот как было… Глянула она, Яга эта проклятая на себя в то самое зеркало-чавачамо да как увидела – ЧТО тама!.. Так и напал на Ягу гнев да кеж (злоба)! И начала она кроямс (материться), ну то есть, получается, нехорошими словами всех вокруг крыть! Да на людей ужакстомтыця (ужас) наводить! Например, лежит у матери в люльке эйкакш (грудной ребенок)… Ну, то есть, он всё время еще под себя какает… ничегошеньки не понимает… И вот Яга потошкамс (пошепчет), поколдует! Скажет: “Чуфырь-чупырь-пупырь-упырь!” Глянь! А в люльке уже и не дитя лежит! А там – мехень ляд-вардо-идемевсь (чёрт мохнатый) копытами теребит! Сиську требует! Ава ломань (мать), конечно, в ужасе! Кричит! Волосы на голове своей рвет! А Яга знай себе от счастья хохочет! И страшный голос у нее – как баяга (колокол)! На весь лес он рыкАчится! Такая вот гадина! Или вот другая ее забава: несут кулозь (мертвеца) на калмазырь (на кладбище, то есть). – Да-да, Пелагеюшка! – опять восклицвет Сережа. – Это слово – калмазырь – мне очень даже знакомо! – Откуда же оно тебе знакомо, солнышко ты моё? – сомневается та. – Слово это очень редкое, эрзянское. Оно только в наших симбирских да мордовских местах известно. – Так ведь мы, когда сюда из Москвы ехали, то деревню Калмаюр проезжали. А Калмаюр, как я понимаю, от “калмазырь” образовано. – Хм… Скорее всего, именно так… – соглашается с ним сказочница. И продолжает свою ёвкс (сказку)….
– Кандолазт… – шепчет Сережа. – На “кандалы” похоже. Только кандалы – железные, а гроб – деревянный. А по смыслу одно и то же выходит: в кандалах человек – как в гробу! Как все равно что смерть к нему пришла! – Да, – соглашается с ним нянюшка-баюшка, – очень похоже… Какой же ты у нас молодец! Смышлёныш! Малый да ранний – чуткий до преданий! Ну и вот… Сельмензэ (глаза) у него, у покойника-то этого самого, конвсть (закрытые), а он яла теке (все равно) юргомс-кельнемс-якамс (ходит-бродит)! Ужас!!! Паз вий (божья сила)! А знаешь, как “злой” по-эрзянски? – Как? – Не поверишь, “благой”! Благой ломанось – это у них “злой человек”. – Ну, чудеса! – не верит своим ушам Сергей. – Узнал бы про это наш знаменитый академик Ломоносов, он бы со смеху помер бы! – А “Бог” у них – “паз”. Похоже на наш “Спас, Спаситель”. Да-а… Много они у нас наших, русских, слов к себе перезАняли. Да и как же иначе? Мы же их, язычников крестили!.. – Ну и что же дальше? – поторапливает Пелагеюшку Сережа, возвращает ее на прежнюю историю про Ягу. – Ну и вот… Ври, Веремей, языка не жалей – слушай, Настя, про чужие страсти… А баба Яга вновь на весь лес баягачит (от смеха заходится-колоколится)! Вот в честь этого ее колдовского заклинания “чуфырь-чупырь-пупырь-упырь!” наше Чуфарово так и названо, милок ты мой маленький барин, золотце ты моё самоварное! Вот такушечки!.. – Это что ж такое получается! – возмущается Сережа. – Христианское село – а названо в честь языческой старой ведьмы! Ее антихристовым заклинанием, что ли! Позор-то какой! И куда местные батюшки только смотрят! Почему императору нашему челобитную протестную жалобу не подадут?! – Охо-хох… Ну а что ж тут теперь поделаешь… – вздыхает сказительница. – Давно так прозываемся… С беззвестных времен… С Ноева ковчега – со всемирного потопа… Не нами так названо – не нам теперь и менять! Это уже навсегда! Как говорится, от потопа – до всеобщего гроба, до скончания веков, то есть! Вот ведь как… И таких нехристьских названий здесь многое множество! Всех и не перечесть! И одно страннее и чуднее другого. Тут не то что ведьмино заклинание, тут их мордовские деревни и “покойник”, и ” мертвец”, и могила” названия носят… Только не по-русски, а по-эрзянски. Да еще по-чувашски. Одно слово – глухомань… Э-хе-хе… – тяжко вздохнула Пелагеюшка, – Не царское вам величество, а антихристово язычество… Вот взять, скажем, недалекую от нас речушку КарлА – это по-татарски. А по-чувашски – Хыррла. Вот, как думаешь, почему она так зовется? – Не знаю… – отвечает Сережа. – А потому так, что от татарского “кар” – “снег”, то есть. И получается, что вороны кричат по-русски кар-р, а татарам слышится – “снег… снег…” И оно неправильно! Бессмысленно! И, значит, вороны по-татарски должны кричать “кар-ра! кар-ра!” – “черный”. Потому что “кара” – это и есть у них – “черный”. – Да. Я знаю, – подтверждает Сережа. – Ну и вот… И получается, что “кар-ра кар-р” – это “черный снег”!.. Уже по-русскому. – Красиво! – восторгается Сережа. – Из ничего ты, Пелагеюшка, целую поэму сочинить можешь! – Или вот взять совсем другой случай – хоть соседнее село Тагай. Откуда у него такое прозвание, а? – спрашивает она Сережу. – И сама же объясняет. – А оттуда… Это уже не по-мордовски, а по-татарски. Еще при монголах появился в здешних местах бай не бай, а невесть кто – в общем маленький ордынский хан не хан, а так себе – маленький ханчик… И звали его как раз так, как надо – Тягай. Всё, что ни увидит – знай, всё себе в свои лапы загребущие тянул! Вот поэтому и запомнили его имя – Тягай. Тянет, значит. Ворует! Грабит! Во как! Так с той поры то село и зовется – Тягай. Или же Тагай – это одно и то же. Память народная – она ведь, милок мой, батюшка наш, прочнее иного камня! Камень – и тот водой точится… И при том очень быстро. А народ как назвал что-нибудь подле себя, так оно тысячу лет и хранится, хотя нигде и никем не записано! Или вот взять, скажем, нашу речушеньку Барыш. Все думают, что она от слова “деньги, прибыль” так зовется, верно?
– Конечно, нет! И вот почему не так. Названа она так не по-русски. А опять же по-татарски. Потому что от самого своего начала течет наша речушка себе всё прямком да прямком к самой матушке Казани. И тут близ нашего Чуфарово возьми да и сделай она резко поворот к Москве. Вот этот самый поворот по-татарски словечком “борылыш” и зовется, что и означает оно то самое – поворот, значится. Вот этот татарский «борылыш» со временем у русских и стал – Барыш. А оттатарского и появилась у нас потом в сказках страшная Баба Яга – ее имя и есть переделанное татарское “иго”! А баба была поначалу вовсе и не бабой. А – дедом! Потому что татарское слово “дед” – это и есть “бабай”! Вот оно как! Да… Или взять, скажем художника Васнецова. Ты думаешь, его фамилия образуется от имени Василий или от нашего русского слова “весна”? – А разве нет? – удивляется Сережа. – Нет, конечно! А имеется такое красивое эрзянское слово “васенце” – “первый”, значится. Васнецов – он ведь кто? Он – самый наипервый из всех русских художников! Про народ картинки свои рисует. Да ведь как еще и рисует-то – залюбуешься! Всё там красиво! Празднично! Как на пасху! Вот потому он и есть – васенце! – Бабай… Тагай… Борылыш… – шепчет завороженно Сережа… Нравятся ему все эти непривычные эрзянские, да тюркские, да чувашские словечки-присказки, которыми в изобилии напичканы легенды, поведанные Пелагеюшкой. – Ну хватит на сегодня, батюшка ты наш, Сереженька, – говорит ему нянюшка. – Пора тебе и на бочок и баиньки. И добавляет свою очередную стихотворную народную присказку, – Поворачивайся, барин ты наш, на правый бочок, И к тебе во сне придет добрый старичок – Расскажет свои небылицы, Интересные и для мальчика, и для девицы… Но не ложись на бочок левый – Тогда во сне придет страшная дева – Распустит седые свои космы, И сон будет страшный и грозный! И станешь ты тогда во сне кричать!.. Но совсем не хочется спать Сереже. Чутко он прислушивается к каждому произнесенному Пелагеюшкой слову, ищет сокрытый в них второй, тайный смысл.
И еще бабушка говорила, что помимо мака есть еще и тайный цветок – пиун называется. Будто бы из него опиум капает, как из сотов мёд. Что ты можешь сказать на это?
– Как про такое чудо сказке не быть, – с готовностью ответила ему Пелагеюшка. – Конечно, есть! – Ну-ка, ну-ка, расскажи! – С превеликим удовольствием, барин! История эта давняя да и впрямки очень уж необычная… Аж мне самой интересно ее всякий раз рассказывать бывает! Только очень уж она длинная да странная. Ее рассказываючи да слушаючи, мы так с тобой и до утра не заснем. – Ну и ладно, – что за беда. Не заснем – и не надо. Ночку проведем с пользой! – Ну, коли так, то паз-Спаситель, Бог с тобой… слушай… – и она сначала принялась как бы опять ворожить: Крутись, крутись, веретено… Темная ночка, не заглядывай к нам в окно. А заявись в наше оконце Румяное доброе солнце! Ну и вот… Живут близ Волги, в низовьях, но только на другой, более малой, чем Волга, реке, на Дону, необычные люди, и прозывают их – казаки. А произошло это прозвище от татарского опять слова “кара” – черный – да еще слова “зак” – “закрывать”, “граница”, то есть. Это означает, что русский царь казаков намеренно поселил там, чтобы они были для турок черной грозой и закрывали от них границу нашей земли. И был среди этих самых донских казаков буйный смутьян-атаман Степан Разин. Мне баится, что ему такую кличку дали потому, что кто-то в его роду раньше разиней-простофилей был… И вот прослышал он, Разин-то тот самый, Простофилин, что в наших эрзянских краях залегает где-то в глубине, но неведомо, где: то ли в земле, то ли в воде – золото! И ажно в преогромном его количестве! Оно и понятно. Тут совсем не трудно было и ошибиться. Потому что “золото” у эрзян – это “сырьне”. “Зерно”, “хлеб”, значится. Ведь наши эрзянские, симбирские да самарские, края – самые что ни на есть наихлебные! Землица у нас – чернозём на чернозёме! Зимы – снегУщи! Сугроб сугроба толще да гуще! И летА с частыми дождям, не иссушающие. С Оренбурга да Астрахани кыргызские страшные мертвые суховеи до нас редко долётывают. А казаки и по-русски-то плохо балакают, а уж эрзянский для них – это и вовсе хрен тёртый! Слезы из глаз, а не язык! Но уж раз втемяшилось им в голову, что “сырьне” – это золото, то и направились они прямиком к нам. А у нас тут и впрямь что ни название – то “сырьне” или что-то на него похожее: тут тебе и Саранск, и река Сура, и село Сара. И Засарье тоже есть… И во всем этом казакам только богатство и слышится! Они даже свой, казацкий, новый клич для захваченных купеческих кораблей придумали. Слышал, поди: “сарынь на кичку!” То есть: золото из трюмов – наверх! На общий делёж! Вот так прошелся Разин по всей Суре, да только золота-то и не нашел нигде! Разозлился! И пошел он тогда с Суры уже на Волгу нашу матушку. Потому что Волга от слов “великая воля” образовано. “Велик вылк” у эрзян вовсе не “большой волк”, а именно – “воля и Волга”! Ну и что же дальше? Да… – задумалась Пелагеюшка… А потом вновь начала ворковать-ворожить, – крутись, вертись, веретено, как заведено… Сказывай сказку, Пелагея, – крути словечки, силушек своих не жалея! Ври-сочиняй – да всё про красную весну да светлый май! Ну, тут и опять прослышал Разин, что есть дескать на нашей Волге такой пиун-цветок, который на золото указывает: мол, где пиун этот растет – там оно, золото, стало быть, и закопано. И стал Разин со всей своей бандой этот пиун искать. И опять берет город за городом! Село за селом! Урозань буе за урозань буе! Урозань – это значит “русское”. А “буе” – село. По-эрзянски.
– Верно-верно, – соглашается с ним Пелагеюшка. – А буе – это… это… – задумался мальчик, – да ведь это же село Буинск! Что ближе к Казани.. – Наверное, так, – не спорит с ним нянька. Ну так что же про простофилю Разина-то?.. А вот что… Крутись, крутись, пряслице – молоти напраслицу… Баю-ворожу я Сереже – чтобы ему интересно было тоже… Прошелся он, наш милок-голубок, атаманский ходок, почти по половине Волге – от Астрахани аж до нашего Симбирска. Многих купчишек по пути опять же пограбил, немало крепостей пожег! Да только тень эйстэ аламо толкось – мало толку! Пиуна-цветка-то так и не сыскал… Опять осерчал Разин! Кричит на своих казаков: “Зря, что ли, мы столько верст исходили, столько вод избороздили-изволновали, чтобы какого-то волшебного цветка не сыскать?! А ну, казаки! Все чтоб шашки наголо! Всем врагам – секир башка!” Да только уже поздно ему было орать-то! Ну, тут, значится, у нас, в самОм нашем славном граде в Симбирске, его самогО и всех его казачишек и того сАмого… И обломали! Кончилось у нас прямо здесь его уцяска (счастье)! И началось сплошное орма-риске(горе-печаль)!.. Погромили наши стрельцы-удальцы их всех, кара-чёрных, нвголову! А сам Простофиля-Разин был многажды прямо возле стен симбирского нашего кремля ранен! Истек он, бедный, кровью, стал безумен да и скомандовал всем: всё, мол! Хорош воевать! Айда к отступлению! Ну, тут и положили верные казачки, братья по грабежам, его всего окровавлЕнного в ладью да и пустились все в обратный путь – к своему шайка-лейка-перебандитскому Дону-перезвону, чтоб потом прямиком в гости к самомУ турецкому царю Додону… И вот плывут себе они, плывут… А по дороге прихватили волжского знаменитого нашего сказителя СУрожа-Епифания. Сурож – это его имя такое. А Епифаний – это прозвище. И означает его такое прозывание не что иное как тайное обозначение того, что он родом из нашей Епифании – так нынешний наш Волжский Ставрополь прозывался. И вот играет этот Сурож-Епифаний атаману Разину на гуслях, былинки всякие величальные ему тут же про него же сочиняет. Ластится к нему, значит. Золотишка себе побольше заработать на том хочет… Ну, тут его Разин и спрашивает: – А нет ли здесь у вас, на вашей проклятущей, огромной, как море, Волге, такого тайного всем известного пиун-цветка волшебного? – А то как же! Как такому волшебству у нас да не быть, в нашей-то глуши да тиши, – отвечает Сурож-Епифаний. – Еще да как есть такой. Наша жизнь неспешная – чудо наше здешнее! – Ну и где ж он? – Ну, тут Епифаний и поет ему свою былинушку – им же самим сочининушку: – Как на Волгушке да на славной волюшке да всё гуляют светлы волнушки – славят нашу мирну долюшку! Ай, да как и есть на волжской посерёдушке да на островке, да в тамошней дубовой рощужке, ой, да тайная-секретная пещерушка. И ведет она прямёхонко да в подземное царствушко. И управляется в том царствушке чудушко-юдушко премохнатое. Мохнатущее да длиннолапУщее. И охраняет оно пиун-цветок денно-нощенько. А кто тот пиун-цвет разыскушечки да сорвутушки, тот на вечный свой век богатым и счастливым да и станюшко! – Ну и как же эту самую пещерку в то самое тайное подземное царствушко разыскати? – интересуется РАзинюшко. – Да очень простюшко, – отвечает ему Епифанюшка. – А нужнюшко бросити в Волгушку красну девицу-раскрасавицу! Ой, да и как пойдет она прямёхонько да и на свадебку к чуду-юдушке. И как увидит чудушко ее красОтушку, то он и взвоет от радости полным своим звериным рыком-голосом! Тут-то его по его рёву разыскать-словити и можнушко. И пиун-цветок сорвать и стать на всей земле самым разбогатеющим! Услышав про такое, хоть и был Стенька Разин вязан-перевязан и истекающ кровью, а вскочил он, зло схватил княжну персидскую, раскрасавицу-молодушку, которую с собой постоянно возил как жену свою и рабыню одновремЕнную, да и бросил ее в Волгу! И утопла она, бедная, тутушко же!.. Потому что была вся золотом да тяжелыми камнями да жемчугами с головы до ног украшена да обвешана. Но так и не взвыл от радости Чудо-юдище… Не обозначился… Не раскрыл, где тайное волжское обиталище его сокрывается…
– Получается, что так, – подтверждает Пелагеюшка и баюкает его, – Ну а теперь спи-засыпай, моё золотце. И сама же первой, сидючи перед его кроваткой, и заснула… Но не спится Сереже… Всё думает он и про пиун-цветок, и про чудо-юдо пещерное… А когда он вырос, а потом стал уже и старым, то и вспомнил эту сказку Пелагеюшкину и написал по детским воспоминаниям да со своими прибавками новую-иную-подобную сказку. И назвал ее “Аленький цветочек”. И прославила эта самая главная в жизни Сергея Аксакова маленькая сказка его громкое имя по всему миру и на веки вечные! На веки вечные – да всё про края волгоречные! Да про дела тайные, сердечные. Да про были-сказки беспечные… Материалы комментируем в нашем телеграм-канале
 
|
|
Цитирование информационных материалов, размещенных в ИА "Улпресса" без получения предварительного разрешения допустимо при условии обязательного указания на источник цитирования: приведение ссылки — в печатных материалах, гиперссылки на cайт ulpressa.ru — в сети Интернет. Ссылка на источник или гиперссылка должны располагаться в начале текстового материала.