|
От ведущего. Не знаю кто как относится к похвалам, порицаниям в свой адрес… Я стараюсь всегда относиться к этим проявлениям бытия по завету Пушкина: Веленью Божьему О,Муза будь послушна! Обиды не страшась. Не требуя венца. Хвалу и клевету приемли равнодушно- И не оспоривай глупца! Иногда мои привычки видеть мир объективно приносят горести и незаслуженные обиды… Например я до сих пор не пойму почему в эпоху социализма некоторые мальчишки – ученики русскоязычной начальной школы, в деревне- вдруг после уроков по дороге домой, заворачивали в виде свиного уха уголки своих ветхих одеяний и показывали их мне… Мне и по сей день непонятно почему некто В.Филимонов годами публично обзывал меня «Недоумком из аула»… А однажды – уе во взрослой жизни – был и такой дикий случай… Позвонил мне председатель ульяновского отделения Союзза писателей некто Ю.Соколов – и задал вот такой вопрос (цитирую дословно): – А кто тебе разрешил писать на русском языке.? Потеряв дар культурной речи я был вынужден перейти на всемогущий русский мат… Ну,не мог же я оставить без ответа такого уважаемого писательского «члена»? «Ответственный секреарь»- так тогда именовался пастушок писательской отары после моих словоизляний сник и затерялся в кущах своего скудлумия… Я вообще ярый ненавистник тех, кто пытается этнические особенности той или иной группы людей сделать фундаментом своей жизни – и тем более – основой политики. Это просто жалкие прохиндеи и мерзавцы. Эти соображения имеют некоторое отношение и к сегодняшней публикации в «Глаголе»… ****** Василий Залесский. Человек двух эпох. (Опубликовано в журнале «Вкус Жизни».)
В очередную субботу вновь будет опубликован материал из привычной авторской рубрики Жана Бареевича Миндубаева. Не знаем, что там будет: стихи, воспоминания о войне или мемуары о жизни недавних властителей из советского прошлого… Главное-всё это грани одной непростой, разносторонней, часто конфликтной личности. Казалось бы: уже под девяносто лет, «ребенок войны», действительно «столп» и безусловный авторитет местной журналистики, столько написано, в конце концов, книг, причем, самого разного жанра… пора бронзоветь и стоять на трибунах, отбывая «ветеранскую» роль. Нет: Жан Бареевич продолжает быть внутри актуальных проблем, ругаться в комментариях и отстаивать позиции по самым разным вопросам. Интервью, которое мы представляем вашему вниманию, было опубликовано в журнале «Вкус жизни». Ж.Б.Миндубаев – один из столпов ульяновской журналистики и литературы. Он работал в «Комсомольской правде», «Известиях», «Литературной газете», журнале «Российская Федерация сегодня», написал и издал более полутора десятков книг – от историко-краеведческих исследований до сборников прозы и поэзии. И сейчас, несмотря на более чем зрелый возраст, Жан Бареевич продолжает сотрудничество с рядом информационных агентств Москвы. Тем не менее ни один из проживающих в Ульяновске литераторов не вызывал о себе столь противоречивых суждений окололитературной общественности и в местной писательской среде – от безоговорочного признания его авторитета до полного неприятия. Это нетрудно заметить, едва заглянув в комментарии к большинству публикаций клуба «Симбирский глагол», который ведет Жан Бареевич. Ульяновская литературная тусовка ухитряется что-то делить, даже когда делить-то нечего… Но! Оставим ненужные споры – послушаем моего собеседника. В.З. ****
1. «ОБЩЕСТВО ТЕРЯЕТ ИСКРЕННОСТЬ».
– Жан Бареевич, какая мысль вам приходит первой, когда с высоты нынешнего возраста вы оглядываетесь на прошлую жизнь? – Первой возникает мысль, что самой большой ошибкой моей жизни был сам факт моего рождения. И с каждым прожитым годом я осознаю это все яснее. – Почему так грустно? – Общество постепенно теряет одну из главных человеческих ценностей – искренность. А без этого и в самой жизни становится все меньше смысла. – Если это и ошибка, то уж точно не ваша. Никого из нас не спрашивают, хотим ли мы появиться на свет. – Это, конечно, так… Но вопросы вызывает и место моего рождения, и даже национальность. Я родился в городе Куйбышеве, но в тот момент городов с таким названием в СССР было целых три! Два в Поволжье, один – в Сибири. Тот, где я родился, сначала назывался Спасск, потом стал Куйбышевым, а теперь вернул себе историческое имя – Болгар. Получается что я как бы потомок волжских болгар… – Кстати, об истории страны родной. Вы стали свидетелем двух эпох – советской и нынешней, название которой я для себя еще не определил. Когда было больше, ну, например, свободы слова? – Сейчас появилось немало дураков, которые утверждают, что в советские времена они пользовались куда большей свободой, чем сейчас – могли что угодно и писать, и говорить, и думать. Но не надо забывать, что в СССР существовала официальная цензура, называлась она «Главлит» – и ни один печатный текст не мог появиться на свет, не пройдя через нее. Ни одна газета не могла выйти, пока ее содержание не утвердит уполномоченный Главлита. И остается только удивляться, когда несут ахинею о свободе слова в СССР. А что касается свободы слова сегодня – так ее в принципе нет. Она существует только для отдельных господ, обусловлена чьим-то личным положением и личными мотивами, интересами различных корпораций и властных структур. А если залезть в Интернет, то там наблюдается не столько свобода слова, сколько свобода нести любую ахинею.
2. «СЕЙЧАС НЕ ХУЖЕ, ЧЕМ БЫЛО ВСЕГДА…»
– Неужели все настолько плохо? – То, что я сказал, вовсе не означает, что сейчас все стало хуже, чем когда бы то ни было. В царской России 83 процента населения было неграмотным, и люди верили вообще всему – и церковным книгам, и большевистским прокламациям. Правда правде рознь. Какая правда? Во имя чего правда? Есть правда во имя улучшения жизни, правда мужественного человека, который не стремится карабкаться к вершинам власти. Но есть те, кто туда уже забрался, боится упасть – и у них совсем другая правда. Всегда можно найти повод кого угодно облить помоями, лишить работы. Это обычный сюжет, в том числе и из моей жизни. На самом деле главная проблема общества не в свободе или ее отсутствии, а уж тем более не в свободе слова. – А в чем? – Среди молодежи катастрофически растет число тех, кто элементарно не умеет думать, кто не желает чему-то учиться. Понять, почему это происходит, найти выход из создавшегося положения – важнейшая проблема общества. Но сейчас не только никто не ищет выхода, но и самой проблемы не замечают – и на уровне семьи, и на уровне государства. Или делают вид, что не замечают… – И в чем проявляются симптомы? Можно на конкретном примере? – Я как-то прочел я репортаж о семействе, проживающем в деревне. Семейная пара занялась разведением коз, производством козьего молока и сыра. И обнаружил в журналистском репортаже фразу, от которой чуть не упал со стула! Автор пишет: «Супруги сидели, задумчиво смотрели вдаль и жевали траву». И сказано это не о козах, а о людях! Вместо «покусывали травинку» – нате вам: «жевали траву». Вот он – результат всех «реформ образования» последних лет. Ну не понимает автор репортажа разницы между травинкой, которую жует человек, о чем-то задумавшись, и травой, которую человеку жевать вообще не положено природой – ну не корова же он, не овца, не лошадь? …Олег Самарцев, заведующий кафедрой журналистики УлГУ, выражается еще конкретнее, он говорит что это – катастрофа. Следующий шаг – массовое слабоумие. И преподаватели вузов находятся в труднейшем положении. Другой мой знакомый, профессор-историк, рассказывает: «Чтобы заработать свои тридцать тысяч рублей в месяц, я должен вести тридцать групп». В итоге староста просто собирает зачетки а я всем, не глядя ставлю оценку «удовлетворительно»… И все довольны. Ну о каком образовании здесь может идти речь? Сейчас в России у каждого по два-три диплома, и среди них может не быть ни одного стоящего. – Но, вероятно, есть способы пробудить в людях хоть какой-то интерес? – А круг интересов большинства населения ограничивается темой «Пусть говорят» – сплетни и подглядывание в замочную скважину.
3. ПИСАТЕЛЕЙ СТАЛО БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЧИТАТЕЛЕЙ
– Но, например, «Литературная газета», где вы публикуетесь – выходит. И кто-то ее читает… – Читают. Но масштабы сейчас совершенно иные. В советские времена тираж «Литературной газеты» доходил до 16 миллионов экземпляров. Тогда люди читали. А сейчас народ перестал читать. А народ, который перестает читать, глупеет. Так полагал господин Дидро. И та визгливая компания, которая сейчас заполонила Интернет и телевидение, не может заменить чтение. В литературе заключена мудрость человеческая. Без нее у нас останутся только животные инстинкты. И это уже проявляется. Кто у нас «главные героини»? Всякие там шурыгины и им подобные. А что власти делают? После каждой трагедии, связанной с подростками, следует стандартный ответ властей типа: «Дано указание проверить работу опекунских советов». Ну, проверили. Но что от того меняется? Кто исследует состояние, векторы развития подрастающих поколений? Где голос науки? Медицины? Религиозных деятелей? – У вас есть рецепт – что делать? – Менять необходимо очень многое – отношения в семье, подходы к образованию, здравоохранению. Была бы воля у властей. А откуда ей взяться, если большинство проблем власти старательно не замечают. – Читателей становится меньше, зато число писателей неуклонно растет. – Да, только в Ульяновске около полусотни членов Союза писателей. Но я думаю, что тут никакое членство роли не играет. Если это настоящий писатель, то он и безо всяких «корочек» хорошо писать будет. А союзов сейчас развелась тьма тьмущая… – Присущая вам смелость суждений никогда не мешала вашей карьере? – Стремление быть правдивым и искренним заложено во мне на генетическом уровне. Конечно, это нередко вызывает неприязнь со стороны сильных мира сего. Вот, например, великий товарищ Колбин, бывший одно время первым секретарем обкома КПСС, за крошечную информашку в «Известиях» через своего покровителя Лигачева «убедил» главного редактора «Известий» заставить меня написать заявление об уходе по собственному желанию. А я всего-то написал, что «новую 44-ю школу превратил в ЛТП, а старую 36-ю, где крысы бегали по столовой, оставил детям». А во время работы в «Ульяновской правде» меня вообще пытались исключить из КПСС. Язык мой – враг мой. Но еще больший враг – это мое стремление к истине. – Какие книги вы бы посоветовали читать людям, чтобы не поглупеть? – Читать надо много и всего. Особенно внимательно и вдумчиво надо читать тексты ярких публицистов. Но вообще читать, читать и читать. Кстати, очень полезно читать глупости. Постепенно начинаешь понимать свои – и пытаешься от них избавляться. – Есть планы на будущее? – Планирую издать трехтомник своих писанин, пора уже и закругляться. Издаюсь в основном за свой счет, за редкими исключениями. – И в чем черпаете вдохновение? – В природе. Она остается учительницей, прекрасной и неразгаданной тайной. В нашей стране еще есть чем полюбоваться. Я утверждаю это как человек, объездивший и облетавший весь СССР от Сахалина до Мурманска и Соловков. Природа важней, чем любой союз писателей. Это вообще несравнимые вещи. Это все равно что сравнивать полнолуние с зажигалкой. **** Добавлю к вышесказанному небольшой рассказ о человеческих чувствах.
Жан Миндубаев. ВСТРЕТИМСЯ НА МОСТУ.
Конверт был из Перми. Вместо обратного адреса в самом углу стояли – три буквы: «А. В. С». К чему оно сейчас, это письмо? Три года главный инженер большого стройкомбината Андрей Лавров не видел этих трех букв…И полагал что больше не увидит никогда… Но вот лежит письмо рдом с деловыми бумагами… Явилось эо письмо как нежданная тревога, как полночный стук в окно давно уснуашего дома… Три года не торопилась почта… И вот поспешила, не могла задержать письмо хотя бы на три дня. Только на три дня!!! Тогда он успел бы уехать в отпуск в засыпанные снегом горы где каждый год неистовым бегом лыж по кручам он глушил свою непроходящую тоску по этой женщине… Так было из года в год: одиннадцать месяцев злой работы и тридцать дней умиротворения, раздумий, книг.
А ее тревожные глаза, не задерживаясь на обветренном лице сына, хотели заглянуть глубже – в душу единственного сына… И мать, и друзья, и подчиненные – все знали Андрея Лаврова обстоятельным, неторопливым, спокойным – таким, каким и положено быть главному инженеру. Пунктуально, минута в минуту, приходил он на работу, никогда не повышал голоса, хотя за разгильдяйство и пренебрежение в деле карал беспощадно. Вечерами сидел над диссертацией. «Толковый, перспективный инженер», – отзывалось о Лаврове начальство. «Сухарь неповоротливый», – обижались девчата. «Скучает…», – подмечала мать. А что было под его панцирем, выкованным волей и самообладанием? Равнодушие, привычная опустошенность? Или приглушенная боль не уходящего чувства? Он и сам не знал. И только сейчас, вытащив из почтового ящика нежданный конверт с тремя буквами вместо подписи, опять ощутил, что прошлое было не три года назад – а вот только вчера, только вчера… А еще точнее – сегодня, когда он читал письмо..То письмо, о котором он думал и которое ждал все три года… Он знал: прошлое в нем живет, ничто не унесено временем, все здесь…Только отодвинуто умом и волей в самый дальний уголок памяти… И вот – нежданно жданный конверт…. Теперь вместо отдыха и покоя – снова ворошить былое, упрекать ее… Или себя? Жизнь свела их в Перми. Город, еще сохранивший облик уральской столицы времени Строгановых, лежал на крутом берегу Камы. А на низкой лесистой луговине другого берега располагался прибывший из Сибири мостопоезд. Уже стояли под деревьями дощатые домики, возились детишки, сушилось на веревках белье… Привыкшие к цыганской жизни мостовики обживали новую точку на карте. Здесь еще ничего не было. Но через три года должен был перекинуть через реку свою бетонную спину новый мост. А Лаврову Андрею, крановщику мостопоезда, предстояло начать здесь и свою взрослую жизнь… *** …Тогда стоял светлый июль. Летели с тополей пуховые облака. На танцплощадке над рекой по вечерам вздыхал саксофоном и рубил шейк оркестр мостостроителей. Андрей на танцы не показывался. Он ходил в те дни с палочкой. Ходить с ней было неудобно ни на правом, ни на левом берегу. На правом, пустынном, палка проваливалась в песок, и пользы от нее было мало. На левом, городском, палка громко стучала об асфальт, заставляя встречных девушек оглядываться и гадать: «Где это угораздило здорового парня в гимнастерке повредить ногу?» А с ногой неладно получилось у Андрея перед самой демобилизацией из армии… Однажды под Красноярском его отделение забралось на крутую сопку. Никто не посмел спуститься по ее cклону.
И рванулся вниз. Не дотянув до лощины, свалился на вывороченное корневище. Перелом, контузия, лазарет, дембиль… Приговор врачей был суров; с армией придется расстаться. А Лаврову очень по душе был строгий армейский порядок, и он мыслил стать со временем офицером… Не получилось. Билет выписали до Миасса. Там дом, там мостопоезд. Родители были в Миассе, однако мостопоезд ушел на Каму, где предстояло большое дело. Отец Андрея ехать в Пермский край не собирался. Сказал на прощание:
И погрозил на прощание пальцем… *** Андрей снял под жилье пустующую избенку в закамском поселке Верхняя Курья – и твердо решил начать на новом месте новую жизнь. Самостоятельную. Целеустремленную. Продуманную. Был составлен подробный план В нем значилось: окончить вечерний институт, стать кандидатом в мастера по шахматам, прочитать собрание сочинений Льва Толстого… Напряженная программа требовала суровой самодисциплины. Андрей выработал для себя свод правил, которыми отныне следовало руководствоваться. Главный принцип: «Не разбрасываться, жить разумом, а не эмоциями». Подъем в шесть, ежедневная зарядка. Раз в неделю – театр, раз в месяц – музей. Отпуск – в путешествие по культурным центрам: Москва, Ленинград. Не потому, что его тянуло именно туда, а ради пополнения знаний, ради эрудиции. Он решил жить целесообразно, не бросаясь в стороны, не поддаваясь влияниям, не прощая себе даже минутных слабостей. Целесообразность – в деле, целесообразность – в развлечениях, целесообразность – в чувствах. Его не смущало, что такая жизнь напоминала тщательно выверенный и дотошно выполняемый график сооружения моста – эту начатую стройку он видел каждодневно… Мост через Каму начинался – как и его новая жизнь – с первого колышка… Ставить мост – работа точная, выверенная. Тут не место штурмовщине и авралу. Все рассчитано и проверено. Сначала – стройбаза. Потом – опоры моста – быки. Их ставят на скалистое дно навечно. И только потом вешают на быки мостовой настил и все прочее – ажурные решетки, фонари которыми будут любоваться с берегов праздные горожане. Он станет мостостроителем – и навек запомнит: сила моста – не в ажурной решетке, а в быках, твердо упирающихся в скалистое дно… Деревянные перекрытия служат пять лет. Железные – двадцать пять. Каменные быки стоят веками. Пока быки стоят – мост живет. Так и человеческое бытие: все в нем должно быть прочно, продумано, разумно. Тогда жизнь получится. Так старший сержант Лавров стал строить на реке Каме и мост – и всю свою еще молодую жизнь… *****
За Калиной в мостопоезде водилась кличка: радист-артист. И не зря: он и пел, и руководил по совместительству джаз-оркестром, и читал стихи с эстрады. И, наверное, благодаря именно ему танцплощадка в поселке мостовиков стала вскоре очень популярной не только на правом, лесистом, но и на левом, городском берегу. Каждый вечер Калина, прихватив гитару, отправлялся, как он говорил, «взглянуть на звезды». А Андрей с книжками переправлялся на городскую сторону Камы – там у него завелось постоянное место в городской библиотеке. **** …Отгорали багрянцем три короткие уральские лета. Метели заметали мостопоезд и отступали, мостовые опоры-быки встали поперек реки… …Шла и жизнь Лаврова – ровно, размеренно, как и намечалось. Андрей работал, учился, был назначен бригадиром мостовиком… Приятель Калина жил веселее… Он работал то хорошо, то плохо, влюблялся и расходился, ругался и мирился, бросал учиться и снова начинал. Его жизненный путь напоминал петляющую тропинку, по которой не спеша, в свое удовольствие шагает никуда не спешащий человек… Дорога Андрея Лаврова была выверена и пряма. Он шел по ней размеренно и четко, как солдат на марше, – шесть верст в час, не больше и не меньше… …И когда на этом марше ему встретилась Вера, он не сбился с шага: «Чувства не должны мешать программе. Они могут с ней уживаться, но только как приложение. В чувствах – те же правила, та же целесообразность!» Удивленно и восхищенно поглядывала на него своими огромными голубыми глазами медсестра Верочка, тоненькая и беззащитная, как ландыш…
Все шло отлично. Две программы – одна намеченная, другая – возникшая вдруг, не только не мешали, но даже дополняли друг друга. Андрей все больше и больше привязывался к Вере. Она понимала его лучше всех. И он уже не представлял своего существования без ее добродетельности, уважения, восхищения. Все было, было… И букеты сирени, аккуратно завернутые в целлофан. И прогулки после занятий в читальном зале. И первое письмо от нее, когда он уехал в командировку. «Я много думала о тебе – и твоих принципах, – писала Вера. – Наверное, ты был бы доволен мной: я много занимаюсь, хожу в лекторий, совершаю лыжные прогулки… Без тебя здесь неуютно». Вместо подписи стояли три буквы – А. В. С. «Андреева Вера Семеновна…» Тогда он впервые обратил внимание на ее фамилию: Андреева. И улыбнулся мысли, что это – тайный знак… Он был счастлив – как всегда бывает счастлив человек … Но иногда счастье бывает коротким очень коротким. … **** Бывают дни, с которых жизнь начинает новый отсчет. Для Веры таким рубежом оказался день рождения Андрея. Чинно и пристойно шло торжество, когда поднялся Калина:
Народ загалдел, одобряя идею. Река алюминиевой фольгой блестела под луной. Тянуло с берега липовым цветом. Черной глубиной обрывалась бетонная полоса: мост еще не достроен.
Андрей поднял стакан. Стало тихо.
Он подошел к Верочке… Длинно посмотрел в глаза.
Брызнули по бетону осколки стакана. И странными были слова Калины:
И ахнула Вера, когда бесшабашная Сережкина голова потащила за собой вниз, в темную воду прямо с моста его стройное тело…
И он пошел, печатая шаг по бетонной спине моста. А Вера не пошла. Она осталась…. Через два года мост был готов. Говорились благодарные речи о мостовиках, о силе людей, не сжигающих, а наводящих мосты. Много хвалили Лаврова, как одного из самых образцовых людей мостопоезда. Даже пословицу вспомнили: «Добрый человек надежнее каменного моста». А Андрей припомнил, как в один час уехали куда-то на край света Калина и Вера. Бросила их друг к другу шальная и непонятная сила? И словно не было ни Андрея, ни долгих часов, проведенных вместе в читальне, ни обстоятельных разговоров о будущем.
Но Андрей никуда не поехал. Это не входило в его планы…
Вместо отчаянного и верного шага он пошел к родителям Веры – потолковать солидно, доказательно…
Андрей страдал молча. Но не винил себя. Произнес при открытии моста достойную речь. Ему аплодировали. И эти аплодисменты еще раз утвердили его: он прав. «Вера помучается, поймет». А он пойдет дальше, равнодушно исключив этот эпизод, как лишний из своей биографии. Он не позволит, черт побери, ломать свои принципы и жизнь из-за каких-то женских чувствований и эмоций! В конце концов что случилось? Ровным счетом ничего… …Строить новый мост на Волге он уезжал уже главным инженером. Новая должность не изменила ни манеры Лаврова держать себя, ни его принципов… Только иногда замечали подчиненные, приходившие к нему со всякими своими бедами и неурядицами, какую-то снисходительную насмешливость в его словах. Как будто взрослый человек слушал детский вопрос: а как растет одежда царевича в бочке? Он был одинок. Во всем остальном, кроме работы, он никому не был нужен – только себе. Целесообразность – тот принцип, по которому он строил свою жизнь, принесла успех. Начались бессонные ночи, мучил неотвязный вопрос: почему нет ощущения полноты жизни? Где-то вышла осечка? Где, в чем? …Был день как день – суета, бумаги, проблемы, люди… Покончив с деловыми бумагами, Андрей аккуратно надрезал ножницами конверт. Вера, Верочка… Спокойные слова сообщили ему о том, что она жива и здорова. Она в отпуске, приехала к родителям. «И еще хочу посмотреть на наш мост! – Ты достраивал его один, без меня… Но я все равно считаю его нашим. НА-шим! Он очень наверное красив, особенно ночью? И мне вспомнились чьи-то стихи: Двадцатый век! Ты научил меня Быть сдержанной. И на мое несчастье, Взамен живого, теплого коня Мне выдумал троллейбус синей масти… Какие мы были смешные и глупенькие оба! Ты хоть это понимаешь сейчас, а? Вера Андреева». Фамилия была та же, прежняя. Белый листок дрогнул в руке Андрея… Он вызвал секретаршу:
Секретарша внимательно выслушала распоряжение. Кивнула головой. Молча вышла. Она знала, что главный инженер не принимает никого лишь в совершенно исключительных случаях… ***
Биографическая справка. Жан Бареевич Миндубаев родился 27 августа 1934 года в г. Спасск ТатАССР. Окончил Казанский государственный университет (1958 г.. Работал корреспондентом газеты «Комсомолец Татарии» (1957-61 г.г.), заместителем редактора газеты «Молодая гвардия» (г.Пермь, 1961-64 г.г.), собственным корреспондентом газет «Комсомольская правда» по Татарской АССР (1964-70 г.г.), «Известия» (1970-87 г.г.) и «Литературная газета» (1987-95 г.г.) по Среднему Поволжью. С 1995 года – корреспондент журнала «Российская Федерация сегодня» Парламента РФ. Писатель, журналист, член Союза журналистов России. Автор книг «И.Н.Ульянов» (серия «ЖЗЛ», в соавторстве с Ж.А.Трофимовым), «Выдвинут самим провидением» (биография чувашского просветителя И.Я. Яковлева), «С Венца далеко видно» (о муравьёвском мятеже в Симбирске в 1918 г.), «От Казани до Ульяновска» (об архитектурно-художественных ценностях этих городов), «Присяга делу» (биография губернатора Ульяновской области Ю.Ф. Горячева), автобиографической повести «Дней листопад», сборников стихов и прозы «Перевал», «Утренний лист» и других. Заслуженный работник средств массовой информации Ульяновской области. Материалы комментируем в нашем телеграм-канале
 
|
|
Цитирование информационных материалов, размещенных в ИА "Улпресса" без получения предварительного разрешения допустимо при условии обязательного указания на источник цитирования: приведение ссылки — в печатных материалах, гиперссылки на cайт ulpressa.ru — в сети Интернет. Ссылка на источник или гиперссылка должны располагаться в начале текстового материала.