(Из цикла «Остановиться, оглянуться…)

– И выбили пашню из-под ног…» – сказал Адольф Винни.

И продолжил:

– А если бы этого не случилось, то жила и процветала бы моя деревня Песчинка, она же Карповские выселки, которой ныне нет совсем…

Какая  же судьба выпала этой ни в чем неповинной деревне?

****

Начну со строк, рожденных сердечным стеснением при виде этой симпатичной деревеньки в двадцать домов, на которую набрел я случайно…

Есть в милом мне крае речонка Ташелка.

Изгиб ее русла – как ручка кошелки.

В изгибе лежит, истлевая как  льдинка

Забытая Богом деревня Песчинка…

Много перевидал я зарастающих бурьяном деревень в нашей необъятной стране – но в этой таилась некая загадка, некое очарование. Чувствовалось, что выбирали место для поселения люди со вкусом, с практической сметкой. Степь, безлесье – но густо шелестели тут старые ветлы, явно посаженные людьми для красоты и уюта….

Деревня вымирала… На единственной улице просел крышей и чернел выбитыми окнами бывший сельмаг. Одинокие старушки печально ходили за своими коровенками вдоль речки. Некогда крепкие и ладные дома ветшали без ухода…

Я пытался проникнуть в биографию этой деревушки, расспрашивал старушек.

– Раз зовут «Выселками» – значит кого-то откуда-то выселяли? И сюда поселяли? Когда, кого, за что? Старушки разводили руками – но ясности не было… Говорили разное, но исторической памятью мы, как известно, не обременены, а уж тем более памятью о какой-то «деревенщине», которую классик марксизма только и отметил тем, что обозвал ее жизнь «идиотизмом».

Старушки отвечали на мои вопросы так:

– Да, сюда откуда-то выселялись. Единоличники вроде. Вроде из Елшанки. А может, из Солдатской Ташлы. Тут уж при совхозной жизни все перемешалось…

Прав был поэт, сказавший: «Мы живем, под собою не чуя страны…»

И уже смирившись с мыслью, что никогда мне не узнать хотя бы в общих чертах жизнь и судьбу тех, кто строил тут дома, рожал детей и бесследно исчезал в земле наблюдал я поздними осенними вечерами, как сокращалось количество огоньков в домах, как наглухо запирались калитки. Съеживалась на глазах жизнь.

Я бывал в Песчинке – она же Карповские выселки – не единожды…

И вот осталось в деревеньке всего два огонька…

В сумерках бродили по опустевшей улице мародеры из соседнего села, шарились в опустевших подворьях …

Мне слышался шепот убитой деревни: «Ни в чем не повинна, поверь мне, поверь мне…»

***

ОПЛАКИВАЮ судьбу «Песчинки»…

А кто оплачет жизнь и судьбу тысяч хуторков, деревень, сел, городков, поселков, ныне омертвленных?

В трех верстах от моего Маматкозино неприметно лежала среди полей Ежовка – тихая деревенька в двадцать два двора, обросшая садами, с прудком посередине. Исчезла во время очередной реорганизации. Сейчас среди вытоптанных скотиной садов кособочится пастуший деревянный вагончик.

Вывеска: «Летний животноводческий лагерь». Ни коров, ни пастухов, ни деревеньки…

В местах моего детства на лесной опушке стояли еще две малые деревни. Ухоженные огороды, яблони, вишенники, покосы, пасеки. Даже в самые голодные годы здесь не знали бескормицы – выручала картошка, удачно выраставшая в песчанистой земле…

И вот деревень этих нет… здесь разлеглись заросшие бурьяном пустыри; на бугорке дотлевает сельское кладбище. Кто-то еще помнит сюда дорогу: вокруг просевшей могилки просевшая оградка. Но рядом, на безымянных бугорках – газетные обрывки, объедки, окурки… Неужто и на наших гробах будут чокаться, закусывать, развлекаться?

За что они изводят нас – деревни брошенные эти?

Казалось бы – о чем грустить –

При виде брошенного сада?

Но горько думать, больно жить

Когда душа земле не рада

При виде мертвых деревень

Когда-то под гармошку певших…

Вот покосившийся плетень

У лавочек осиротевших.

Провалы брошенных домов,

Глазницы выбитые окон …

Как стон, как плач, как вечный зов

Как сон о вечном и далеком…

И хочется – кого!- спросить:

Что тут за горе приключилось?

Кто бытия обрезал нить?

В какую впали тут немилость?

Ответа нет. Закат погас.

За окнами не плачут дети.

О чем предупреждают нас

Деревни брошенные эти?

Длинен список убиенных поселений, оскверненных могил, поруганный красоты. Казалось бы, сокрушаться человеческой душе, тосковать по разрушенному.

Но где она, эта боль? Разве только старики вздохнут, вспоминая: было! А тем, кто помоложе? Земля явилась им уже объелозенной, изуродованной, замазюканной. Явилась ничейной, бесхозной.

…Недавно сидели с одним лесником на пеньках, рассуждал он так:

– Эх, как ведь хорошо задумывал Ленин! И если бы не Сталин, все так славно бы сложилось! Он ведь землю отнял у людей.

Я высказался в том смысле, что не Иосиф Виссарионович – а сам великий вождь Ленин еще в начале 1918  года вполне определенно по «земельному вопросу» заявил, что идет на частное землевладение, только уступая требованию партии левых эсеров. «А вообще партия большевиков – целиком за национализацию».

Но лесник припоминал и рассказы своего деда: «Кнутом в колхоз загоняли…»

Да уж…

С лесником, который запутался в земельном вопросе, мы разговорились возле подворья бывшего литейщика который занимался своим  хозяйством на небольшом хуторке…

Адольф Карлович Винни – неторопливый и неутомимый трудяга – возрождал к жизни заросшие лебедой и крапивой окрестности возле брошенной некогда колхозной фермы… Он держал корову, овец, хрюшку, сажал картошку и «прочую овощ». Его семья существовала неустанным трудилась на земле.

Мы подружились.

И он раскрыл мне историю деревеньки Карповские Выселки…

Винни – эстонец, его предки прибыли в Поволжье еще по знаменитой реформе премьера царской России Столыпина…

Рассказы Винни я дополнял сам….

Как-то я листал в областной библиотеке фотоальбом 1911 года… На одном из снимков я увидел… Возле новенького, еще недостроенного дома стоял строгий мужчина в фуражке; рядом с большим достоинством взирала на фотографа женщина с двумя детьми. Подпись гласила: «Домовладение и усадьба переселенца Винни, участок № 5 близ села Елшанка».

Это был Первый Винни на своей земле… Это был один из первых домов появившихся в деревне  Песчинка (Карповские Выселки). Это было время ее рождения!

К 1911 году столыпинская реформа в России  успешно разворачивалась. Как известно, государство тогда выкупало и передавало желающим крестьянам часть угодий крупных землевладельцев. Государство оплачивало и переезд, и обретение скота, и даже строительство домов на новых местах… С берегов Балтики, за тысячи верст приехали в Среднее Поволжье люди, горящие желанием поработать власть именно на своей земле!

Так появилось в этих краях и семейство Винни – и прочих эстонских переселенцев.

Тогда власти по распоряжению из столицы, ввели обязательную фотолетопись: как живут переселенцы? как идет реформа?

Фотолетопись вековой давности свидетельствуют: люди, строящие свою усадьбу на собственной земле, стоят на ней крепко, уверенно, они состоятельны не столько материально, но – духовно. Казалось бы, о каком материальном может идти речь, если красуются на переднем плане однолемешный плуг, телега – бестарка, пара коней? Это ведь с сегодняшней точки зрения – как бы ну… середняк… Но как спокойны на фото эти небогатые крестьяне, сколько уверенного достоинства в их позах! Они словно говорят: «Да, трудновато, да, еще только начинаем – но ведь дело пойдет!»

Фотолетопись сохранила не только изображения новоявленных землевладельцев-крестьян, но и их фамилии. Винни, Нэмэ, Лукс, Альберт – вот некоторые из них. Основательно и неторопливо обживались чужаки на новой родине (впрочем, я не думаю, что им она была неуютна, ведь это была единая для всех Россия). Прикупались сообразно доходам новые земли, вставали новые поселения.

– Наши предки прибыли из мест болотистых, они скучали по нормальной, плодоносной почве, – рассказывает землевладелец – (снова землевладелец но совсем уже иного толка) пенсионер Адольф Винни.

Ах, как они любили свои участки! Старина Вейгель – один из основателей известного села Ломына не пожалел собственной земли для оформления эстонского кладбища. Чиновники и в те времена не торопились – и Вейгель умер, не дождавшись их официального решения. Целую зиму новоселы-эстонцы его не хоронили: ждали, когда власти разрешат устройство кладбища. На нем навек поселился старина Вейгель первым из эстонцев на своей земле.

Сейчас это кладбище села Ломы. Там ныне покоятся уже многие из тех, кто когда-то начинал крестьянствовать в Симбирской губернии. На могиле старины Альберта плита, на ней высечена фигура пахаря, идущего за плугом навстречу солнцу. Восходящему солнцу…

Но солнце для сотен людей закатилось (перечитайте шолоховскую «Поднятую целину»). Национализация земли состоялась. Собственность, ради которой жили и работали, которая составляла предмет гордости и старания хозяина, стала ничейной.

И значит как бы и не очень-то и нужной…

НАЧАЛАСЬ великая эпоха раскрестьянивания. Плоды этого процесса нам известны…. О раскрестьянивании России сказано так много, что нет никакой нужды повторяться. Да и не об этом хотелось поведать, реставрируя почти утраченную историю эстонских переселенцев в Россию, в глубинку ее.

Сейчас, когда бывшие республики бывшего СССР обрели реальную государственность меня, как и многих россиян, поражает один процесс. Это – стремление новых политиков излагать историю нашего совместного бытия исключительно черными чернилами, рисовать ее абсолютно в мрачных тонах. И как следствие этого – та оскорбительная для россиян роль, которую уготовили новоявленные политики той же Эстонии русским, а точнее – русскоязычным ее гражданам. Или – вернее – не гражданам?

КОНЕЧНО, МОЖНО ПОМНИТЬ ОДНО – и забывать начисто другое: в зависимости от политической конъюнктуры. Трактовать историю выборочно, целенаправленно. Но вот он, факт: не под плетьми и не под дулами винтовок, а сами, по собственному выбору и желанию, ехали навсегда жить в глубинную Россию тысячи прибалтов. Они отнюдь не считали ее мачехой. Они были готовы обрести здесь такое же личное благополучие и достаток, такое же гражданское достоинство и самоуважение, как и на своей исторической родине.

И – обретали ее. И – обрели. И живут вместе со всеми нами – до сих пор.

ОДНАКО что же это за «участок № 5 близ села Елшанка», где так горделиво позировали казенному фотографу переселенцы-прибалты и где начиналась их новая жизнь? Может, и по сию пору стоят там дома – новоделы начала века, может, расцвело это место на неухоженной земле, подарило людям радость и удовлетворение?

– Не расцвело, не подарило, – мрачно отвечает потомок эстонских крестьян Адольф Винни. – Это поселение исчезло. Называлось оно Карповские выселки или просто Карпы… Я именно там и родился…

Как?! Неужели это та самая умиравшая на моих глазах деревушка? До конца дней хранившая следы былого основательного устройства, своей ладности и целенаправленной обоснованности? Неужели ее последние гаснущие огоньки видел я  в осенней темени?

Да, она. Круг замкнулся. За десятки лет совершился круговорот судеб….

Мы как-то привыкли думать, что затеянное человеком дело должно развиваться и совершенствоваться, год от году все прочнее становиться на ноги. В данном случае оно не смогло устоять.