От ведущего.

Продолжаем рубрику «Куда зовет душа?»

А что происходит ныне с каждым из нас? Какие нравственные параметры определяют наши устремления и поступки? К чему тянется наша душа? Что и почему мы принимаем или отвергаем?

И так далее… Размышляем?

Сегодня тему обозначим так: «Если общество – не уважает старость – то гуманно ли оно?»

Вопрос возникает не на пустом месте… Меня – скажу так – коробит та наглая кичливость с которой многие наши юнцы произносят аббревиатуру «ВОВчики!» Приходилось слышать? Не забыли?

А теперь – к теме.

 

Жан Миндубаев.

Старики на грядках.

(Из цикла «Это было, было…»?

 

ХУТОР ВЯЗКИ – обычная для России картинка: вымирающая – но до гробовой доски еще не дошедшая деревушка в сорока километрах от Ульяновска, в шести километрах от бывшего совхоза, в километре от полустанка. Народ тут сохранился пожилой – и тянет пока есть силенки свой крестьянский хомут…

Мои соседи Бызовы – дядя Костя и тетя Маша – люди простые, непритязательные. Оба уже на пенсии. Привычная одежка – две телогрейки. Две пенсии позволяют покупать хлеб, чай, сахар, подсолнечное масло, колбаску, спички – мыло… И раз в месяц – бутылку для хозяина и килограмм пряничков для хозяйки.. Остальная еда – исключительно своего производства. Так складывается пресловутая «минимальная корзина».

Тете Маше – пятьдесят девять. На ее плечах огород, несушки, два поросенка, коза, кролики. А еще – варенье, засолка, сушка и вообще все заготовки впрок.

Солнышко еще только поднялось над леском, а голос соседки уже слышен за забором:

– Ты чего лезешь на огурчики? И не стыдно тебе, а?

Это она «улещивает» лебеду, таская сорняки из огуречной грядки.

Константин Васильевич разменял седьмой десяток. Сад, ягодные кустарники, заготовка кормов, дрова – его заботы. Каждую осень возле подворья стоят два аккуратных стожка. Один – для козы, второй – на продажу.

Жизнь стариков заполнена непрерывными хлопотами, которые дают им прокорм и удовлетворение.

Сделав дневные дела, сидят мои старики у калитки на лавке смотрят на осенний закат. Так заканчиваются у соседей все дни недели, кроме выходных.

Но вот наступила пятница… О, пятница! В этот день старики молодеют. В этот день они сильно суетятся. Бабуля что-то таскает из погреба, допоздна гремит посудой, выколачивает одеяла. Дед тоже не в своей тарелке, бегает бестолково по усадьбе, смолит крепкий табак-самосад…

Пятница – это день ожидания. Вечерком к Бызовым приезжают из Ульяновска самые дорогие гости – дочь с мужем и внучка-девятиклассница. Тетя Маша то и дело бегает за калитку: не покажется ли в конце улицы красный «Ниссан»? Радость предстоящей встречи выбивает стариков из привычной колеи, добавляет суматошности в привычный крестьянский быт.

И вот опять катит, катит, катит по хуторской улице японский вездеход. Опять объятья, радостные возгласы, расспросы… Опять хлебосольный ужин – все на столе – из погреба, с грядок, со сковородки. Пока гости не спеша вкушают, тетя Маша успевает и баньку дотопить…

А наутро на выкошенной луговине, под березой ставятся две раскладушки, на них валятся отдохнуть и понежиться дочь и зять… А внучка носится взад-вперед по деревенской улице – красные шортики, белая импортная блузка… Благодать!

Все отдыхают – кроме стариков. Опять ставит старушка в саду самовар для дорогих гостей. Опять стол уставлен вареньями и пирогами… Опять детки чаевничают и нежатся…

А в воскресенье собирают гости все, что созрело в саду и на огороде, грузят в машину и…

– Чао! – ластится к бабуле внучка – «Пока! Жди нас!

«Нисан» пылит из деревни… У тети Маши слеза из глаз… Повидались родные люди…

Ни разу не замечал я, что городские гocти помогают старикам полоть, окучивать, косить, сгребать сено или колоть дрова. Было это странновато, и как-то при случае я спросил:

– Сторонится молодежь крестьянского дела?

– Нельзя им тяжело работать-то! – горестно вздохнула тетя Маша. – Зять – он ведь баянист в филармонии, у него пальцы огрубеть могут. У дочки голова кружится на солнце. А внучке надо сил набираться – у нее через год вступительные экзамены, в институт поступать будет… Да мы и сами еще – слава Богу! – с хозяйством справляемся…

Объяснение было деликатное, в нем таилось желание оправдать детей перед чужим человеком.

Но дядя Костя произнес как бы через силу:

– Ленища их заедает! Лентяями выросли!…

Бабушка тут же естественно бросается защищать своих «малышей».

– И чаво ты на них накатился? Вот подрастут за дело возьмутся… Им ведь еще и тридцати нет!

И тут супруги вдруг начинают ругаться по поводу того, удались или не удались у них дети, хуже или лучше они, чем у других. Спор этот похож на старческую ломоту в костях: не смертельно, но помучивает, постоянно тревожит, лишает покоя…

ВОТ ПОШЛА мода: здоровые, молодые, полные сил люди «пристраиваются» возле своих пожилых родителей. Это называется «доить предков».

Жизнь частенько сильно озадачивает… Вот смотришь: здоровый крепкий жизнерадостный парень лет за двадцать на скопленные за всю жизнь родителями рубли покупает себе любимому не просто скромненького «жигуля» – нет! Он только на «Тойота камри» за миллион раскатывать может! Хоть и натуральный неуч, бездельник – но родителей «доить» научился…

А вот еще в другом селе «картина маслом»: родительское подворье превращено в некую «базу снабжения» великовозрастных городских потомков… Я знаю еще одно «чадо – чудо»: этот отбирает пенсию у старушки матери… на что бы вы подумали? – на приобретение коллекционных марок!!!

Формы «пользования» разные, но суть одна: отец – мать, дед – бабка служат для племени младого чем-то вроде «доходного дома» – дабы могли недоросли могли существовать, ничем чрезмерно себя не утруждая…

Не знаю, кому как, но мне нестерпимо больно за неухоженных, тихо тоскующих в заброшенности своей старых деревенских людей. Мало видели они светлого в жизни, их предзакатная радость – дети.

С обреченной самоотверженностью «пашут» старики в садах и огородах, обхаживают скотину, откладывают свои символические пенсии, сидя на хлебе и картошке…

И все – своим деткам – уже давно взрослым, здоровым, вполне благополучно живущим – часто куда лучше и комфортнее чем отец с матерью.

Нормально ли так? Эти две линии жизни пересекаются, но лишь в одной точке – там, где одни дают – а другие – берут.

Впрочем, может, я слишком пристрастен? Ведь суждения приходилось слышать разные. Ветеран войны и труда, все свои личные льготы бросивший на обслуживание потребностей детей и внуков, говорит мне:

– А кто о них позаботится, если не мы? Я считаю свою линию правильной: свое уже пожил, посвящаю остаток жизни потомкам.

А вот в крошечной деревеньке Борок пенсионер Семен Лисов не без горечи рассказывает об ином:

– Троих сыновей мы с женой вырастили – и двух дочерей… Все разъехались, живут теперь по городам. Старушка моя умерла… Изба пустая, сижу бобылем. Но в мае показываются мои наследники: зелень пошла, лучок, куры несутся. Детям я радуюсь, а на душе – муть. Я для них теперь вроде кучки навоза на дороге… – извините за сравнение. Любви нет, у молодых на душе только одна выгода… И высказаться не могу: обидятся, совсем глаз не покажут. Молчу – а в душе плачу…

…Невидимые миру слезы стариков. О сколько чернил и слов извели мы в спорах о молодежи, ее неустроенности, ее проблемах: Есть, есть проблемы у них – но разве можно ставить на одну доску трудности молодых и обделенность стариков? У первых все еще впереди, все можно поправить и устроить, наладить – не жалей только сил, усердия, труда! А у нас впереди что? Впереди – лишь обреченность, безысходность, мрак.

И ласкового слова не дождешься… Тоска заезжает порой…

…Я слушаю грустную исповедь пожилого человека – и думаю, что наверное только великому Пушкину удалось так тонко и так точно обнажить истинную суть подобной драмы. Вспомните повесть «Станционный смотритель»: вроде бы не живут в нищете, вроде бы не стоят на краю беды пожилой отец и его благополучно устроившаяся красавица дочь которую похитил и увез в столицу великосветский господин… Отец страдает, тоскует по дочке… И едет в Питер – глянуть что там с ней?

Оказывается, все о,кей, все в полном порядке! Но разгневанный питерский щеголь буквально пинком вышибает незваного гостя – станционного смотрителя и – отца вон… И скатывается в пропасть алкоголизма старый отец – не в силах побороть тоску по уже как бы счастливой дочери…

Вернемся на хутор Вязки. Говоря об условиях деревенской жизни, о сельской культуре, наши граждане сетуют на скудость «культурного пайка», отпущенного деревенскому жителю; горюют по поводу неухоженных сельских клубов потрясены грязью деревенских улиц…

Вот чем озабочено наше сообщество. А одинокие старики на этих улицах? Разве это не смертный приговор любой «культуре» – и с клубами, и без них? И если одинокие люди стали лишь убогой деталью сельского пейзажа – нам ли тараторить о возрождении нашей нравственности, нашей духовности?

Пространства неуважаемой старости… Можно ли назвать здоровым общество, живущее так? Можно ли надеяться на свет в конце туннеля?

Конечно, не только сегодня старость на Руси не слишком-то уважалась и почиталась… Конечно, и в старые времена такое бывало – и совсем не редко.

Мемуары и русская литература сохранили потрясающие примеры бездушного отношения к «предкам»… Но тысячи российских – деревень, в которых сейчас доживают одинокие, брошенные на произвол судьбы старые люди, – это ли не укор и государству – и нам, грешным?

Вряд ли рождается каждый из нас бессердечным и равнодушно-расчетливым. Но ведь становятся же такими! Почему? Рос я в деревне, видел, как молодежь любыми способами рвалась в города – там «давали» общежитие, там существовали выходные дни и даже пиво по вечерам. Человек, которому удавалось вырваться в город, всегда ощущал свое превосходство над «колхозником-навозником». Не потому ли стремительно исчезали из души человека сострадание, жалость, сочувствие?. В том числе – и к собственным родителям, оставшимся бедовать в крестьянской избе…

Кстати об избах. Я рад, что несмотря на все «загогулины» нашего бытия ныне все же меняется и село… Меняется! Там, где не исчезли разум, расчет, трудолюбие – там строятся новые дома, прихорашиваются улицы, появляется асфальт и открывают двери дома культуры, ФАПы, новые коттеджи… – и так далее. Кто поселяется в них? Немало и молодежи – трактористы, комбайнеры, механизаторы, доярки, агрономы – и вообще те крепкие люди, кто не дает исчезнуть бесследно ни своим деревням – ни своим предкам… Но доживающих одиноко, на отшибе, в старых покосившихся избенках пожилых людей тоже немало…

– Вроде как на свалке доживают свой век! – так выразился один мой собеседник. – Вроде мы тут как лишние люди…»?

Лишние люди…

И мы еще надеемся на то, что старость будет у нас когда-то уважаемая и почитаемая? почитаться?

А мы – отцы-матери, бабушки-дедушки? Как допустили такое? Paзве мораль разрушалась без нашего участия? Разве в понятие «сыновий долг» становится пустым звуком без нашего соучастия в этом процессе? Разве не мы изо всех своих возможностей стараемся «помягче» пристроить своих деток? Разве не мы пытаемся стелить соломку помягче нашим чадам? Ах, как оберегаем мы их от всяких тягот, как озабочены тем, чтобы всячески облегчить их жизнь! Пристроить… похлопотать… посодействовать… Опыт человечества нам не указ!

Вот и стал труд для многих в молодежном сообществе не сутью и нормой жизни – а как бы наказанием – от которого бежать бы куда глаза глядят! Особенно труд «простой» – так мы именовали совсем недавно крестьянские хлопоты и крестьянскую судьбу…

И стоит ли удивляться тому, что молодым зачастую безразлична не только зарастающая родительская грядка, но и судьба родных просторов?

И в завершение… Я старался понять «процесс» на микро уровне, на примере той же семьи Бызовых.

Биография крестьянского семейства Бызовых типична для нашего времени. Глава семьи воевал, вернулся в родной хутор в сорок четвертом после ранения. Был председателем, работал на ферме. Мария Бызова тоже всю жизнь работала на земле.

– Вот мое рабочее место! – показывает тетя Маша на остатки старой фермы из бутового камня. – Сюда девкой пришла – тут и состарилась…

А жизнь ее дочери складывалась, конечно, иначе. После школы – в сельхозинститут. Но агрономом не стала. Городская жизнь показалась девушке куда притягательнее деревенской. Бросила институт, поступила кассиром в местную филармонию. И родители, надо сказать, не осудили, даже порадовались за дочь: будет жить в городе, из деревенской грязи вылезет!

Дочь вышла замуж в городе, родители помогли жилкооператив построить – себе, конечно, во многом отказывая. Потом «делали» машину молодым. Так и разошлась жизнь двух поколений на два непохожих русла… Так стала дочь на родном подворье только гостьей – не снизошедшей до деревни…

Помогали родители доченьке городскую жизнь налаживать… Да и теперь, на склоне лет – все для доченьки: кабанчик в сараюшке, яйца, зелень, овощи. Старики скопили деньжат – на бензин зятю.

– А то ведь и не заглянут никогда… Без нее, без машины, ведь детки и в деревню и не заглянут…

Эх, чувства наши родительские!

Нынче не все у моих соседей хорошо. Минувшей весной прихворнул Константин Васильевич. Тете Маше одной приходится тяжело. Продала она овец, не держит козу. Опустело крестьянское подворье. Остались на попечении стареющей хозяйки только куры да огород.

И все реже и реже показывается в деревне красный «Ниссан».

Я покидаю хутор…

– Бензин, говорят, дорогой! – вздыхает тетя Маша, – Много не накатаешься!

Старики скучают. Набираю городской номер, звоню молодым:

– Что глаза на хуторок не кажете?

– Заглянем как-нибудь! – воркует в трубке беспечный голос. – На неделе не выберемся: едем на турбазу.

Баба Маша вопрошает меня:

– Не сможете для них чего-нибудь прихватить?»

Тетя готовит сумку. Прихватываю. Доносится голос деда:

– Едут, что ль?

Старая крестьянка молчит, глядит за околицу. А в огороде, еще недавно таком ухоженном, грядки затянулись зеленой плесенью – все лезет и лезет сорняк.

И пропалывать грядки уже и некому…

Да уже  как бы и незачем…