Сегодня в гостях у нашей газеты известный в Ульяновске человек Александр Рассадин, который поделился своими мыслями о городе, патриотизме и смысле жизни.

Александр Рассадин, филолог, историк литературы. Кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы Ульяновского государственного педагогического университета и кафедры филологии, издательского дела и редактирования Ульяновского государственного технического университета. Автор около ста научных публикаций, в том числе книг, посвященных поэту Николаю Языкову и топонимике симбирских улиц. За активное участие в разработке и написании региональных учебных пособий «Литературное краеведение» награжден областной премией имени И.Н. Ульянова (2002), в 1999 году за большой вклад в развитие отечественной культуры поощрен общероссийским наградным знаком «В ознаменование 200-летия со дня рождения А.Пушкина».

Через Языкова легче понять Пушкина, а уже через Пушкина – саму «золотую» эпоху – начало XIX века.

– Почему я здесь? Я родился в Ульяновске. И живу здесь, потому что уверен: человек живет там, где живет, не из патриотических соображений, а там, где востребован. Если бы я не был здесь нужен, я бы давно уехал. Был бы нужен во Франции – поехал бы во Францию. У меня много учеников – куда я от них? И хороших и плохих. Всяких. Идешь по Гончарова – через каждые сто метров обязательно кто-нибудь кивнет в знак приветствия или наоборот – глаза опустит. Стало быть, когда-нибудь потрепал я этому студенту нервы. Чем измеряется профессионализм? Умением делать вещи, которые кроме тебя мало кто умеет делать.

Я много поездил по области, занимался собиранием фольклора, его пропагандой. Организовал даже один раз всероссийский фольклорно-этнографический фестиваль «Кануны». До сих пор, насколько я знаю, ничего подобного в Ульяновске не было. Один из моих учителей академик-петербуржец Панченко как-то говорил, что есть три вида безделья: не делать ничего, делать плохо и делать не то, что надо. Причем третий вид безделья – это наша русская болезнь. Выборы, перевыборы, какие-то партии создаются, министерства в отдельно отремонтированных кабинетах… Скоро обычную картошку в стране сажать будет некому. А что может быть главнее картошки? Я с академиком полностью согласен.

На второе место я бы поставил «любовь к отеческим гробам». Здесь много родных людей лежит. Кого-то это не волнует, а для меня важно. И, наконец, есть такая вещь, как «гений места». Мой родной педуниверситет стоит на Новом Венце. Люблю это пространство. Может быть, это место освящено такими людьми, как Пушкин или Карамзин. А может быть оттого, что здесь особый воздух – Розанов сравнивал его в «Русском Ниле» с парным молоком. Такое же чувство, наверное, возникает у жителей Петербурга, которые любят Достоевского, или у москвичей, которые регулярно навещают булгаковские места.

Настоящие симбиряне – консерваторы, люди с устоявшимися вкусами и привычками, включая привычку к месту. И в этом смысле я симбирянин. У меня дома стоит столетний шкаф, и я знаю, что никогда его не выкину. Я все свое детство и юность прожил на улице Садовой, ныне Кирова, в старом скрипучем доме с печным отоплением. Мое любимое занятие в детстве – забраться на чердак и смотреть, как по Волге идут пароходы. Уж сколько лет живу в другом районе, должен бы привыкнуть, а все равно ловлю себя на том, что меня тянет именно туда. И это тоже – симбирское. У нас все в Симбирске идет как-то медленно.

Если честно, Ульяновск – город «напряженный», вождистский. Ему не хватает мягкости, свойственных северным городам, и солнечности, присущей югу. Люди бывают немилосердны друг к другу. Мнят о себе не весть что. Задираются. Может быть, это потому, что здесь когда-то появился Ленин. Любая крупная личность задает, формирует поведение. Но мне кажется, одна из главных причин городской «сумасшедшести» – сложный этнический состав: здесь тюркские, славянские, финно-угорские корни…не комплиментарные диаспоры… А также «средневековость» менталитета основного населения. Мы редко улыбаемся, обнимаемся, пожимаем друг другу руки. Мы очень обособлены.

К теме Языкова – а им у нас почти никто не занимается – меня привела цепь случайностей. Еще молодым человеком я любил заходить в книжные магазины. Один из них, «Политическая книга», находился напротив обкома партии и был вечно полупустой: там лежали собрания сочинений Брежнева, Подгорного и других деятелей. Неожиданно на одной из полок я увидел книжку «Николай Языков» издания 1964 года из серии «Библиотека поэта». Схватил ее, даже не зная, кто такой Языков. Когда закончил вуз, и надо было выбирать тему диссертации, приехал в Ленинградский пединститут имени Герцена. Кафедру литературы, одну из престижнейших филологических кафедр в Союзе, возглавлял профессор Н. Скатов. Я ему сказал, что собираюсь заниматься Языковым. Он говорит: «Это вещь серьезная, давай-ка выберем что попроще, Фета, например, или Тютчева?». Но я настоял, он благословил. Потом я понял, что он оказался прав: пушкинская эпоха, эпоха русских титанов – самая сложная. Тут надо было с себя начинать. Соответствовать, грубо говоря, предмету. Работая над Языковым, пришлось много самообразовываться.

Почему нужно знать Языкова нашим современникам? Потому что без него не понять явления Пушкина. Уж коли Пушкин в письме к Вяземскому признавался, что он мог бы завидовать этому человеку, то мы должны понять, почему. Новаторство не определяется же только свежими эпитетами, рифмами. Новатор – это человек, способный переварить то, что было до него. Пушкин – человек из такой породы: он как бы скроен из цитат поэтов своего поколения и поколений предшественников. Через Языкова легче понять Пушкина, а уже через Пушкина – саму «золотую» эпоху – начало XIX века.

Нам, симбирянам, Языков важен и как личность, которая олицетворяет второй, «пассивный» полюс культуры: та медлительность, созерцательность симбирского человека – она как никому другому была свойственна Языкову, даже в большей степени, чем Гончарову. Но Гончаров – прозаик, в чем-то прагматик, а Языков – в чистом виде поэт, человек вдохновения: в жизни, в литературе, в отношениях с женщинами… Поэтому, я считаю, не нужно сильно себя осуждать: раз уж такие люди, как Языков, были созерцателями – значит, и мы имеем право. Созерцатель – не обязательно лентяй, меня это слово коробит: написать такие стихи, как «Молю святое провиденье» или «Нелюдимо наше море», лентяй не может.

Поэтому Языкова, как впрочем, и всех поэтов пушкинской плеяды, Баратынского например, читать нелегко. Поэзия XIX века, пушкинского времени – это знаковая поэзия, и чтобы ее расшифровывать, надо владеть этим языком. Сложный поэт. Поэтому я боюсь, что, даже если мы будем пропагандировать Языкова, его все равно будут мало читать: утеряны ключи к этому языку. А ключей нет, потому что уходят специалисты (это об отношении к академической и вузовской гуманитарной науке).

Литература как предмет последовательно изгоняется из школьных программ. Впрочем, есть региональный компонент в школьном образовании: изучают его «Сказку о пастухе и диком вепре», кое-какие стихи…Но учителю сложно выкроить время на эти уроки. Не хватает хороших книг по краеведению. А книг нет, потому что их никто не заказывает. Должен быть государственный заказ на просветительскую литературу.

Впрочем, это из области мечты и грез. Но какой же настоящий симбирянин не мечтатель?