(Военные дневники Юлии Буторовой 1914-1916 годов)
Судьба женщин на войне – особая тема.
Женщина дарует жизнь, война несет смерть. Недавно на «Первом канале» телевидения был показан фильм «Батальонъ», рассказывающий про женский батальон смерти, сформированный в 1917 году. Однако не стоит забывать, что с самого начала Первой мировой войны на всех фронтах спасали жизни бойцов сестры милосердия.
Среди них была и правнучка Дениса Давыдова – Юлия Владимировна Буторова. Она появилась на свет 20 мая 1885 года в имении Верхняя Маза Сызранского уезда Симбирской губернии (ныне Радищевского района Ульяновской области). Отец Юлии, Владимир Александрович Буторов, служил в лейб-гвардии Уланском полку, а мать, Софья Николаевна, была дочерью третьего сына легендарного поэта-партизана. Юлия Буторова получила прекрасное образование в Петербургском Екатерининском институте. Накануне Первой мировой войны она безбедно жила в Петербурге, вращалась в придворных кругах, была лично знакома с важными сановниками империи.
Но с началом боевых действий 29-летняя девушка добровольно пошла на курсы медсестер и осенью 1914 года отбыла на фронт в составе 2-го передового санитарного поезда Красного Креста, курсировавшего по Галиции. В Сызранском филиале Центрального государственного архива Самарской области хранятся четыре тетради дневников, которые Юлия Владимировна вела в редкие минуты отдыха. Вчитайтесь в эти строки.
10 октября 1914 года
Ужасно тяжело было видеть этого несчастного мальчика Витю Гербелъ. Паралич нижней части тела, глубокое страдание в глазах, жажда жизни, прямо не понятная при таких страданиях. Умрет, наверное, или вечный паралитик-хроник. Все просил: «Сестрица, расскажите что-нибудь красивое, чтобы унестись отсюда и не видеть и не слышать то, что вокруг меня». Я говорила ему стихи, описывая красоту Босфора, Неаполя, Крыма. Он прапорщик, взят из Moсквы, где служил в каком-то банке. […] Я предложила ему написать в Москву его родителям. Отказался. Говорит, все равно приехать не могут, а мама, если прочтет, что ранен, только перекрестится, что не убит.
Все держал меня за руку, просил не уходить, не хотел верить, что у меня, кроме него, еще 7 вагонов и все тяжелораненые. […]
В другом вагоне солдат с разбитой голо-вой, рукой и обе ноги лежат пластом. Все давала ему пить, страдает ужасно, но молчит.[…] Вшей масса, так и бегают по халату. […]
ll октября 1914 года
Сегодня видала братские могилы под Красным. Когда туда ехали, было не до них, а теперь поражают окопы, пожарища, всюду следы разрушения. И это христиане, люди, а не звери! Среди раненых австрийцы, некоторые забитые, другие нахальные и наглые. Видала того, кот[орый] убил сестру, доктора и 2 санитаров]. Он ранен в голову. Мерзавец с нахальной мордой […].
15 октября 1914 года
[…] Что ни говори, а война сплошной ужас, убийство, грабежи, и все это оправдано, одобрено, и нельзя ни слова говорить против, не думать, что Европа, танцевавшая танго весь прошлый год, теперь залита кровью!
29 октября 1914 года
У нас страшная радость. Маруся Кох* награждена Георгием, т.е. Георгиевской медалью. Вот как было. […]
Кох Мария Францевна – сестра милосердия, боевая подруга Буторовой Ю.В., сестра будущей жены ее брата Николая -Надежды Францевны Кох.
Над ними летал австрийский аэроплан и вдруг в 50 шагах бросил бомбу в наш ангар. Ранил часового и повредил один биплан. Маруся со всех ног бросилась к раненому. Несмотря на то что вокруг кричали, что австриец еще бросит. Подошла к нему, помогла ему встать, дойти до караулки, где его перевязала 2 доктора, кот[орые] были тоже невдалеке, бросились бежать, боясь второй бомбы. За это [генерал] Селиванов, кот[орому] это доложили, вышел и поздравил Марусю со знаком военного отличия На Австрийском фронте она вторая […] Ужасно радуюсь за Марусю и жалею, что меня там не было.
15 ноября 1914 года
[…] Иногда я себя спрашиваю, вот что бы я делала, если бы нас захватит в плен? Отравиться малодушно, не отравиться тоже неважно. Что делать? Надо будет обдумать этот вопрос.
[…] Везем с собою в офицерском вагоне русского и австрийского офицеров, два друга, но ни бум-бум ни на каком языке как на родном. Объясняются, несчастные, и друг за другом ухаживают, подают подушки, воду. Другой – молодой мальчик 19 лет, отняли обе ноги. Трагичным голосом говорит: «Сестра, что я буду делать таким уродом, мне вот всего 19 лет. Денег нет, и служить не могу». […]
12 декабря 1914 года
[…] Сестры выбывают одна за другой, силы не выдерживают. Интересно знать, сколько я смогу выдержать. Доктора объясняют, […] что нормально сестры и доктора более трех месяцев не выдерживают […]
9 мая 1915 года
[…] Тоска, такая тоска. Эти люди страдают, умирают за родину, а до них нет дела никому […] 8-й месяц войны, а они едут, как в первые дни – без помощи, без пищи, холодные и голодные и никому не интересные, […] такая жалость закралась мне в душу, ну какая им охота в этот бой, когда знаешь такое обращение. […] Сегодня с 10 часов перевязывала до 9 часов вечера и устала страшно. Эти три последние рейса будут памятны на всю жизнь. Столько видела страданий, горя, муки, такое скопление ужаса, который не может сгладиться из головы. Нет, лучше, 1000 раз лучше, уступить кусок земли, чем такая бойня. Я чувствую, как постепенно становлюсь революционеркой. Привезли морские пушки – снаряды сухопутные. Привезли проволоку, когда уже отступили, а пока мы были в Карпатах, просили-просили – не давали. Пни за что погибли не десятки, а сотни тысяч людей. Мне говорил офицер, что на фронтах перед Перемышлем груды тел были так велики, что лежали в 6 и 7 рядов.
20 августа 1915 года
[…] Настроение ужасное среди солдат. Не верят в возможность победы […] Орудия и снаряды есть, а люди сдаются батальонами и полками. Страшно становится за бедную Россию, которую рвут на клочки и продают кому не лень. Сколько жертв, усилий, крови и все зря. […]
11 мая 1916 года
[…] Утром принесли раненного в голову солдата – унтер-офицера разведочной команды Царицынского полка Ранен очень тяжело, оказывается ходил в разведку и на заре у своих окопов был ранен пулей навылет в затылок Пролежал до утра, пока его не увидели, и истек кровью, к нам его принесли без сознания и почти без пульса Впрыснула ему камфары 4 капсулы, перевязала и села в халупу за ним дежурить. В халупу пришли человек 5 его товарищей, сели тихо, плачут, хороший, говорят, человек был, а несчастный, умирает. Стала читать над ним молитвы, встали и они все на колени, когда он вдруг вытянулся и захрипел. Я закрыла ему глаза сложила руки перекрестила поцеловала в лоб и закрыла одеялом. […] Сегодня его хоронили. […] Во время службы костел обстреливали, и два снаряда разорвались очень близко. Опустили его в могилу у церкви, и положили товарищи венок из сирени. […]
13 июня 1916 года
[…] Пришел батюшка […] всех причастить. Долго возились, чтобы в списках найти имя умирающего. Наконец батюшка говорит, что мы будем служить без имени «Причащается раб Божий его же имя ты Господи веси…». И вдруг он пришел в сознание и говорит: «Филипп, батюшка». – «Крестись, голубчик», и больной стал креститься часто-часто, также трудно дыша. После причастия мы все его поздравили, но он опять был без сознания. Через два часа скончался у Насти на руках. […] Один из них мой любимец – Семен, 19 лет. Мальчик совсем, все улыбается и просит пить: «Сестрица, дай пить. Я заплачу».
– «Гэлубчик вредно тебе». – «Ну, какой вред от воды». – Капризничает, но жаль его ужасно, если умрет. Работы больше нет, но ждут на днях опять бои, и опять начнется горячка. […]
16 августа 1916 года
Сегодня ночью шел дождь, промокло в палатке. Сегодня холодно всюду так, что с утра согреться не могу никаким образом. Промозгло, сырость, которая] всех нас пронизывает насквозь. Наша дивизия сменила кавалерию, и очень было красиво, как они в конном строю дефилировали по гребню горы, я работала в перевязочной, когда меня Нина позвала на них полюбоваться […]
18 августа 1916 года
Сегодня назначено наше наступление. Командующий [Лечицкий] приезжал на позиции, осматривал расположение нашей дивизии, и ей была дана задача взять деревню Саратоз и высоты, окружающие эту деревню. В 3 часа ночи начала бить наша артиллерия а часов в 5 Каспийский полк первым пошел в атаку. […] Раненые прибывают в большом количестве, и мы продолжали работать в перевязочной, но тут снаряды летят через нас и ложатся в шагах 70 или 50, тяжелые, шестидюймовые. Осколки свистят вокруг: «ж-ж-ж» между деревьями, это особый звук Видя что так мы подвергаем и себя и раненых явной опасности, решаем перебраться в блиндаж. […] В блиндаже работа кипит, раненые все прибывают, а разрывы все чаще и все ближе, летят ветки, свистят осколки и обжигают воздух своим горячим дыханием. […] Обстрел кончился часов в 5 и больше не возобновлялся На сегодня достаточно. В это же время, приблизительно, привезли к нам двух раненых немцев 43-го полка, дядю и племянника кот[орые] очень нежно просили их не разлучать. Оба раненые служили в одном полку. Мы га расспрашивали о Германии, они врали здорово, что у них все великолепно. […]
О своей службе Юлия писала скромно, больше радуясь успехам друзей и подруг. А ведь она была в 1915-1917 годах награждена четырьмя Георгиевскими медалями (крестами). В том числе за тот бой, строки о котором приведены выше. В приказе от 21 января 1917 года о награждении ее медалью 1-й степени отмечалось: «В период с 18.08 – 08.09.1916 на полковом перевязочном пункте под сильным и действительным огнем тяжелой артиллерии противника самоотверженно работала по подаче помощи раненым».
Один из дневников полностью занимают неотправленные письма фронтовой любви Буторовой – штабному офицеру Алексею Крейгельсу, который не ответил ей взаимностью. После революции Юлия некоторое время работала в Петрограде в кафе, которое открыли ее брат Николай и его невеста Надя Кох (тоже отмеченные Георгиевскими крестами). А весной 1919 года Юлия бежала из Питера на лодке контрабандистов в Финляндию. Семейство Буто-ровых вдоволь поскиталось в эмиграции в Швеции, Австрии, Германии. В 1923 году Юлия Владимировна вышла замуж за однокашника брата – Алексея Алексеевича Татищева, они поселились в Париже. Здесь у них родилась дочь Мария, Буторовы-Татищевы пережили фашистскую оккупацию Франции. В 1945 году Юлия Владимировна успела порадоваться рождению внука Николеньки. А 28 января 1946 года она скончалась и была похоронена на знаменитом русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Отрывки из дневников Ю.В. Буторовой подготовили к публикации специалисты Государственного архива Ульяновской области Л.А. Сомова и А.Ю. Шабалкин. Использованы материалы краеведа С.С. Узбековой.
