Память детства

Собственное детство мне представляется сейчас как главная жизненная школа. Все привычки, прилежности и антипатии, опыт отношений с людьми – все буквально вынесено оттуда. Особый след в душе оставило то, что приносило горечь другим. И таких моментов, к сожалению, было немало, хотя начиналось все с благих порывов и часто не без помощи взрослых.

Взять, к примеру, историю со скворечником. С соседом и закадычным другом Витькой Караваевым мы соорудили, как смогли, домушку для птиц. Прибили скворечник к длинному шесту и водрузили его над самым крыльцом, чтобы всей улице было видно. Еще не стаял снег, но грачи уже вышагивали по серым разбитым дорогам, и мы с нетерпением ждали прилета скворцов, сидя на солнечном припеке и любуясь твореньем своих рук.

Шел как-то мимо один мужичок по прозвищу Козленок. Вечный кутила, с голосом, похожим на козлиное блеяние, он без всякого повода придирался к каждому. Задел он и нас. Спросил с издевкой: «И кто это вам сделал эту скворешницу?». Не раскусив его коварства, Витька, ликуя, ответил:

– Как кто? Сами!

– Ну и плотники! Руки у вас не тем концом воткнуты. Снимите сейчас же эту уродину, а то вся Ольховка со смеху умрет.

И скворечник сразу померк в наших глазах. Мне показалось, что углы у него кривые и лазейка для птиц прорублена не посредине. Витька, видимо, углядел в скворечнике и другие изъяны. Отвязав шест от столбика крыльца, мы не стали его придерживать, и скворечник со всего маху ударился оземь, так что от него одни щепки остались.

Но вскоре Витькина фантазия сработала как нельзя лучше. Его бабка Степанида хранила в амбаре, как зеницу ока, старый ткацкий станок. Что он представлял из себя, я могу сказать только в общих чертах. Но была в станке оригинальная и очень нужная нам деталь, так называемая вьюшка – что-то вроде полого дуплячка с гладко отполированной стенкой.

Легко догадаться, что лучшего материала для скворечника мы не могли найти. Задача теперь состояла в том, чтобы стащить у бабки ключ от амбара. По разработанному плану я заговорил бабку, когда она разбирала прошлогодние сухие лекарственные травы. И вот вьюшка у нас в руках. Это была такая чудесная вещь, что ее хотелось лизнуть, как конфетку!

Долго мы возились, выпиливая и выстругивая круглые донышко и крышку. Наконец, сделали и это. Оставалось прикрепить под лазом язычок, своеобразное крылечко для удобства и отдыха птиц. Два язычка раскололись от слишком толстых гвоздей, других у нас не было. Третий язычок под наживленными гвоздями не треснул. Витька приложил его под лазом и приказал мне: «Бей!»

С радости, что через несколько минут улица будет глазеть на наше чудо, я так ударил молотком, что после Витька долго-долго не мог ни единого слова вымолвить. От моего удара вьюшка, нет, уже готовый скворечник на лучинки разлетелся. Как более старший и сильный, Витька, конечно, был обязан наказать меня, но он настолько обалдел от случившегося, что забыл про горячую пощечину, чего раньше, кажется, не забывал.

И тут произошло то самое, о чем я говорил вначале. На крыльце, где мы трудились долго и напрасно, появилась бабка Степанида. «Что это вы, окаянные, делаете?» – спросила она с тревогой, наклонилась и подняла несколько щепочек от вюшки. Ее старческий взгляд проплыл по мне и замер на родном внуке Витьке.

– Ах, сынка, что ты натворил, – только и сказала бабушка, присела рядом с нами на ступеньку и заплакала. Почему, зачем, о чем она плакала, я тогда не понял и не мог понять.

…Однажды, после долгой разлуки со своей родной деревней, я приехал в Ольховку. Бабки Степаниды уже не было на белом свете. В разговоре с мамой я вспомнил скворечник из вьюшки и высказал недоумение по поводу бабкиных слез. Оказалось, в ее памяти мы зачернили самое светлое. На своем ткацком станке, который она берегла, как зеницу ока, когда-то она сама выткала полотно на рубаху своему жениху.

Николай Романов