«Как потерявшийся монах,

ищу то место на земле,

где тишина звенит в ушах

и свет купается во мгле.

 

Где утром зорька как огонь,

где пьют парное молоко,

и на открытую ладонь

садятся бабочки легко».

 

От ведущего.

Поэт и краевед Николай Марянин прислал вот такое дружески-веселое письмецо:

«Ваше высокопреподобие! Таинственный Роман Иляйкин прислал ещё одну подборку своих незамысловатых стишков, написанных в первые месяцы новой, так сказать, эпохи… Эпоха новая, а рифмы старые, что не так уж и погано… Хоть в этом соблюдается какая-никакая преемственность в развитии свихнувшейся цивилизации.»

Возможно, сгодится?»

Ну, как может «не сгодиться» такое? Если бы такие строчки породил не российский провинциал – а какой-нибудь «пробивной-проходной» московский третьестепенный сочинитель – то гремело бы на всю Русь.. Но мы-то… как бы «смерды»…

Читайте, граждане! И – как однажды сказанул Маяковский: «Читайте, завидуйте!»

Ж.М.

****

 

Роман Иляйкин.

Стихи.

НОКТЮРН

Шар земной — коврига хлеба

из всевышней чайханы,

и плывёт в кадушке неба

золотой карась луны.

 

Там, где ночи чёрный кочет

звёзды-зёрнышки клюёт,

гороскоп судьбы пророчит

к тайне вечности полёт.

 

На насест вспорхнёт зарница,

и как ангел во плоти,

полетит душа-жар-птица

в бездну Млечного Пути.

 

На живой картинке лета,

на подносах расписных

любо видеть в искрах света

краски сумерек земных.

 

И чарует, как плацебо

утешающий гипноз,

натюрморт ночного неба

на холсте июльских грёз.

 

НА ВЕНЦЕ

 

Съедаемый опять тоскою жгучей,

я здесь плутаю с раннего утра:

танцуют семь ветров над волжской кручей,

и подо мной – Симбирская гора.

 

Как мало надо, чтобы быть счастливым!

Заря уже раскрыла алый зонт…

Стою над потрясающим обрывом,

с восторгом озирая горизонт.

 

Речная ширь на весь небесный ярус

раскинула владения свои,

и вновь белеет лермонтовский парус

на стрежень выплывающей ладьи…

 

В рассветный час люблю смотреть подолгу

туда, где с небом сходится вода:

кто с высоты Венца не видел Волгу –

тот не поймёт Россию никогда!

 

ГРОЗА

 

Распахнуло ветром дверь,

свет померк в оконце,

глыба тьмы, как чёрный зверь,

поглотила солнце.

 

Разгулявшейся тоски

высшая потреба –

молний хищные клыки

в волчьей пасти неба.

 

А кувалда грома вдруг

бьёт в поддых с размаху,

низвергая всё вокруг

на земную плаху.

 

И с небесного бугра

в тридцать три притопа

хлещет дождь, как из ведра

ветхого потопа.

 

Но ушла внезапно мгла,

и души истома

лентой радуги взошла

над крылечком дома.

 

ЧЁРНАЯ КОРОВА

 

Млечный Путь вылизывая снова

вечности шершавым языком,

летней ночи чёрная корова

брызжет с неба звёздным молоком.

 

Время задремало дикой кошкой

на цветастом пологе земли,

и мелькают сны сороконожкой,

марафон затеявшей вдали.

 

Стихли ветра бронзовые трубы,

накрепко сомкнулись веки тьмы,

но опять нашли друг друга губы,

у любви занявшие взаймы.

 

Чтоб Вселенной огненные очи

видели, как страстно и легко

чёрная корова летней ночи

в душу льёт парное молоко.

 

ЦАРЕВНА ВОЛГА

 

Могучий Каспий, царь хазарских вод,

отшельником в степи живущий долго,

прознал, что на Руси давно живёт

прекрасная царевна Волга.

 

Её ласкала дикая волна,

притоки целовали сладко в губы,

и стать свою легко несла она

от Селигера до Ахтубы.

 

Влюблённый царь сватов на Русь заслал,

и вскоре сам со страстью богатырской

предстал перед царевной, словно шквал

семи ветров с горы Симбирской.

 

Он ей, в порыве чувства своего,

привёз кольцо из белого тантала

с надеждой, чтоб отныне лишь его

царевна сладко целовала.

 

Пленила их таинственная связь,

рождающая узы Гименея,

и Волга тихо с Каспием слилась,

в шальных объятиях пьянея.

 

Их обвенчали буйные ветра,

и с той поры, с веками дерзко споря,

хранит в себе Симбирская гора

секрет любви реки и моря.

 

ОГНЕННЫЙ ЛЕБЕДЬ

 

Утро окрасило стёкла в окне,

падая блёстками в душу ко мне…

 

Выйду из дома, взгляну на восход –

огненный лебедь по небу плывёт.

 

Тайного света живой виртуоз

крылья раскинул над озером грёз.

 

Яркие перья взметнув из огня,

он знаменует рождение дня.

 

Будет восторг упоительным, но

лебедю вечно летать не дано.

 

Сядет жар-птица на призрачный скат –

и окунётся в вечерний закат.

 

Словно зарницы ночного костра,

звёзды мне будут мерцать до утра.

 

Снова дождусь я, когда изнутри

выплывет огненный лебедь зари.

 

ДУХ РОДИНЫ

 

Как потерявшийся монах,

ищу то место на земле,

где тишина звенит в ушах

и свет купается во мгле.

 

Где утром зорька как огонь,

где пьют парное молоко,

и на открытую ладонь

садятся бабочки легко.

 

Где дремлет кошка на окне,

где спит собака в конуре,

и лодка, греясь на волне,

в рассветном тает янтаре.

 

И снова там, где у плетня

кусты черёмухи в цвету,

дух малой родины меня

крылом коснётся на лету.

 

А мир, застигнутый врасплох,

замрёт в сиянии весны,

чтоб, словно в детстве, я оглох

от этой звонкой тишины.

 

МАМА ПЕЛА

 

Вспоминаю то и дело

в угасающей ночи,

как красиво мама пела

рано утром у печи.

 

Пела, в угли загружая

на ухвате чугунки

и на противни сажая

пироги да пирожки.

 

Отомкнув замки на дверце

чудодейственной тиши,

мама пела, словно в сердце

трепетал огонь души.

 

В тихой музыке рассвета

я спросонок представлял,

будто жаворонок это

мой покой благословлял.

 

Ввысь мелодия летела,

и в душе царил уют,

потому что мама пела

так, как ангелы поют.

 

ГОРОД ЮЛИАНА

 

В объятиях пушистых тополей

вознёсся ты на волжском пьедестале,

о чём с самодовольством королей

бояре и наместники мечтали.

 

Не думал император Юлиан,

что вдруг падёт симбирская твердыня,

и ты, как древний витязь-великан,

возьмёшь его языческое имя.

 

Ведь Юлиан — философ и поэт,

к тому ж христопродавец и отступник,

его рельефный образ много лет

в умах людей вращается, как спутник.

 

Ну а для нас Ульян — простолюдин,

рождённый в астраханском околотке,

но перевод у имени один –

пробившийся пушок  на подбородке.

 

И тополей пушистых ореол

легко в небесный вклинился экватор,

когда взошёл в России на престол

Ульянов отпрыск — новый император.

 

Безбожник и философ, как и тот,

что в Древнем Риме правил скоротечно:

хоть время им устроило бойкот,

но их идеи будут длиться вечно.

 

Рождается эклектика в умах,

в которой за привычной суматохой

эпохи юлиановской размах

соседствует с ульяновской эпохой.

 

И проступает в дымке золотой

над волжской синью профиль великана:

блистай венецианской красотой,

цвети и славься, город Юлиана!

 

В июле ты обрёл мятежный дух,

блуждающий вдоль набережной долгой,

где снова тополиный вьётся пух

на подбородке витязя над Волгой.

 

ДЫХАНИЕ ИМПЕРИИ

 

Когда сюжет неистовой мистерии

в театре жизни выгорит дотла,

тяжёлое дыхание империи

срывает крышку с русского котла.

 

Идут в атаку ценности двоякие,

на поле брани грозно строясь в ряд:

французы, англосаксы, немцы всякие

завоевать Россию норовят.

 

Бурлит водоворот непонимания,

сшибаются народы и цари,

и континент меняет очертания

от резкого давления внутри.

 

А в час, когда воинственные прения

приобретают гибельный размах,

глубокий вдох имперского мышления

врагов уничтожает в пух и прах.

 

Метеориты падают тунгусские,

вскипает словом взорванный эфир…

Планета знает – это снова русские

уже в который раз спасают мир.

 

ВЫТЫК

 

Начальник вызвал на ковёр,

но вот какая закавыка:

он круто на меня попёр

и при коллегах дал мне втыка.

 

А я стоял, к стене впритык,

и размышлял, как в зале пыток,

что если можно делать втык,

то почему б не сделать вытык?

 

Я воздух в лёгкие вдохнул,

потёр ладошкою сопатку

и в миг, когда он мне втыкнул,

отважно вытыкнул обратку!

 

Смутился шеф, в душе кляня

себя за мягкое решенье,

взглянул с опаской на меня –

и взял в резерв на повышенье.

 

С тех пор пополнил наш язык

мудрёных слов изящный слиток:

остерегайтесь делать втык,

когда в ответ возможен вытык!

 

КАМНИ ХОЛЕДОХА

1
Приходит час, когда при каждом вздохе,
смиряя жизни бешеную прыть,
ворочаются камни в холедохе,
живой проток пытаясь перекрыть…

И в этот миг в безудержном смятенье,
преграды прорывая тяжело,
вдруг боль вскипает в солнечном сплетенье,
как будто шило острое вошло!

Весь мир огромный этой боли мельче,
плотина из камней взрастает вновь,
и запертые в ней потоки желчи
сочатся сквозь живые ткани в кровь.

Звериный крик, на волчий вой похожий,
растерзанную душу гонит вспять,
и сердце жилы рвёт под жёлтой кожей,
готовое Вселенную взорвать.

Так истязать себя – жестокий метод,
танцуют мошки чёрные в глазах…
Перерубить гордиев узел этот
способен лишь ланцета резкий взмах.

Бушует мгла в разорванном эфире,
и камни изнутри идут на взлёт:
не так ли всё вершится в этом мире,
когда в сознанье хаос настаёт?

 

2

Всё дело — в человеческих пороках,

нещадно разъедающих сердца,

когда в глобальных жизненных протоках

рождается предчувствие конца…

 

И на земле, не делая поблажки,

чудовищных воззрений миражи

плодят холестериновые бляшки

вражды, цинизма, ненависти, лжи.

 

Вершитель зла условия диктует

планете всей у бездны на краю,

и дьявольское воинство ликует,

смакуя исключительность свою.

 

Но в грозный час земного апогея,

порталы справедливости открыв,

мироустройства русская идея

идёт неудержимо на прорыв.

 

И разрушая камни холедоха

божественной энергией души,

опять приходит новая эпоха,

достойная искусного левши.

 

Победный марш зовёт, как по команде,

к величественной цели напрямик:

мир знает, что не в силе Бог, а в правде,

и русский Бог поистине велик!

 

НА СЕМИ ВЕТРАХ

 

Симбирская гора судьбой престола

с Олимпом схожа в перечне миров:

сюда влекло всегда детей Эола –

античного хранителя ветров.

 

Семь всадников с наследственностью звёздной

летели на Венец со всех сторон

и сталкивались в битве грандиозной,

пытаясь отобрать у братьев трон.

 

Борей жёг стужей с севера жестоко,

Зефир прохладой с запада карал,

могучий Эвр метал шторма с востока,

и с юга Нот туманом подпирал.

 

Меж ними — юный Липс и старый Цеций,

да опытный Скирон с горшком углей…

И все они — каскад погодных специй

вносили в климатический елей.

 

Мир помнит, как в затерянной глубинке,

пронизывая холод, мрак и зной,

семь всадников схлестнулись в поединке,

устроив апокалипсис земной.

 

Явилось в небе, как гостинец Божий,

семи ветров симбирское кольцо:

куда б ни шёл по городу прохожий,

но ветер — всё равно ему в лицо!

 

И счастлив тот в рутинном шуме-гаме,

кому однажды видеть подфартит,

как город, облюбованный богами,

над Волгой на семи ветрах летит.