Brandergofer: Волжские острова. Часть 2 Улпресса

Еще одна глава, рассказывающая о старой Волге и островах на ней, из книги Нины Николаевны Дроголюб «Домик на Венце». В предыдущей главе речь шла об островах Середыше и Пальцыне, здесь – о Поповом острове.
***
Н.Н.Дроголюб
ПОПОВ ОСТРОВ («Домик на Венце», Ульяновск, 2004).
Время окутывает человека паутинками годов, превращая его в кокон. Там, в сокровенной глубине кокона, находится то, чем был человек в начале жизни – это суть его. Наше детство всегда с нами, просто многие забывают его, а я помню все, порой до мельчайших подробностей.
В детстве я умудрилась переболеть всеми детскими болезнями, включая дифтерию и коклюш, а в придачу малярию и желтуху. Помню рисунок обоев нежно-сиреневого цвета в спальне, где я лежала, и трещинки на потолке, которые сливались в фантастические картины. У меня был жар. Мне казалось, что я увеличиваюсь в объеме, голова моя становится громадной и легкой, а все вокруг куда-то удаляется.
Горькая хина, от которой я глохла, красный стрептоцид (им тогда модницы красили волосы), дифтерийная сыворотка, огромный шприц, которым мне ее вкатили в инфекционном отделении Александровской больницы, когда я заболела дифтерией. И реакция на сыворотку. Это было так интересно! За считанные секунды у меня начинали раздуваться то нос, то губы, превращаясь в негритянские, то уши, то пальцы на руках. Мама дала мне маленькое зеркальце, и я с удовольствием наблюдала за фантастическими превращениями частей своего тела. Да к тому же на коже живота и ног вздувались большие красные лепешки – крапивница. Все это меня очень развлекало и веселило – детское мироощущение. После этой напасти я подхватила еще и коклюш. Коклюш меня окончательно доконал.
И вот мама везет меня в кабриолете главного врача госпиталя. Каурая лошадка в красивой упряжи, чудом сохранившийся старинный кабриолет, обшитый коричневой кожей, на мягких рессорах. Теплый весенний день! Я была просто счастлива: светило яркое солнышко, озаряя окрестности, пахло согретой весенней землей, молодой травкой, Волга разлилась так, что на месте островов в воде виднелись только макушки высоких деревьев. Я мягко покачивалась на сиденье и любовалась крупом лошади с блестящей шерстью и пышным длинным хвостом.
После войны и в начале 50-х годов в городе было много лошадей и мало машин. И я не боюсь показаться ретроградом, но те буколические времена были прекрасны. Посмотрите, что творится сейчас. С развитием прогресса, в век безумных скоростей, человечество несется к своей гибели. В автокатастрофах людей гибнет больше, чем от болезней, города накрыты шапкой смога, вода отравлена отходами промышленности. Безответственность и легкомыслие человечества просто не знают границ. А в те далекие годы, о которых идет речь, наш город славился чистотой, опрятностью, зеленым убранством улиц и площадей, чистой водой в Волге и свежим воздухом. Лошади, великие труженики, возили бочки золотарей, впряженные в телеги, везли грузы и пассажиров с волжских пристаней, а могучие тяжеловозы возили тяжелые грузы. Говорили, что это першероны, но в книге «Полное географическое описание нашего Отечества» под редакцией знаменитого В.Л.Семенова, я вычитала, что в Симбирской губернии, в селе Ундоры, разводили тяжеловозов, называемых «ардены», так что скорей всего это и были «последние могикане» – потомки тех арденов. По внешнему виду лошади и упряжи можно было безошибочно судить о возчике. Лучшим и самым знаменитым в городе возчиком был Гриша Пудовкин, который всегда раскланивался с дедушкой. У его тяжеловоза шерсть лоснилась, грива и чулки были тщательно расчесаны, а медные части сбруи блестели, как золотые. Сам он был под стать своему могучему коню – большой, широкоплечий, с громадными руками, обветренным лицом.
Но я несколько отклонилась от своего повествования. Благодаря моим бесконечным болезням, я познакомилась со всеми симбирскими медицинскими светилами. Лечил меня и Теняев, и Гремячкина Валерия Павловна, были мы и у Августа, пальпировал мой живот Анатолий Иванович Шефер – добрейшей души, умный, интеллигентный человек. Консилиум постановил – закаливать и еще раз закаливать. Так я познакомилась с Поповым островом, который видела только сверху, с края Симбирской горы у нашего дома. Теперь мы каждое воскресенье, а в отпуск каждый день, отправлялись на Попов остров.
Мы спускались с крутого откоса по тропинке, переходили вброд Воложку, в которой с визгом бултыхалась подгорная ребятня, кто в трусах, кто в платьишке, а кто и голышом, переходили железнодорожные пути и шли по песку, покрытому корочкой ила, который оставался после разлива Волги. Корка эта, высыхая, трескалась и, когда мы шли, тихонько хрустела под нашими ногами. Обычно мы выходили сначала на берег Волги, где тянулась широкая полоса белого песка, прорезанного местами полосами кровавой ржавчины – это били родники холодной, как лед, вкуснейшей, богатой железом воды. Из них мы набирали родниковой воды для чая.
Глубина Волги здесь была очень большая, местами от берега отходили песчаные выступы с плотным, покрытым волнистыми рубчиками песком, едва прикрытым мелкой водой. Ширина их была не более метра, по краям они резко обрывались, и там стояла чернота, мы с Сашей Сергиевским осторожно проходили по ним, но взрослыми это не приветствовалось, да и мне становилось жутко от взгляда в эту водную тьму. Над полосой песка высился обрыв, весь в отверстиях, как ноздрястый сыр. Это были гнезда ласточек-береговушек, которые то и дело ныряли в отверстия, принося корм птенчикам. Я карабкалась по склону и заглядывала в темноту отверстий, пытаясь рассмотреть птенцов.
Итак, набрав воды в котелок и чайник и напившись прямо из родника, который бил серебряным ключом с такой силой, что в нем плясали песчинки, мы отправлялись к озерам, которых на Поповом острове было множество. Озера изобиловали рыбой. Одни из озер имели названия, другие были безымянными. Каждое название несло информацию об озере: Банное, Светлое, Долгое, Черное, Круглое. Озера или располагались цепочкой, или находились в отдалении друг от друга. Были совсем маленькие озерца, с мелкой, совершенно прозрачной водой и дном, покрытым чистейшим песком, из которого росли водяные растения. Таким было озеро Банное. Вода в нем была теплой, как в ванне. Около Банного озера мы и останавливались.
На острове были роскошные заливные луга. В траве прыгали и стрекотали кузнечики, над гладью воды и над цветами летали стрекозы, блестя на солнце блестящими крылышками: серые, зеленоватые, красные, ярко-голубые. В воздухе порхало множество видов бабочек, похожих на ожившие цветы, – крапивница, павлиний глаз, махаон и мелкие бабочки: серебристо-белые, голубые, розовые, красные, оранжевые, нежно-зеленые, серые в красную крапинку. Просто буйство красок! А как чудесно пахла нагретая солнцем трава. Прошло столько лет, а я помню до сих пор запахи лугов и чистой озерной воды.
Вообще, память аромата, запаха – самая сильная память. Тот или иной запах воскрешает множество воспоминаний. Самым сильным побудителем является именно запах – не цвет, не предмет, а именно запах возрождает вереницу воспоминаний, ярких и образных. Магия запаха. Запах талого снега, травы, нагретой солнцем, выстиранного белья, внесенного с холода, запах молодых клейких тополиных листочков, опавшей пожухлой листвы – горьковатый запах увядания, запах сена в стогу, реки утром и на закате, бодрящий запах серой полыни. По-особому пахли старинные дома, если в них сохранилась старинная мебель. И совершенно особенным был запах коммуналок, в которые были превращены почти все большие старинные дома. Запах старости – печальный запах неухоженного старого человека. И нежный запах ребенка, только вступающего в этот прекрасный и жестокий мир.
Мы купались в Банном озере, нежились на солнышке, ели картошку «в мундире», сваренную в котелке, и пили душистый чай с горьковатым привкусом дымка. Иногда неожиданно надвигалась гроза, и тогда мы прятались от ливня в большом стогу сена, вырыв в нем пещерку. В стоге было тепло, сухо и уютно, стоял душистый запах сена, правда, высохшие травинки кололи шею или бока. Научил нас прятаться в стогу дядя Женя Сергиевский – старинный друг дяди Юры с мальчишеских лет. Он с сыном Сашей часто составлял нам компанию в походах. Дядя Женя любил природу, знал множество растений и рассказывал мне о них. А на Поповом острове было буйство матушки-природы. Там росли вековые осокори, дубы в два обхвата, всевозможные кустарники, богатые заросли черной смородины, малины, ежевики. Бабы собирали богатый урожай – дар природы, и в больших овальных корзинах несли на коромыслах из-под горы на базар.
Возвращались мы обычно через луга, мимо озера Черного, часов в восемь вечера, когда спадала жара, начинало веять прохладой от воды. Оно было таким глубоким и обрывистым, что вода в нем действительно казалась черной. В нем не купались, так как это было опасно, а только ловили рыбу. В тот день мы брали с собой Сашкиного дружка Борьку – загорелого черноволосого мальчика с темно-карими большими глазами. Шли мы мимо озера, дядя Женя нам о чем-то рассказывал. И вдруг Борька оказался в воде, колотя по ней руками и погружаясь с головой. От страха он не мог кричать, глаза у него стали огромные и черные, как вода в озере. Все случилось буквально в одно мгновение. Хорошо, что рядом, почти из воды, рос куст ракитника, и дядя Женя, ухватившись одной рукой за длинные ветви куста, второй вытащил совершенно обалдевшего от ужаса Борьку из черной, казавшейся густой, воды за рубашку. Никогда не забуду его громадных кричащих глаз. Ну и досталось же ему и Сашке от дяди Жени и мамы. Ведь их только что предупредили, чтобы даже не смели к воде близко подходить. В этом озере тонули даже взрослые, умеющие плавать. Это был первый и последний поход Борьки с нами.
Потом мы шли по растрескавшимся пластинкам ила, в трещинах которого вечером появлялось множество крошечных лягушат. Я брала их в ладони и рассматривала нежные барахтающиеся тельца с розовыми брюшками. Они были такие трогательные и беззащитные. Где-то кричал козодой, ухала то ли сова, то ли филин. Мы не спеша поднимались в гору мимо домов, которые стояли по спуску, напротив Краеведческого музея. Из садов шел запах влажной земли, ночной фиалки и душистого табака, а от города тянуло жаром, как от печи.
Мы шли по Венцу утомленные, но довольные. Вот и архиерейское подворье. Мы спускаемся мимо него с горки под громадными мачтовыми соснами, освещенными вечерним солнцем, и идем вдоль массивных белых стен подворья. Вот и сад Николая Алексеевича Мухи – знаменитого цветовода, особняк Перси-Френч, дом Белкиных, Андреевых, а вот и наш родной домик с мезонином и балконом, который снится мне до сих пор.
Закончился чудесный день. Нас ждут дедушка с бабушкой, поющий самовар и горка розовых плюшек в старинной стеклянной вазе на столе. Как хорошо вернуться домой, где тебя любят и ждут.

А.И.Трапицын:
1) «Ульяновск. Подгорье». 1924.
2) «Весенний разлив у Ульяновска», 1927.
Попов остров летом и во время разлива Волги.

«Вид на Попов остров во время разлива Волги».
В.Н.Алексеев «На родине Ленина», М.-Л., ГИЗ, 1926.

Попов (Чувиченский) остров.
«План дачи под названием Попов остров, арендуемый Симбирским мещанином Егором Васильевичем Киреевым». 1887 год. ГАУО.
План ориентирован на юг, справа проток Чувич, слева Волга.