Почему даже дети недоверчиво улыбаются такому финалу сказки: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день»? Потому что такого идеального завершения любовной истории в жизни практически не бывает, и малыши знают это сердцем. Для того чтобы жить (и счастливо!) вместе долгую жизнь, надо столько ежеминутного труда и такой же способности к любви, которые встречаются у людей крайне редко. Как и смерть в старости в один день.

Период дожития

Это только кажется, что пожилых людей легко настроить на волну оптимизма, устраивая для них танцы, хоровые кружки, клубы по интересам и иные государственные завлекалки, которые якобы продлевают молодость. Для меня нет ничего печальнее, чем старушки, истово поющие со сцены полупустого клуба песни своей далекой юности. Так же отвожу взгляд и от стальнозубых стариков в прикиде, доставшемся от внуков. Конечно, немногие старухи могут нести бремя возраста столь достойно, как Вишневская или Быстрицкая, а старики – как Зельдин или Табаков. Не могут, потому что оптимизм не покидает старого человека лишь тогда, когда он живет в любви и, простите за прозу, в достатке. Эти два условия действительно продлевают молодую способность к труду, а все вместе – жажду жизни.

Понятно, что экономике многих стран, в том числе и нашей, не очень приятна многочисленная популяция пенсионеров. Но только наши правительственные чиновники с такой публичной беспощадностью постоянно напоминают вышедшим на пенсию безнравственный постулат о «периоде дожития», просчитанный в недрах российских министерств. Если не ошибаюсь, государственная машина закладывает 19 лет жизни после пенсионной «смерти». И вот эти «законные» 19 лет машина и пытается расцветить танцами, кружками и хорами. В иных весях старикам просто выплачивают достойные деньги, обеспечивают качественным медицинским обслуживанием, справедливо надеясь, что свой досуг они смогут организовать сами.

«Грибная охота»

Невероятно, но старость в России почти всегда – борьба за место под солнцем, больше похожая на тихую «грибную охоту», нежели на паление из пушек. Причем борьба не только с госмашиной, но и с самыми близкими людьми. Не многим старикам удается мудро отойти за край «ристалищного» поля, потому что отходить-то, собственно, некуда. Выбор крайне невелик: в дом престарелых, куда не уменьшаются очереди, в бомжи или в могилу. И не только в пресловутом квартирном вопросе здесь дело, хотя и в нем – тоже. Чаще всего старики бьются за любовь к ним ближних. Но если за английским газоном надо ухаживать 300 лет, чтобы он был идеален в своем совершенстве, то человеку отведена, в лучшем случае, одна четвертая этого времени для совершенствования «погоды в доме». И когда 90 процентов нас расходует эти годы на все что угодно, кроме взращивания взаимной любви в семье, зачем бороться в старости за то, чего нет и не было? Любви, в том числе и ответной, насильно научить нельзя. Отношения в семье – это та непрерывно ткущаяся нить Ариадны, которая способна либо вывести из любого лабиринта, либо завести в такой тупик, откуда просто нет выхода.

На своем журналистском веку я встретила среди тысяч респондентов не более десятка семей, где если и есть проблемы, то только со знаком плюс. С минусом – остальные 99,9 процента людей, кажуще объединенных семейными и родственными узами.

Как нет дыма без огня, так нет и беспричинно одинокой старости, если жив пока кто-то из родственников. К сожалению, мы слишком поздно начинаем искать причину отторжения нас родными людьми, если вообще оказываемся способны к этому не самоедству, но – аналитике. Как правило, старики винят во всем молодых, молодые – стариков, и никто не хочет видеть соринки в своем глазу.

Одной звезды я называю имя…

Выпускник одного из наших военных училищ пробыл на войне в Афгане один день. Очнувшись в госпитале через несколько суток, он обнаружил, что у него, 22-х летнего мужика, от 194 сантиметров роста осталась практически половина: нет обеих ног – вместо них десятисантиметровые обрубки. Было много госпиталей, прежде чем он попал в больницу родного города. Правда, все это время с ним попеременно были то мать, то отец, но жизнь от этого краше не казалась. Парень все глубже замыкался в себе. Мать с отцом седели на глазах, но даже силы их любви было недостаточно для того, чтобы сын встал и пошел. К жизни сына вернула медсестра, девушка, влюбившаяся в пациента в ту секунду, как увидела. Она не была ни дурнушкой, ни красавицей – обычная девушка, встретившая своего принца. За его сердце она боролась два года. Много было всякого в их жизни потом, после свадьбы. Иногда он выгонял ее из дому, смерчем носясь на коляске по комнатам и круша все, на что натыкался. Но у парня был мощный любящий тыл, включая не только жену, но и родителей, и друзей, и соседей. Их мирили, и все продолжали жить дальше, надеясь, что сила общей любви сделает невозможное. Маленькими шажками медсестра и ее муж продвигались к созданию семьи, где все проблемы – только со знаком плюс. Сто раз у них была возможность разойтись, плюнув друг другу вслед, но сто раз сердца настраивались на общую волну, имя которой – любовь. Так назвали и дочку, а она, годы спустя, их внучку.

Долготерпение – это не дрессировка. Можно выучиться не терять лица на людях, а дома отрываться по полной в обоюдной ненависти. Долготерпение результативно лишь при том, что терпеливый не становится от своей большой любви ковриком для вытирания ног. И не превращает в такую же тряпку другого. Долготерпение – это единственный путь к пониманию друг друга, к пониманию необходимости совместной жизни.

Эта семья жива и сейчас. В ней нет ведущего и ведомого. Проблема еще чуть забрезжила на горизонте, а ее уже заметили и решили. Вместе. Как вместе – на рыбалку, на море, в гости, в радость и в печаль. Когда у них спрашивают, что такое счастье, он показывает на свою медсестру, а она – на него. И оба лукаво улыбаются: мол, это так просто – жить счастливо. И долго. И, по сказочной возможности, умереть в один день.

Мы живы, пока есть для кого?

В каждой семье есть «стержень», при исчезновении которого все, держащееся на нем, разлетается в разные стороны. Уходит всепонимающая доброта, и цементная основа общего жития превращается в пыль. По-разному проявляют себя люди в таких ситуациях.

У моего молодого друга случилось так, что сначала не стало бабушки, которая воспитывала его в совершенной любви. Потом умер отец. Через год после его смерти инсульт разбил мать. Парню было чуть больше 30, он был самолюбив и решил, что со всем может справиться сам. Здесь справедливо заметить, что родственники, если они и есть, в подобных случаях стараются как можно реже попадаться на глаза. В общем, молодой человек сознательно взвалил на себя воз ответственности, которого так же сознательно сторонились родные. Нельзя сказать, что он безумно любил мать, но порядочность, которая цементировала отношения в семье при жизни бабушки и отца, взяла верх. Он никогда не говорил высокопарно о бабушке, но признавал, что именно она магнитом объединяла всю семью.

Распорядок его дня последние три года напоминал размеренный тюремный режим. До ухода на работу он успевал приготовить завтрак и накормить мать, в половине седьмого вечера, нигде, кроме продуктового магазина не задерживаясь, был уже дома. Ужин, укладывание матери в постель. С утра – то же самое. В субботу – обязательный поход в прачечную и такое же обязательное мытье матери, которую он носил в ванную и обратно на руках. Раз в месяц матери на дом вызывался парикмахер, часто – за отдельные деньги – медсестра. В воскресенье – недолгая одинокая поездка на кладбище к отцу и бабушке. Все праздники мой молодой друг проводил дома, с матерью, хотя она мало понимала, что вообще происходит. На ее день рождения и Новый год приглашалась пожилая ровесница матери, соседка, с которой они до болезни были дружны. Он ухитрился даже сделать ремонт, чтобы матери было приятнее находиться в четырех стенах. Лишив себя всех утех молодости, в том числе и женщин, и компаний, и выездов на природу, парень стал пить. Для него было легче напиться до беспамятства дома в одиночку, чем лить сопли в жилетку друзьям и родственникам.

Мать умирала долго и страшно. Две недели утром и вечером минут по 20 я пыталась гасить мужскую истерику, при которой он, всхлипывая, как ребенок, повторял, что она так долго не умирает, потому что хочет, чтобы они ушли вместе. Он полуспал в соседней комнате, прислушиваясь к материнскому дыханию, менял памперсы, обтирал влажной тряпкой тело, пытался поить с ложки. Все сам. Один. Не ожидая ничьих похвал и ничьих просьб. Это ли не сыновний подвиг?

Вскоре после похорон на Южном рынке мы выбрали котенка – молодому человеку было страшно оставаться в квартире одному. А потом он уехал в столицу. Из столицы привезли коробочку с тем, что еще полгода назад было сильным, умным, воспитанным и талантливым молодым мужчиной. Он пережил мать на год. С ним закончилась история рода по мужской линии. Перестав быть потомственным стержнем, он не нашел больше в себе сил «держать спину» – не для кого. За три года сгорели все остальные желания, и жажда жизни перестала мучить. А котенок сбежал от квартирантов за две недели до его нелепой смерти.

Людмила Дуванова