Сегодня ровно год, как нет с нами Валентины Михайловны Леонтьевой, «Валюши», «нашей Валечки», «тети Вали».

Телевизионный диктор от Бога, ведущая популярнейших передач, обворожительная женщина, – она была принята и любима в каждом доме и сегодня остается для многих членом семьи, доброй знакомой, милой тетей и бабушкой.

Рассказывает Людмила Михайловна Леонтьева, заслуженный экономист России, старшая сестра: – Первой женой нашего папы была шведка. Она сильно его полюбила, а он как-то не очень обращал на нее внимание. Но тут папина мама сыграла большую роль. Они поженились, она приняла русскую веру, но прожила недолго, она умерла в 1918 году.

Наша мама была младше папы на 17 лет. Он ее обожал, у нас в семье был явный матриархат. Отношения родителей были такими, что когда мама была виновата, папа просил у нее прощения.

С нами, двумя дочками, больше занимался папа. С того времени, как я себя помню, лет, наверное, с трех, он на ночь рассказывал сказки – пересказывал по памяти Гофмана, Гаухмана, Андерсена, Уайльда. Очень много сказок папа придумывал сам.

Сначала я была одна, потом появилась Валя, она младше меня на два года. Спали в одной комнате, кроватки стояли рядом. И вот с самых ранних лет и до той поры, когда мы уже учились в школе, каждый вечер папа садился между нашими кроватками и начинал рассказывать сказки.

Можно, наверное, сказать, что мы выросли на сказках. И даже уже учась в старших классах, мы их читали, потому что привыкли к ним.

Был папа очень нежный и какойто… слишком мягкий для мужчины. По дому делать ничего не мог, электричество, я помню, чинила мама. Его мать (бабушка, которая нас воспитывала) была безграмотной, могла написать только свою фамилию. Но была великолепной портнихой и очень ценилась в Петербурге. У нее было столько дорогих заказов, что жила она совершенно безбедно. Всем троим сыновьям дала высшее образование: один стал военным, другой закончил консерваторию по классу скрипки, побывал с гастролями во многих странах. А папа получил высшее экономическое образование, знал три языка, играл на виолончели и санорине – это итальянский инструмент, что-то среднее между гитарой и мандолиной, писал стихи, очень хорошо рисовал.

Папа у нас был такой – «летающий». А мама была более реальный, практичный человек, более стойкий на земле. Она нас с малых лет учила жить: например, она нас научила готовить. И Валя, и я готовили с 12 лет.

И у нас было совершенно точное разделение: я была папина дочка, а Валя – мамина. (До сих пор не могу понять, в чем там было дело. Мне кажется, в семье так быть не должно.) При этом мама была большой театралкой, особенно любила оперу.

Оченьрано стала нас водить на спектакли, на концерты в филармонию. С самого раннего детства многие арии из опер мы с Валей знали наизусть.

Мама хорошо пела, голосок у нее несильный, но слух хороший.

По выходным и праздникам у нас собирались гости. Мама сидела за роялем, папа играл на виолончели, папин брат играл на скрипке, а его друг Константин Альфредович – великолепный баритон – вдвоем с мамой пели.

С Валей у нас тоже было разделение: она играла в куклы, а я на них шила. Обычно сестры бывают вместе долго, а мы как-то рано разошлись.

Взрослые мне постоянно твердили: «Ты старшая, ты старшая», я и возомнила себя старшей, а Валя мне казалась всегда маленькой. Она общалась с ребятами своего возраста, а я – на два года старше своего возраста.

Я ее старалась опекать. Когда куда-то с ней ходила, строго наказывала: «Ты не шали. Если куда-то собралась, докладывай, куда ты идешь». Она была послушной, но потом, вспоминая детство, говорила: «Ты издевалась надо мной, как только могла».

Еще она вспоминала про те годы: «Ты такая вредная была. Если ты была чем-то недовольна, то ложилась и делала вид, что умираешь. А я этому всегда верила, сидела рядом с тобой и плакала: «Люсенька, ну не умирай, пожалуйста! Ну Люсенька!».

Это когда мы еще совсем маленькими были. Но она ребенком была гораздо дольше, чем я.

В доме ниже нас жил Герман Коротков. Отец его умер, а мать была очень богатая. Она отдала Германа в музыкальную школу при Ленинградской хоровой капелле. Было ему лет 14, и у него был день рождения. Он пригласил своих одноклассников и одноклассниц (половина на половину), а там девицы красивые, с гонором. Пригласил по-соседски и меня.

Мы все соорудили себе костюмы, взяли напрокат, тогда при театрах была такая услуга. Все нарядились.

Валю, естественно, не позвали, хотя она очень просилась. Я ей сказала: – Тебе там нечего делать, там все взрослые, а ты еще невзрослая.

Она ответила: – Ну какая же я невзрослая? Я почти такая же, как ты.

Я говорю: – Нет, ты не такая.

И вот – вечер, мы сидим за столом. Все в нарядах: кто королева, кто принц… Помню, я румынский костюм надела, парик с косой. В разгар застолья входит мама Германа и говорит: – Люся, тебя какая-то девочка спрашивает.

– Валя?

– Да нет, вроде не Валя.

Выхожу и вижу: стоит моя сестра, на ней какая-то красная шапка дырявая, передничек, корзинка с чем-то.

Спрашиваю сердито: – Ты что?

А она – так жалобно: – Я Красная Шапочка…

Мне было очень стыдно перед этими разодетыми девицами. Одна из них соизволила разрешить Красной Шапочке носить за собой свой шлейф.

И мне было совершенно не жалко ее.

В душе я не переставала возмущаться, зачем это она пришла сюда, где собрались взрослые…

Валя вообще как-то очень поздно стала девушкой. Даже когда жила уже здесь, в совхозе Крупской, и училась в десятом классе, ни с кем из ребят не дружила. Дружить с парнем она стала уже в Москве, когда училась в студии при театре Станиславского.

Увлечение сценой началось у нее еще в Ленинграде, в школьных кружках. Когда ей было лет 14, в городском конкурсе чтецов она заняла первое место. Очень любила баскетбол, все время в него играла и была капиФото Валентины Леонтьевой для французского журнала.

Папа, Михаил Григорьевич. Мама, Екатерина Михайловна, Слева – Люся, 5 лет. Справа – Валя, 3 года. 1926 год.

1930-е годы.

таном (она долго была маленького роста, а потом вдруг вымахала). В детстве я очень любила стихи, а Валя, как ни странно, стихов совсем не любила. Потом у нас стало все наоборот.

…Потом – как-то сразу война, блокада, смерть папы, все смешалось. В апреле 42-го года, по «дороге жизни», по последнему льду мы выехали из блокадного Ленинграда. Была бомбежка, из 24-х машин 12 ушли под лед.

Мы были первыми ленинградцами, приехавшими в совхоз Крупской после блокады. На нас приходили смотреть. Это были кости, обтянутые кожей. Женщины стояли и плакали.

Здесь жили, конечно, трудно: картошка, свекла, хлеб очень плохой. Но нам после блокады здешняя жизнь показалась роскошью. Мама стала работать бухгалтером в совхозе, я в школе пионервожатой, а Валя училась в старших классах.

Совхозный огородник Василий Петрович Колокольцев, человек с режиссерским образованием, собрал драматический кружок. Состоял он почти из одних эвакуированных. И мама, и Валя в нем участвовали. Они ставили хорошие спектакли: «Без вины виноватые», «Не все коту масленица», «Платон Кречет», «Васса Железнова». Ездили по всей области, выступали в госпиталях. В концертах Валя читала стихи, читала прекрасно, люди плакали.

После школы Валя уехала в Москву, закончила театральнуюстудию, год проработала в Тамбовском драмтеатре. Вышла там замуж за режиссера Юрия Ришара (из каких-то «столетних» французов), он увез ее в Москву.

Сначала Валя работала в поликлинике санитаркой. Полы мыла, разносила карточки. Искала работу в театре. Пришла к одному известному режиссеру, он ее выслушал и говорит: «Хорошо, Валентина Михайловна, приходите вечером». Она все поняла и не пришла.

А потом Валин муж, который работал на радио, помог ей устроиться на телевидение…