Помню, как в начальной школе мы писали сочинение по картине Пластова «Фашист пролетел». Как трудно складывались в предложения слова, как нелегко находились образные сравнения! Но ощущение пронзительной истории нелепой гибели деревенского мальчика-пастуха осталось. Теперь мы знаем: если картина попала в учебник значит, это точно классика. Но в детстве никакой гордости тем, что ее написал наш земляк из Прислонихи, не было: картина и картина.

Если бы народный художник СССР Аркадий Пластов не родился в Прислонихе, она была бы, наверное, обыкновенным селом, хотя и с давней историей – Прислониха упоминается с 1672 года. Впрочем, не совсем обыкновенным: это местечко в Карсунском районе Ульяновской области претендует на то, чтобы обустроить здесь рай в отдельно взятом районе. Недаром Пластов писал об этих местах как о «плащанице вселенной, вышитой как бы перстами ангелов и серафимов». Стоящий в центре села Богоявленский храм словно благословляет эту метафору.

Село прислонилось к живописным холмам, покрытым березовым лесом. Трава выше пояса – как на картине Пластова «Сенокос». И родник в деревне все тот же, как будто с одноименной картины художника. Раз испив из него, будешь к нему приходить вновь и вновь: городскому человеку так же трудно напиться родниковой воды, как надышаться воздухом, напоенным этими травами. В Прислонихе говорят о том, что скоро здесь появится завод по розливу этой воды (неужели под брендом «Пластовская»?). Скважину хотят арендовать не местные, а московские предприниматели. Местным бизнесменам такое дело не потянуть. Их всегото трое: двое держат продовольственные ларьки, еще один – пасеку. Самый крупный работодатель здесь – иногородний предприниматель Кураков (звучит как фамилия купца из какой-нибудь пьесы Островского), владелец торгового комплекса у дороги: он трудоустроил аж 18 человек. Круглосуточный супермаркет и два придорожных кафе – это и есть местный бизнес-центр.

Прислониха вытянулась вдоль автомобильной трассы, словно не решила, к чему же ей все-таки прислониться: к дороге, ведущей в большой город, или к цепи лесистых холмов, к «бархату и парче земли», к «пылающему звонким золотом небу», как писал в своем дневнике Пластов. Так и застыла в недоумении. А жизнь тем временем бежит мимо.

И время тоже бежит. Из 438 «официальных» жителей Прислонихи большинство – 85 процентов пенсионеры. В этом смысле село представляет собой сплошную социальную проблему. Здесь нет работы, поэтому люди в трудоспособном возрасте уезжают, как минимум – в Ульяновск, а то и дальше. Работы не стало уже в 90-х годах, когда прекратили существование текстильныйкомбинат в соседнем селе Языково и совхоз «Языковский» (а затем и подсобное хозяйство Ульяновского моторного завода), которые привлекали львиную долю рабочей силы из Прислонихи. Как следствие, в селе мало детей.

В Прислонихинской начальной школе в 2010-2011 учебном году было четыре (!) ученика. Два года назад основную школу-девятилетку «оптимизировали» до начальной, хотя накануне последних выборов обещали не трогать и даже провели в школу газ; часть учителей отправили на пенсию, кто-то уехал в Ульяновск, Самару, даже в Москву, например, учительница физики и математики открыла в областном центре бутик. Сегодня весь коллектив школы – это директор, одна учительница начальных классов, завхоз и два воспитателя.

Сейчас при школе действует дошкольная группа из 20 детей, по сути, детсад. Из этой группы в будущем учебном году школа «рекрутирует» еще четырех учеников. В новом здании школы теперь используется только первый этаж, второй пустует за ненадобностью.

Назначенный администратор села Владимир Дронин сидит в комнатушке, которая находится в том же здании школы, только имеет отдельный вход: потертая дверь с навесным замком, никакой таблички, указывающей на то, что здесь находится представитель местной власти. «Хулиганы сорвали вывеску», – поясняет хозяин кабинета. Вся администрация села – это он сам да еще секретарь.

Зоотехник по образованию, Дронин до начала 90-х работал в совхозе «Языковский», был избран председателем сельсовета, после роспуска Советов избирался главой местной администрации, сегодня же ходит в статусе назначенного администратора. Но есть в его лице какая-то усталость, то обреченное выражение покорности судьбе, которое я потом не раз встречал у прислонихинцев. Может, это оттого, что село-пенсионер перешло в режим «доживания»? Здесь даже дойных коров в личных хозяйствах держат немногие, всего 16 человек, все молоко расходится по дачникам и пенсионерам. Дачники – это, пожалуй, тенденция. В селе уже сегодня – 40 дачных домов, строятся новые: красота этих мест не может не привлекать, от Ульяновска – всего 50 км по хорошей трассе, летом – изобилие ягод и грибов, удивительная родниковая вода. Не исключено, что со временемПрислониха станет целиком дачным поселком, и в этом есть отдаленная аналогия с чеховским «Вишневым садом».

Визуальные приметы внутреннего контраста разбросаны по всей деревне: вот, казалось бы, ветхая изба, а на ней – спутниковая тарелка; рядом с покинутым, разваливающимся домом – крепкий кирпичный коттедж. Один из обычных с виду деревянных домов привлек мое внимание тем, что рабочие вставляли в нем пластиковые окна.

Хозяин дома, Николай Шарымов, моложавый пенсионер, имеет квартиру в Ульяновске, но большую часть года проводит в Прислонихе, «потому что нравится», да и внуки на лето приезжают.

А вот Валерию Гусенкову жизнь в тот день была не мила: ему не на что опохмелиться. Он без обиняков и без предисловий спрашивает: «Выручи десяткой, а?». (Почему-то подумалось: какой такой выпивки можно купить на десятку?) На руках у Валеры – густые татуировки: он отсидел и с тех пор нигде не работает. Об этом я узнаю от его матери, 85-летней Прасковьи Гусенковой, женщины с классическим выражением покорности на лице.

Она называет сына пропащим человеком: «Шесть лет к нему ездила в тюрьму и вот уж восемь лет кормлю его, даже папиросы покупаю». В качестве благодарности Прасковья Петровна получает от сына одни оскорбления, все грозится посадить его в тюрьму за хулиганство, но рука не поднимается. На столе у администратора села лежит ее заявление на сына, но Владимир Дронин говорит: когда придет участковый, она скажет, что сын исправился и больше не пьет, и так – каждый раз.

У бабушки Прасковьи, судя по ее рассказам, была тяжелая жизнь: в начале Великой Отечественной ей было 16 лет, на войне погибли четыре брата, сама она в войну работала в колхозе и на торфоразработках: «Голодали, работали как батраки, получали 600 граммов хлеба в день. Все видала, а жизни и сейчас нет». У Гусенковой, кроме «совсем пропащего» Валерия, четверо других детей, «хороших», она уже договорилась, что переедет к дочери в Ульяновск, но – «от лета не хочется ехать». Обида на сына так велика, что она даже отказывается с ним фотографироваться.

«Мне говорят – как ты его терпишь?

А куда деваться? Бог терпел и нам велел». И тут же без перехода: «Пластов был для нас хороший, мы его поминаем. Выручал деньгами до получки. И сын его Коля нас привечал…».

В Прислонихе люди начинают говорить о Пластове практически без подсказки: многие помнят художника и его сына, тоже живописца. Из рассказов следует, что Пластов-старший чуть ли не всей деревне давал взаймы. Скорее всего, так оно и было: народный художник получал по тем временам много, имел возможность помогать односельчанам. Впрочем, по воспоминаниям жителя села Сергея Гундорова, был щепетилен, иждивенчества не поощрял: давал взаймы только с отдачей, и если кто обманывал его доверие, на кредит рассчитывать больше не мог. «Пластова некоторые в душе недолюбливали, так как он много зарабатывал, – говорит научный сотрудник музея Пластова в Прислонихе Антонина Романова. – А ведь Пластовы в помощи не отказывали никому, к ним каждый день стояла вереница людей. Но нельзя сказать, что он писал всех подряд, кое-кого обходил стороной».

В Прислонихе еще много людей, которые не только помнят художника, но которые ему даже позировали. Александр Карпухин возил Пластова на лошади в Майну, не раз снабжал его сеном. Сергея Гундорова художник писал, когда тот был молодым человеком 19 лет: «Три дня подряд к нему ходил, сидел по часу-два. «В чем прийти?» – говорю. А он: «Что носишь, в том и приходи». Много расспрашивал, пока писал. А были такие, кто отказывался ему позировать, потому что сидеть муторно, в сон клонит».

«Ощущаете ли вы себя родиной всемирно известного художника?» – спрашиваю Владимира Дронина.

Администратор пожимает плечами и говорит, что Пластов все-таки важен хотя бы потому, что его именем можно решить некоторые местные проблемы: «под него» могут дать бюджетные деньги, особенно ввиду приближающегося 120-летия со дня рождения (оно будет отмечаться в 2013 году). Например, из районного бюджета поступило 3,6 миллиона рублей на строительство двух железобетонных мостов через речку Урень, потому что старые сгнили.

В 2009 году Прислониха как родина Пластова первой в стране получила охранный статус объекта культурного наследия со статусом «достопримечательное место».

Во время церемонии открытия глава Росохранкультуры Александр Кибовский сказал, что статус этот дает возможность сохранить село в первозданном виде. «Достопримечательное место» включает не только дома и постройки, связанные с жизнью и деятельностью художника, но и всю Прислониху с окрестными ландшафтами. Прислониха еще лет пять или шесть назад была упомянута в областной программе развития туризма, разрабатывался туристический маршрут, но дело застопорилось.

Хотя, кроме природы, приезжающим было бы что показать, в частности, мастерскую художника и, конечно же, музей – небольшой, всего из двух залов, но уютный. Здесь можно ознакомиться с биографией художника, увидеть личные вещи Пластова одежду, пару обуви, мольберт, зонтик от солнца, галерею фотопортретов односельчан, которых он писал, а также экспозицию подлинных картин Пластова, которую регулярно обновляет его внук Николай.

Эксперты говорят, что Пластов достаточная величина для того, чтобы на одном лишь его имени выстроить в Прислонихе культурную столицу, как минимум локального масштаба, с туристической и предпринимательской инфраструктурой. В мире немало примеров, когда одна удачная культурная идея вытягивала из депрессии целый город. Прислонихе, например, вполне подошел бы опыт арт-резиденции – постоянного места, куда могли бы приезжать деятели культуры для работы и отдыха. Но вместе с туристами в селе появятся не только рабочие места, но и неизбежная человеческая суета, разноголосица, эмоции, может быть, не всегда положительные. Останется ли тогда это место дачным раем для пенсионеров?

Пока я ходил по деревне, меня не оставляло ощущение, что она, несмотря на свою древнюю историю, построена как будто временно, и люди – каждый в своем доме, раздельно, как атомы – живут словно в ожидании: то ли скорого отъезда, то ли чуда, которое принесет этому селу жизнь и процветание. Хотя на Бога здесь явно не уповают: у прислонихинцев православный храм не особо популярен, на праздничные службы туда ходит лишь несколько старух. Люди копаются на своих сотках земли, выращивают картофель и прочие овощи, но на какое-то коллективное действие их вряд ли подобьешь, если не считать женского народного хора при местном клубе.

Молодой предприниматель Алексей Рябов – пример контрастной русской души. Сам он родом из Прислонихи, считает, что будущего у деревни нет, но держится за нее изо всех сил: «Тяжело в деревне жить, а охота- Уехал вот в Москву на заработки, а мысли мои здесь.

Сколько семей развалилось из-за того, что мужчины уезжают подработать… У меня – вторая семья, есть чем дорожить. Я ведь в городе никогда подолгу не жил. Запри меня в четырех стенах – завою- Для меня сенокос – это ритуал. Я же с двенадцати лет с дедом косил».

Алексей – полная противоположность «слабохарактерным» прислонихинцам мужского пола. Он сделал все, чтобы остаться патриотом этих мест, чтобы жить и работать в деревне: закончил здесь восьмилетку, выучился на тракториста-механизатора, работал после армии в подсобном хозяйстве трактористом, разнорабочим, шофером в сельсовете. «Я все могу: я и каменщик, и плотник, и слесарь. Сруб для бани за неделю могу поставить. Не пью, не курю, могу и хочу работать, могу дать работу другим, но что у нас делать?».

Чего только не перепробовал Алексей Рябов, каких только планов не строил- Когда в 2007 году он обнаружил, что, работая на трех работах, зарабатывает в месяц не больше пяти тысяч рублей, подался в Москву. Вкалывал монтажником на стройке (работодатель обманул – заплатил за один месяц вместо трех), водителем мусоровоза. Но все же тянуло на родину. Вернувшись, пошел на прием к главе района, выложил ему: почему я, здоровый работящий мужик, не пригодился дома? Рябову посоветовали встать на учет на биржу труда и взять пособие в 58 тысяч на открытие собственного дела. Он так и поступил, хотя получить деньги оказалось непросто: очередь на пособие по самозанятости составляла тогда 300 человек, а денег хватало только для 70. На эти деньги он купил восемь ульев, какие-то особые пчелиные семьи, медикаментов для пчел – опыт пасечника имелся.

Рябов увлеченно рассказывает о том, какие это удивительные насекомые – пчелы, какие у них повадки, чем они болеют, зачем нужны ульи-ловушки, которые он объезжает на старом «Жигуленке» каждые два-три дня. У себя дома Алексей устроил бойлерную для парового отопления, делает туалет с канализацией. А ведь и он мог бы махнуть рукой на подлую жизнь и сшибать червонцы на опохмел… Искренне хочется верить, что у этого трезвого ответственного человека и в жизни, и в семье все будет хорошо.

День в Прислонихе закончился встречей с очень позитивным человеком. В каждой деревне должен быть свой поэт и философ. Художник Валерий Маков – как раз из таких. Родом он из Чувашии. Однажды увидел в Третьяковской галерее картины Пластова, они поразили его своей энергетикой. Потом както проезжал мимо Прислонихи и понял (или почувствовал), что хотел бы здесь жить. Запрос на «небесную кухню» сработал: жена встретила в газете объявление о продаже дома именно в этой деревне. Так что последние 20 лет Маков живет на родине своего кумира.

Свою живописную мастерскую он устроил в ветхом предбаннике, который освещается энергосберегающей лампой. За стенкой, в подсобке, – галерея его работ. Стиль их определить трудно: не академическая живопись, но и не «наивная». Маков скептически относится к формальному художественному образованию, считает, что учиться живописи бессмысленно: надо писать только по вдохновению, когда душа попросит. Сейчас пишет картину под названием «Святая Русь». Это аллегория России, которую Маков видит как обнаженную молодую женщину с пшеничного цвета волосами, заплетенными в косу: она возлегает на земном шаре, летящем сквозь Вселенную, на земле расстелен российский триколор. Перстом обнаженная указывает куда-то вдаль, что в понимании художника означает: Русь повелевает нам искать у космоса ответа, куда несется русская «птицатройка» – «Ищите истину, спасите Землю-». Маков уверен, что любой думающий человек разгадает его аллегорию, а другие ему неинтересны.

Как стихийный философ, Валерий Сидорович размышляет над судьбой Земли, вдохновляется природой, в частности, на такие строки: «И в звездном мерцанье, и в звездном сиянье – одно ожиданье, одно колыханье Земли…».

Валерий Маков – не деревенский мечтатель, он реалист: отмечает запустение, охватывающее Прислониху. Но свою умирающую деревню он видит как Ноев ковчег, стало быть, сам он – библейский Ной, спасающий человека и тварей земных от потопа нового жестокого времени. «Я сюда приехал и молюсь», – определяет Маков свою миссию. Может быть, от молитвы этого прислонихинского Ноя зависит, к чему прислонится село – к будущему или к прошлому?

Сергей Гогин