30 октября в стране отмечают День памяти жертв политических репрессий. Раз в год, накануне даты, в редакцию приходит прессрелиз о правах и льготах людей, отнесенных к этой категории. После встречным потоком идут письма о том, что льготы выполняются не везде и не для всех. Год назад в Ульяновске, на улице Железной дивизии, установили памятник жертвам политических репрессий.

Он поднял волну мнений на эту тему.

Какой высоты памятник?

Письмо, озаглавленное «О качестве покаяния», принес в редакцию Вячеслав Макаев, полковник ФСБ в отставке. Памятник ему не понравился, не устроило и место. «На самом деле известно, – пишет Макаев, – что захоронение уничтоженных собственным государством граждан проводилось на свалке, примыкавшей вплотную к действовавшему в те годы на южной окраине Ульяновска кладбищу. В настоящее время на месте кладбища стоят жилые дома поселка моторного завода, а на месте бывшей свалки расположено несколько одноэтажных жилых домов и проходит автодорога к грузовому причалу речного порта». Вот там и предлагается установить памятник расстрелянным ульяновцам. Ссылки на ульяновскую Книгу памяти жертв политических репрессий, в которой приведен документ с ясной ссылкой: именно в районе нынешнего памятника располагались в 30-40-е годы аппараты ЧК, ОГПУ, НКВД, именно здесь шли расстрелы, на полковника в отставке не повлияли. Вместо памятника он предлагает возвести часовню (гиблито не только православные!) или поместить мемориальную доску на фасаде здания бывшего горотдела НКВД по улице Льва Толстого.

Не нравится памятник и сыну «врага народа» Алексею Алешину. Но он предлагает создать как раз нечто особенное, уголок памяти в городе, куда люди шли бы посидеть, подумать, выплакаться. Деньги на это сооружение Алешин предлагает собрать всем миром, публично определить место для памятника и участвовать в обсуждении его проекта.

Скорее всего, дело тут не в высоте памятника. А в «высоте» отношения к теме «врагов народа», невинно убитых людей, а с ними и целых поколений – невыживших, нерожденных детей, внуков, правнуков.

Полина Ульянова стала «врагом народа» в два с половиной года.

Свою историю описала в письме.

Читать его спокойно невыносимо. А памятник на улице Железной дивизии ей нравится.

«Мысли текут, как мои слезы»

«Шел 1930 год. Когда моего дедушку, Федора Филипповича Янина, раскулачили, мне было два с половиной года, а сестре моей Аннушке год, и на руках у мамы был двухмесячный Васенька. Всех людей погрузили в телячьи вагоны, битком, как сельдь в бочки: ни стоять, ни присесть, ни дышать… Грудного ребенка, которыйзахлебывался плачем, родители решились-таки оставить на попечение дальних родственников, иначе бы погиб в дороге. Оставили, но, как оказалось, навсегда, не выжил ребенок без матери, умер. А представьте, что было тогда с молодой матерью, когда отец, сам весь в слезах, взял у нее из рук кроху, завернутого в одеяльце, и подал из вагона; как шел этот сверток по рукам: «…вон к той женщине в клетчатом платке».

Такая боль осталась на всю жизнь, я пишу и плачу. Мать не знала сна, ничего не ела, все думая об оставленном ребенке, дожидаясь писем с вестями о нем, а письма шли долгими месяцами, пока их цензура не проверит. По дороге в Сибирь семья потеряла младшего брата моего отца, сняли с поезда в Омске в тифу, с тем и ушел из жизни парень 16 лет от роду.

А за что среди зимы выгоняли из дома такую большую семью ?! За стол садились обедать 15 человек: четыре сына, три снохи с детьми на руках.

За то, что работать умели, трудиться любили, батраков не нанимали, а кормились от земли-матушки села Кротовка- Мысли текут, как мои слезы… Все сосланные глядели на запад: там далеко – Родина, а здесь Сибирь, 40градусные морозы, бараки, трехъярусные нары, клопы и вши. Бабушке моей, Федосье Никитичне, казалось, что за высокой сопкой она обязательно увидит горизонт. И когда мы с бабушкой, поднявшись на эту высокую сопку, видели только тайгу и другие сопки, а горизонта не было – она начинала вопить и причитать, потому что надо было выплакаться, а в бараке нельзя, нехорошо травмировать людей, у всех одна такая же беда.

Мама моя таяла на глазах от тоски, и, чтобы помочь жене, отец вместе с тестем задумали и организовали ее побег с дочками-малышками.

Отец моей мамы был из бедняков, плотничал в бригадах, собрал деньжат, приехал на помощь. Но постороннего узнали, о цели приезда донесли и посадили в каталажку, откуда ему все-таки удалось сбежать. Он сбрил бороду, изменил, как смог, внешность, добрался до железнодорожной станции Ксеневская и стал ждать нас: надеялся, что родители смогут за одну ночь по тайге пройти 60 километров до станции.

Эта ночь из моего детства запомнилась на всю жизнь. Меня нес в заплечном мешке папа, а Аннушку несла на руках мама. Была поздняя холодная осень, дорога – вся в колдобинах и рытвинах. Мама часто падала, а сестренка все спрашивала: «Мама, пали-». Вдруг навстречу… звенит колокольчик, это ехал объездчик из комендатуры. Хорошо, что услышали заранее и успели спрятаться от дороги, нам, деткам, велели молчать. Бог нам помог, пронесло.

Отец утром вернулся в поселок, и его посадили в каталажку, а нас, «беглых», искали по поездам. Господь помог нам и тогда, когда дедушка уже должен был купить билеты, но вошел комендант.

Пришлось ехать без билетов, нам помогали местные люди.

Приехали в Ульяновск, а здесь голод – 1933 год. А в Сибири в 193536-м годах ссыльным стало жить получше. Разрешили выбираться из бараков, строить дома – благо лес кругом, разрешили голосовать. И поехали мы с нашей мамой опять туда, к отцу, уже вольными в неволю, чтобы учиться, в 1942 году вступить в комсомол, получить на основании ст.58 паспорта и по вызову из Читинского педагогического института получить «пропуск» в вольную жизнь. Закончив педагогический институт, я по направлению поехала в Самаркандскую область.

Освободили нас по указу в 1948 году, а реабилитировали 4 марта 1994 года. Простились мы с основателем нашего рода, дедушкой Федором, оставив его в вечной мерзлоте, и отправились в 1950 году в родной Ульяновск. Началась новая страница жизни нашей семьи.

Мое письмо – это след воспоминаний из детства, из той страшной поры. А сколько рядом людей, друзей по несчастью пережило это же ?

Нас согревало чувство единения: и русских, и татар, и мордву, и чувашей, и украинцев – чувство локтя, помощи. Дома рубили всем поселком – называлось это «помочь». Дружба заменила родственников, мы и поныне встречаемся как родные.

Думаю, что написала я вам, чтобы выплакаться от пережитой обиды, а еще чтобы все, пережившие это в своей жизни, заметили, что вот есть теперь памятник жертвам репрессий, и знали, что в Ульяновске есть общество жертв политических репрессий.

Полина Сергеевна Ульянова».

Лилия ГРЕБЕНСКОВА.