На остановке у церкви на Верхней Террасе в полуразваленный, неотапливаемый, провонявший выхлопными газами «Икарус» вползла группа старушек. Был православный праздник, и старушки припозднились в храме. Убедившись, что автобус идет до нового города, они страшно обрадовались и с пару минут твердили: «Слава тебе, Господи! Слава тебе, Господи!». Мимо церкви по Волжской почти никакой транспорт не ходит, так что пожилые прихожанки успели на улице порядком замерзнуть. Две из них сели в салоне на свободные места, четыре топтались у двери. Я встал и показал одной из стоявших женщин, чтобы садилась. Она не поняла. «Садитесь», – говорю. Сообразив, что ей уступают место, она всплеснула руками: «Ой, сынок! Спаси тебя Господи. Дай тебе Бог здоровья!».

Мне было неловко, а она стала еще и другим громко рассказывать, вот, мол, сам встал, а меня посадил.

Но, успокоившись, тут же начала звать свою подругу: «Рая, иди садись, я встану». Та махнула рукой: «Сиди». Старушка ко мне: «У нее нога болит, ей тяжело стоять-то!». И опять к подруге: «Садись иди, Рай».

Рая заверила, что она держится за спинку сиденья и стоит нормально.

Рядом с «моей» старушкой сидела молодая женщина, интеллигентная, в очках. Сидела и в упор смотрела на ту, у которой болит нога и которой тяжело стоять. Смотрела с убийственным равнодушием, как смотрят на проплывающие за окном дома и машины. «Неужели, – подумал я, – она не предложит старушке сесть?». Не предложила. И никто не предложил.

В транспорте вообще очень заметно, как мы деревенеем и превращаемся в бездушных манекенов, не испытывающих жалости абсолютно ни к кому. Ни к старым, ни к молодым. Многие, уверен, были свидетелями ситуации, когда в заполненную маршрутку входит еще один пассажир и, не увидев свободного места, встает у двери. По правилам брать его водитель не должен, но часто берут – в расчете, что на одной из ближайших остановок ктото выйдет и этот сядет на освободившееся место. Однако до «ближайшей остановки» не всегда быстро удается доехать, вдруг пробка и – затяжной тормоз. Человек у двери стоит фактически на одной ноге, занять положение с опорой на обе изза низкого потолка невозможно. Суставы ног и позвоночник оказываются в неестественном для них положении и очень скоро устают. Словом, стоять там мучительно, в том числе и человеку молодому.

В это время на него со всех сторон направлены взгляды сидящих, что только усугубляет его дискомфорт. И никто не шелохнется, хотя почти всегда есть возможность подвинуться и на три сиденья сесть четверым или на два – троим. Или взять у стоящего его сумку, которую он не может почему-либо поставить на пол, а держать ее – сущее наказание. Ни у кого ни малейшего желания помочь. Окажись у двери какая-нибудь собачонка, она вызвала бы, скорее всего, интерес и сочувствие. К человеку сочувствия ноль. Попросить сидящих потесниться мог бы водитель, но он, наверное, просто боится, поскольку в его адрес тут же полетят обвинения типа, если места нет, нечего и брать. А стоящего теперь будут уже ненавидеть.

Конечно, многих замордовала жизнь, своих проблем выше крыши, так что пропади все пропадом.

Но ведь на месте «пропадающих» замерзших ли старушек у двери, 20летнего ли парня, согнувшегося в три погибели в маршрутке – можешь оказаться и ты сам, когда состаришься, или твоя мать, или дочь, или внук, которому однажды тоже не достанется места, а на улице сильный мороз и мало транспорта.

Странно, что эти мысли не приходят людям в голову. Если же приходят, странно, что не находят отклика. Нарастающая враждебность всех ко всем и тотальное равнодушие по всем в конце концов и бьют.

Прямо ли, опосредованно ли – в виде немотивированных бандитских нападений на улицах или в форме бесчеловечногоотношения властей к населению и их почти демонстративного цинизма, еще ли как, но обязательно бьют. Место уходящего сочувствия и пусть не глубокой, но солидарности занимают злоба и жестокость. Леденящая атмосфера добивает старых. Она же калечит психику молодых и выстуживает их души, порождая в обществе удивленный (почему-то) вопрос, откуда в них это. А чему удивляться-то.