В пятницу, 27 июля, в музее «Архитектура и градостроительство Симбирска-Ульяновска» (ул. Льва Толстого, 24) открывается персональная выставка ульяновского скульптора Дмитрия Потапова (на снимке). Накануне этого события «СК» поинтересовался у художника, является ли для него выставка в год личного сорокалетия подведением каких-либо промежуточных творческих итогов.

– Упаси меня боже подводить какую-то черту. Меня всю жизнь провоцируют на какие-то итоги. Не хочу никаких итогов! Я даже не знаю, что будет со мной завтра. Сколько раз бывало: планируешь – а потом ничего не получается. Я и сейчас не знаю, кто я такой. Глупо же было бы заявлять: «Я с детства знал свою великую миссию, лепил, потому что знал, что без этого не могу». Я просто со скукой боролся всегда! «Мне скучно, бес…». Не дай Бог себя как-то сформулировать, это же безумие какое-то. Только в психбольнице пациенты точно знают, кто из них Наполеон, а кто – еще какой-нибудь гений… Знал бы я наверняка, что я гений – вообще ничем не занимался бы. Как говорил Толстой, писатель это великое заблуждение. Нужно обладать великим заблуждением, чтобы создать что-то стоящее. Исходя только из знания, ничего не создашь, получится одно нравоучение.

– Когда ты начинаешь скульптуру, разве ты не знаешь, чего хочешь?

– Не знаю. Что-то беру из мира, это как-то трансформируется, чтото происходит. Берешь материал, возникает какой-то порыв, желание изъявить волю по поводу идеи, с которой долго носился. Самое трудное – выразить свободу, но так, чтобы не хотеть никому понравиться, чтобы вещь не получилась «приторной», чтобы она была мощной сама по себе. По этой причине одни художники остаются во времени, а другие, которые навязывают себя публике, выпадают в осадок. Чтобы сегодня стать знаменитым, надо сделать что-то модное, пусть какуюто чепуху. В этом моментально найдут какой-то смысл. Есть такая философская формула: «Великое стремится к неповторимости, а посредственность имитирует величие». На самом деле творчество – вещь покаянная. Все время «выдавливаешь из себя раба», исследуешь себя, выколупываешь себя и убеждаешься: что в тебе, то и везде.

– Но разве художник не зависит от тех, кто его воспринимает?

– Да, всегда есть искушение подпитаться энергетикой зрителя. Но успех – это энергетическая игла: если основательно на нее сел, то жить без этого уже не сможешь.

Виктор Цой заводил стадионы и заводился от них. А когда энергетика кончилась, он тихо разбился на машине.

Тут на одну выставку приходили женщины, смотрели мои работы, потом спрашивают у смотрителей: «Дмитрий Потапов – он еще живой?». Я, когда узнал об этом, был счастлив. Для меня это показатель уважения.

– Почему из всех материалов ты выбрал не камень, не бронзу, а дерево?

– Не самый редкий из вопросов… Михаила Светлова как-то спросили, какие женщины ему нравятся, и он ответил: «Близлежащие». Дерево лежало рядом, я его и взял. Если же брать эзотерику по Блаватской, то дерево более духовно, чем минералы. К тому же я очень ленив. Бронза это хлопотно, хотя возможностей дает больше. Чтобы сделать что-то из другого материала, надо много денег.

– Некоторые твои работы хорошо смотрелись бы в городской среде…

– Это зависит от мышления воспринимающего. По моему наблюдению, чем грубее памятники, чем они «радикальнее», тем больше они нравятся людям, хотя и порождают отвратительное состояние духовности.

– При том обилии памятников, которые появились в городе в последнее время, какого памятника, по-твоему, не хватает Ульяновску?

– Я предлагал памятник Ветру.

Мне кажется, что именно здесь его и не хватает. К тому же памятника Ветру нет нигде. Но никто не зацепился за идею. Может быть, посчитали, что это сентиментально, но я считаю – необычно. Да, мои работы – «отстраненные». Человек подходит и не понимает, каким боком ему все это надо. Как перенести это в мир – вот вопрос. Неужели единственный способ – идти к власть имущим, дружитьс «тиранами»?

– В твои 40 лет какой вопрос для тебя главный?

– Быть или не быть. При переходе в зрелый возраст, начиная с 36 лет, меня просто «колбасит»: всякие неприятности, болячки вылезают. Причина? Наверно, это плата за все произнесенное, сказанное. У Даниила Андреева в «Розе мира» и у Рерихов много написано об ответственности. Ты выбрасываешь в мир какую-то формулу, свое представление о мире, и оно начинает действовать.

Меня всегда интересовало, для чего человек занимается искусством.

«Ради искусства» – это общие слова.

Искусство не самоцель.

Бывает, человек живет обычной, незаметной жизнью, потом случается что-то из ряда вон выходящее, и он обнаруживает, что в этом радикальном состоянии переступает некую грань и становится другим человеком. Так вот для художника его работы – это шаги в доказательстве жизни, ступени, по которым он карабкается. Все мы двигаемся к какому-то рубежу. При этом существуют всякие недосказанности.

Человек проживает много жизней.

Как только он выразил свое тайное, сокровенное, он больше не может ничего сделать. Поэтому – да здравствует незаконченность, она продлевает нам существование.

– Какова твоя главная тема?

– Я же сказал – состояние свободы. Некоторые думают, что они свободны в этом мире, а я думаю, что я в мире ограничен, и не стремлюсь его изменить, но пытаюсь выразить себя в замкнутом пространстве, гармонизировав его. Самоограничение дает свободу. Некоторые говорят, что я странный. Я и сам знаю.

– Почему у тебя свобода выражается в человеческих лицах и фигурах?

– Потому что это более зримо и понятно.

– Как художник, изваявший много лиц, что ты думаешь о лицах ульяновцев?

– Над ними надо еще много работать. А вообще, говорят, самые красивые лица бывают у людей перед смертью, они становятся более симметричными.

Леонардо да Винчи нанимал всяких уродцев, карликов и карлиц, кормил-поил их, они начинали кривляться, и он их рисовал. Его спрашивали: зачем? Он отвечал: чтобы понять великую красоту, надо понять великое уродство. А кто скажет, что Леонардо не писал красивые лица женщин и младенцев?