О премьере Ульяновского драмтеатра «Последняя лента Креппа» Недавно, перебирая бумаги, я наткнулся на четверостишие, которое набросал лет пятнадцать назад. Странное ощущение: словно оставил записку самому себе и теперь, спустя годы, прочитал ее. Подумалось: тот, кто писал эти строки, это я или уже кто-то другой?

Каждый человек во все минуты жизни, не занятые сном, ведет с собой внутренний диалог. Эта постоянная рефлексия – то, что отличает нас от животных. В зависимости от психического состояния и типа темперамента в голове человека может твориться все что угодно: от сдержанной беседы с самим собой, с соблюдением очередности реплик и достойной презентацией аргументов, до истерического визга, бичевания и «внутреннего мордобоя», не видимого и не слышного для окружающих.

При желании или при необходимости внутренний диалог можно зафиксировать. Способов не так уж и много. Пожалуй, он один: это дневник – в виде рукописи в тетради или в виде записи на более «технологичном» носителе, например, на магнитной ленте. Перечитывая дневник или слушая себя, свои мысли, наговоренные когда-то на магнитофон, человек продолжает диалог с самим собой. Но время – великий контрастный проявитель.

Говорящий теперь отделен от себя годами. И поэтому теперь этот разговор можно наблюдать! Такой вот вывернутый наружу внутренний диалог разворачивается в пьесе ирландского драматурга Сэмьюэла Беккета «Последняя лента Креппа», написанной в конце 50х годов прошлого столетия.

Спектакль по этой пьесе поставлен в областном драмтеатре московским режиссером Дмитрием Васильевым и ульяновским художником, лауреатом «Золотой маски» Дмитрием Аксеновым и блестяще сыгран народным артистом России Борисом Александровым. Сам актер скромно говорит, что стал всего лишь звеном, связавшим замыслы обоих постановщиков. По его словам, он уже лет пятнадцать мечтал сыграть этот моноспектакль, но решился, когда прочитал новый перевод пьесы Беккета, сделанный Васильевым.

«Последнюю ленту Креппа» условно относят к театру абсурда, хотя, на мой взгляд, абсурда в пьесе не больше, чем в самой жизни. Например, хроническое одиночество Креппа посреди мира, населенного людьми, – это абсурд или обыденность? Ну, живет себе человек и живет: тихий алкоголик, у которого, по большому счету, всего две странности – любовь к бананам и привычка записывать себя на магнитофон. Его квартира-берлога, давно (или никогда?) не знавшая женской руки и превратившаяся в «навозную кучу», завалена пронумерованными коробками с магнитными лентами. На них – он сам, законсервировавший себя и свое истекающее время в виде звука собственного голоса. Зачем он это делал? Мечтал достичь высот и документировал свои мысли для истории, для будущих поколений? Будучи эгоистом, писал записки себе, любимому, отмечая этапы большого пути, выстраивая из этих лент и коробок ступени к памятнику себе?

Или просто, однажды начав свой звуковой дневник, впал в рутину (или в психоз) и не смог остановиться?

Автор не дает четкого ответа. Его герой – странный человек, всю жизнь ходивший на службу, которую сам считал бессмысленной, а теперь – опустившийся старик с красным носом, живущий на своей «навозной куче». Крепп ставит ленту тридцатилетней давности и слушает свой-чужой голос, принадлежащий ему же, но 39-летнему. «Съел три банана и с трудом удержался от четвертого», – говорит голос, и становится понятно, что в жизни этого человека за последние 30 лет ничего не изменилось: та же грязная захламленная квартира, та же лампа под потолком, купленная как раз 30 лет назад, та же страсть к бананам, вот только походы на кухню за очередной порцией спиртного, наверное, стали чаще. «Что будет стоящего в моей жизни, когда вся пыль уляжется?» – вопрошает голос с ленты, и зритель понимает, что само время уже дало ответ на этот вопрос: ничего!

Каждый раз, когда Крепп-голос говорит о женщине, Крепп-слушатель оживляется и прибавляет громкости.

Очевидно, самое лучшее, что случилось с ним в жизни, – это женщина.

Если бы он остался с одной из тех, что отпечатались всего лишь воспоминаниями на ленте его памяти, возможно, судьба его преобразилась бы. Самый поэтический фрагмент записи, который Крепп слушает аж три раза, посвящен свиданию с любимой. «Мое лицо лежало на ее груди…» – говорит голос, и Крепп плачет. И актер плачет настоящими слезами. Знаю, что классные актеры умеют это делать, но все равно – в исполнении Александрова эпизод пробирает до костей.

«Прослушал этого глупого ублюдка, которым был 30 лет назад, – начинает Крепп новую, очевидно, последнюю ленту своей жизни. – Слава богу, все прошло». Герой мечется душою: сожалеет о загубленной жизни («Если бы все можно было вернуть назад!..

Господи, оторви его от рутины дней!»), но в конце гонит от себя сожаления («Мои лучшие годы прошли… нет, я бы не хотел их вернуть»).

То, как Крепп-Александров по ходу спектакля ведет диалог с собственным голосом, не может оставить равнодушным: он критически или одобрительно хмыкает, вставляет саркастические комментарии, негодует… Благодаря «раздвоению» беккетовского героя, у актера, играющего эту роль, появляется партнер, отчего камерное действие приобретает новое пространственновременное измерение и становится полновесно-театральным.

В спектакле, казалось бы, звучат русские вопросы: кто виноват в том, что судьба маленького человека, который тридцать лет назад, по его убеждению, достиг пика интеллекта, оказалась выхолощенной, и что теперь с этим делать? Себя Крепп не винит, он для этого слишком большой эгоцентрист, в лучшем случае винит свою «слабую веру в Господа и визгливые обращения к Провидению». На вопрос «что делать?» ответа нет, потому что время истекло, и единственно возможный ответ страшен – «ничего». Потому что поздно. Потому что всему свое время.

Как поет Газманов, «танцуй, пока молодой». Остается пустить остаток жизни, как камень с горы. В итоге герой приходит к тому, что ему нечего сказать ни себе, ни крутящейся вхолостую ленте: «Последние мечты – кому они нужны?».

Этот короткий часовойспектакль зрелище невероятно напряженное, эмоционально заряженное. В «Ленте» важна каждая деталь, вплоть до кожурки банана, о которую спотыкается Крепп.

Хорошо, что спектакль играется на малой сцене: камерная обстановка и близость к площадке, к актеру, усиливают интимность переживания. Первые пятьсемь минут актер ничего не говорит, просто ходит, открывает ящики стола, ест банан (все – из авторских ремарок), но смотреть это – интересно. В частности, еще и потому, что художник-постановщик «близко к тексту», я бы даже сказал, с любовью воссоздал атмосферу одичавшего бесприютного жилища, «навозной кучи», где доживает свою пустую жизнь Крепп.

«Последняя лента» требует от зрителя определенной смелости, потому что – каждый ли готов хоть на малую толику признать себя в Креппе? И, если такое вдруг случится, что потом с этим делать? Неизвестно, чего больше хочется после этого спектакля – напиться вдрызг или сесть и тут же пересмотреть свою жизнь. Но ревизия в любом случае неизбежна. Возможно, это как раз и имели целью и драматург Сэм Беккет, и создатели спектакля.

«Последняя лента Креппа» – одна из лучших постановок Ульяновского драмтеатра за последнее время. Ближайший спектакль – 23 февраля.