Однажды, в весеннюю раннюю пору,

Я из дому вышел, позырил окрест:

Гляжу, утопает в «подснежниках» город,

Числа им и разнообразия несть.

С-под грязных сугробов у стен и заборов

Полезли «подснежники». Тьмы их и тьмы:

Пивные бутылки и прочая «флора»,

Обильно «взошедшая» после зимы.

И, глядя на это весеннее буйство,

Не очень цензурно подумалось мне.

А, впрочем, где взять позитивные чувства,

Когда утопаешь по пояс в… таком?

Вдруг вижу: шатаясь в спокойствии чинном,

Икая, несет пузырек мужичок –

В больших сапогах, в полушубке овчинном,

В больших рукавицах… а сам с ноготок!

— Здорово, парнище!— «Пошел бы ты… мимо!»

— Уж больно ты грозен, как я погляжу!

Что пьешь-то, болезный? — «Да «перчик», вестимо;

Сам — чистый, а бате водой развожу».

Вдали раздавались ругательства папы…

— А что, у отца-то большая семья?

«Семья небольшая, лишь два человека

Всего мужиков-то. Но каждый — свинья!».

И, будто своим же словам в подтверждение,

Небрежно харкнул мужичок-с-ноготок

И, лихо ругнувшись, привычным движеньем

Метнул на дорогу пустой пузырек…

…Похоже, напрасно, стихи вы писали,

Увы, Николай Алексеич, увы,

Поскольку потомки, пардон, не «всосали» –

Чему научить собирались их вы:

«Играйте же, дети! Растите на воле!

На то вам и красное детство дано,

Чтоб вечно любить это скудное поле,

Чтоб вечно вам милым казалось оно».

…Они и резвятся, играючи, дети

(иным уж давно далеко за полста,

и я не подарок — я тоже из этих),

Вовсю оскверняя родные места.

И стонет оно, наше «скудное поле»

(и стон этот слышен в зловонье немом),

Поскольку по пояс (а то и поболе!) –

Как снегом – завалено нашим дерьмом.

И, глядя на буйство помоечных красок

Нет-нет, да задащь себе вечный вопрос:

А кто убирать-то все будет, Некрасов?

P.S. И Пушкин с лопатой поможет, небось…