Здравствуй уважаемая редакция!

Если я все правильно понял, то наступающий кризис страшит руководство страны только возможностью социального взрыва.Так вот, хочу заверить президента, что за деревню и в малые города России, где проживает добрая половина электората страны, можно не беспокоиться до тех пор, пока стабильны и приемлемы цены на сахар, дрожжи, «Трояр» и другие спиртосодержащие технические жидкости. И это не пустые слова, это вывод, сделанный на основе многолетних наблюдений.

Мне 48 лет. Образование высшее медицинское. В партиях не состоял и не состою. Живу в поселке, работаю во втором по величине городе Ульяновской области. Пользуюсь исключительно общественным транспортом: на одном автобусе добираюсь из села в центр Димитровграда, на другом – по городу. Соответственно, о житье-бытие, как сельчан, так и горожан знаю не из газет и ТВ.

Я не психиатр, но изучаю именно душевное состояние общества. О стариках и детях не буду – за них, открыто и величаво страдают не только члены партий и правительства, но даже звезды эстрады. Сейчас о людях среднего возраста, которым впору придать статус «жертв экономических репрессий 1987-2008гг». Значительная часть нынешних 50-летних не стали радостью на старости своим родителям, не стали опорой для своих детей и внуков. Нам ЕЩЕ не платят пенсий, но УЖЕ не принимают на работу.

Как следствие, выпало связующее звено «между прошлым и будущим». Отсюда большинство проблем нынешней России: алкоголизм, наркомания и, как следствие, прогрессирующая деградация населения. И это, вроде как, плохо. С другой стороны, социальная смерть, которую уже можно смело констатировать населению России – это залог вечной политической стабильности.

Предлагаю вашему вниманию несколько невыдуманных историй, они информативнее данных любых социологических исследований.

ОХОТ А

7.30 утра, спешу на автобусную остановку. Соседка, пятидесяти лет, нигде

не работающая из принципа, но уже выпивши, забавляется с ничейной собакой. После

взаимных пожеланий доброго здравия, общаемся.

– И охота тебе, вот так: каждое утро в город ездить?

– Так ведь на работу!

– Вот я и спрашиваю: и охота тебе?

В глазах, искренне соболезнующей женщины, неподдельный интерес. В моих очах, наверняка, – недоумение и … тоска, напополам с завистью.

ПРЕПЯТСТВИЕ.

Начало девятого утра, трясусь в муниципальной «двойке». Умеренно опаздываю. Рядом усаживается пышущая здоровьем дама бальзаковского возраста. Расположив некогда белую хозяйственную сумку большей частью на мои колени, мадам долго и уважительно разглядывает папку для бумаг. Затем, культурно – в кулачок, откашлявшись, заводит беседу.

– На работу?

– На нее самую.

– Меня к себе не возьмете, а то я уже четвертый год не могу устроиться?

– Смотря, что вы умеете делать.

– А что хочешь … хоть полы мыть. Только чтобы в 14.30 я уже дома была.

– Дети, внуки?

– Да нет, – с досадой, – «Черная жемчужина» начинается.

Увы, при всем понимании сложности ситуации, таким режимом трудового дня,

обеспечить не могу. Оба сожалеем.

ПЕЙ ПОКА ЕСТЬ

7.40. Маршрутное такси «в город». В салоне микроавтобуса – взвесь густого перегара

и только что употребленного самогона. И это притом, внутри всего два пассажира и

оба – женщины. Девушка лет шестнадцати уронила голову на поручень соседнего

сиденья, ей очень нехорошо. Старшей, что-то около сорока, напротив, очень даже

хорошо. Мало того, ей страшно весело.

– Что плохо? На столе полбутылки стояло,

думаешь, папка тебе оставит? А ведь говорила тебе, похмелись.

Мама дает дочери мастер-класс выживания: выпей пока есть что налить.

– СЧАСТЛИВЫ ВМЕСТЕ

– Нинка на лавочке, хохоча, рассказывает что-то подружайкам.

– – Над чем смеемся, дамы?

– – Вчера отмечали Вознесенье, выпили, конечно. Толька отрубился, а мы с мамой еще посидели. Потом, смотрим, а он лежит и не дышит. Ну, думаем, все – помер. Мама говорит: давай чем-нибудь накроем, пусть до утра полежит. Оттащили в угол, накрыли телогрейками и старым матрасом, дальше сидим, обсуждаем, что, да как. А Толька, вдруг, как заорет: что хоронить собрались? Не дождетесь. Мы так смеялись. Пришлось еще за бутылкой сбегать.

– «Мама» – это свекровь Нинки, то есть 50-летний Толька ее родной сын. Пенсия мамы в 2 тысячи рублей являлась основным источником существования семьи. Нинка работала уборщицей в пекарне за 500 рублей в месяц. Тольке, работавшему оператором на птицефабрике, начисляли 1300 целковых, но выдавали «зарплату» курами. Продать их можно было с трудом и только себе в убыток: магазинах, курятины произведенной тем же Анатолием, на такие деньги можно было купить в полтора раза больше.

Птицефабрика, как переходящее красное знамя, долго ходила по рукам и наконец-то дала дуба. Толику сказочно повезло: устроился дворником в большую частную «контору» с окладом в 3 тысячи рублей. И жалованье стали выдавать НАЛИЧНЫМИ! Дабы не упустить счастья муж закодировался, жена завязала из солидарности. Сейчас живут хорошо. Толика недавно повысили до старшего дворника, соответственно получать стал больше – аж на 2,5 тысячи рублей. И наличными! Нинка, почувствовав себя обеспеченной дамой, бросила работу и даже перестала сажать картошку. За самогонкой больше не бегают – сами гонят, но не для себя – для «знакомых». Любо дорого смотреть, как эта счастливая пара, нарядившись в обновки, приобретенные в советское время, сидит на лавочке перед домом и лузгает семечки. А вы спрашиваете, что надо сельчанину для полного счастья…

Юрий САМАРСКИЙ, Мелекесский район