Здравствуйте, уважаемая редакция!

Приближается великий праздник – День Победы, 9 Мая. Сейчас мне уже 75 лет и я решилась написать о своем военном детстве.

Когда началась война, мне было 8 лет. Жила я тогда в Краснопресненском районе Москвы. Во дворе отрыли щели, где мы прятались во время налетов немецких самолетов. Был приказ об эвакуации стариков, детей. В середине июля 1941 года нас отправили в эвакуацию в Казань.

Наша семья – бабуля Елизавета Федоровна, моя мама Антонина Александровна, ее сестра тетя Наташа и две ее доченьки – Майя (3 года 5 месяцев) и Тамара (1 год 8 месяцев). Погрузили нас в товарные вагоны. Ответственные за отправку эшелона предупреждали о том, чтобы мы никого не подсаживали в вагоны. Нас провожали папа и братья Игорь (он погиб под Смоленском 13 января 1942 года) и Олег (у него была бронь, он работал в институте ЦАГИ им.Жуковского). У меня перед глазами сейчас вся эта картина – ревущие дети, плачущие взрослые. Ведь никто не знал, увидимся или нет. Ехали в основном ночью. Днем стояли. В первую очередь пропускали составы с ранеными. Помню, как на остановках мама и тетя Наташа бегали и спрашивали, нет ли в вагонах брата и дяди Мити (мужа тети Наташи).

Были слезы и надежда на то, что, может быть, что-то узнают. До Казани, как нам обещали, нас не довезли. Видимо, нужны были товарные вагоны на более важные цели.

Наш эшелон остановили ночью среди поля, а уж на рассвете стали подъезжать подводы и стали разбирать.

Станция называлась Урмары. Привезли нас в деревню Салтыганово. Поселили в свободную избу. Был уже сентябрь. Через несколько дней меня мама проводила в школу. Это была обычная большая изба, в которой было три ряда парт – 1-й, 2-й и 3-й классы.

Ребята приняли нас настороженно и с любопытством. Учительницу звали Зинаида Петровна, а вот фамилию забыла.

После уроков ходили в поле работать – подбирали колоски, плети гороха, убирали морковь, свеклу. Помогали собирать выкопанный картофель.

В дубраве собирали желуди для свиней. Очень рады были, когда посылали на уборку картошки. Ведь мы были голодные, всегда хотелось есть, а там можно было испечь картошку и поесть вдоволь. Помню, собираешься в школу, а поесть нечего. У нас была кружка эмалированная, мама вскипятит воду, изотрет одну картошку и заварит в кипятке, получался клейстер, выпью его – и в школу. Мама смотрит на меня и плачет. Когда я уже сама стала матерью, то поняла, что для матери нет ничего тяжелее, чем смотреть на голодного ребенка и знать, что ничего не можешь сделать.

Часто ходила ночевать к школьной подруге Нюре. Мама отпускала с удовольствием она знала, что буду сыта. Тетя Марина, мама подружки, в русской печи варила чугун картошки, давала по кружке молока, и мы сытые шли в школу.

Спали мы на полатях, это было ново и интересно.

Помню, на октябрьские праздники нам, ученикам, сварили картофельный суп, мы так были рады, особенно эвакуированные. У деревенских были огороды, свои овощи, да и живность какая ни на есть.

Зима 1941-42 года была очень холодная. Идем в школу, а воробышки изредка падают замерзшие. Топить избу было нечем, только соломой, ее нам давали со скотного двора. На следующую зиму нам выделили делянку в лесу, где мама и тетя Наташа пилили деревья. А какие из них пильщики – всю жизнь прожили в городе. Жить было очень трудно, ходили побираться. Придешь в избу, встанешь у двери и ждешь, когда пригласят к столу остатки поесть, а то дадут пару картошек и кусок хлеба с лебедой.

Скорее домой, на всех по капельке разделят – и то радость.

Весной, рано поутру, когда земля на картофельном поле еще не совсем оттаяла и видна ботва, палочкой выкапывали мерзлую картошку. Бабуля пекла из нее лепешки, они были цвета глины, но такие вкусные!

Мне и сейчас кажется, что в то время не было ничего вкуснее.

Ходили собирать спелые головки клевера, лебеду, желуди. А мы, ребятня, в костре их пекли, и были они очень вкусные (так нам казалось).

Рядом с нашим домом жила старенькая-старенькая баба Поля. Осенью, когда поспевала тыква, она нас приглашала к себе (это я и две сестренки – Майя и Томка). В русской печи парила тыкву, затапливала молоко. Выставит на стол большую глиняную миску, нальет по кружке молока, а сама сядет напротив нас, подопрет щеку кулачком и смотрит, а у самой слезы по морщинистым щекам: «Ешьте, а вы, ребятишки». Народ был добрый, отзывчивый.

Когда поехали в эвакуацию, думали, что война будет недолго. Теплых вещей взяли – только необходимое. Зима была студеная, а на ногах только ботики. Вот мама мне сшила бурки, а они косили набок. Ребята деревенские смеются – у них-то валенки. Я приду домой, реву. Мама говорила: «Дочурка, не плачь, кончится война, приедем домой – и у тебя будут валеночки. Ведь дети у себя дома».

В эвакуации мы пробыли до августа 1944 года, потом папа прислал нам вызов и пропуск в Москву. Когда мы собрались уезжать, жители все с нашей улицы вышли нас провожать. Принесли кто что мог: помидорки, огурчики, репку, а кто и по яичку. Такой поступок со стороны жителей, когда сами-то жили в бедноте, говорил о доброте, сочувствии, сострадании и широте души.

Прошло 30 лет с той поры, и в августе 1974 года я, мой сын Игорь и племянница Марина побывали в той деревне Салтыганово. Перед этим я списалась с Шурой Тумановой (по мужу Архиповой). Встретили нас, как самых дорогих, родных. Ее муж встретил на станции Куланга на повозке, а от деревни – 35 км. Приехали домой, а у Шуры на столе хлеб из русской печи, пироги, огурчики, помидорчики, мед и другие деревенские яства. Погостили мы у нее неделю. Каждый день она старалась приготовить что-то новое. Варила свое пиво, топила баню, качала мед. Ходили за родниковой водой на Гремячий ключ. Он тогда был в глубоком овраге.

А сейчас овраг стал неглубоким, видимо, просто мы состарились. Ребята от всего были в восторге, а особенно – сын.

Он с внуком Шуры ездил в ночное пасти коней. Первый раз верхом на лошади.

Проводили опять всей улицей. А в день встречи были одноклассники, все повзрослевшие, многодетные. Было много разговоров, воспоминаний о военном детстве, слез печали о погибших и слез радости от встречи.

С уважением, Ираида Ионовна ЧУМАКОВА, ветеран труда.