И о многом другом в рассказах его невестки, художницы Елены Николаевны Холодилиной-Пластовой семье Пластовых был какой-то период, когда после смерти отца и многих других неприятностей, связанных с революцией, его мать не могла здесь жить и уехала. На Аркадии оставалось все хозяйство и, прежде всего, – корова.

И был такой момент. В русской печке он томил горшок топленой сметаны. И однажды приходит и видит, что кот эту сметану ест. Аркадий, конечно, рассердился, но делать нечего – после кота уже есть нельзя.

Оставил этот горшок, и кот два дня эту сметану лопал. Поест-поест и рядом ляжет. Распух до невозможности. Пластов приходит, а кот лежит дохлый. Жалко кота, но что делать, он взял его и выкинул на навоз. Кот лежал там два дня, а потом пришел домой.

У Пластовых всегда была корова.

Это помогало им выжить во время войны. И они многим помогали.

***

Во время войны нельзя было купить билет на поезд. Аркадий Александрович, как и другие, садился на проходящий до Москвы, пока он на минуту останавливался, и ехал на подножке. Так он вез, например, картину «Фашист пролетел».

Нужно было держаться за поручни. (Руки у него были обморожены.) Чтобы руки не разжимались, если случайно заснет, он себя привязывал к поручням ремнем. (Этот ремень сохранился.) И вот он в какой-то момент задремал, барабан с навернутым холстом соскользнул и стал биться о шпалы. Он попытался подтянуть барабан к себе, но понял, что одной рукой не справиться. Рядом висел мужик, он его попросил: «Помоги!».

Вместе они вытянули картину.

Мужик спрашивает: «Чего там у тебя?». Пластов говорит: «Чертежи.

Новая пушка». Он знал, что если скажет «картина», его не поймут, тут, мол, и людям негде поместиться. А так его пустили в тамбур и в Рузаевке даже протолкнули в вагон.

Потом картина «Фашист пролетел» висела в зале заседаний Тегеранской конференции.

***

Однажды Пластова в вагоне просто убивали. Он сел на поезд до Москвы, протиснулся в тамбур. Ночь, полно людей, какой-то мужик стоит рядом. Начинает до Пластова «докапываться»: кто такой да зачем едешь.

Слово за слово, Аркадий Александрович понял, что тот его сейчас начнет грабить. И, видимо, что-то резкое ему сказал. Тот ударил Аркадия Александровича чем-то тяжелым по голове, открыл на полном ходу дверь и хотел его сбросить. Но Пластов был крепкий человек. Они сталибороться, и на повороте состава Аркадий Александрович этого бандита вытолкнул.

Сам он истекал кровью. Женщины стали стучать в вагон проводнице. Та открыла и пустила его в вагон.

Доехали до Рузаевки, он побежал в здание вокзала, в медпункт: – Перевяжите!

Тетка ему отвечает: – Мы только со своими бинтами перевязываем. Давайте бинт, я Вас перевяжу.

Он как даст кулаком по столу! У нее все пузырьки подпрыгнули.

– Давай быстрее, а то поезд уйдет!

– Да что вы такие все нервные?!

Ну, ладно-ладно, щас…

***

Аркадий Александрович рассказывал, как они с московскими художниками праздновали победу. Там у них на Масловке, напротив мастерских, была забегаловка, которая называлась «гадючник». Художники там все время бывали, ни одного события не обходилось без того, чтобы не посетить это заведение.

И вот 9 мая 45-го года, шум, гам (я сама помню то ощущение неизбывного счастья, когда хотелось кричать, петь и всех целовать), художники все собрались в мастерской у Аркадия Александровича, устроили какой-то стол, Пластов с кем-то еще пошли в этот «гадючник» и купили целое ведро водки.

Виночерпием доверили быть Пластову: «Пусть будет Аркадий, он мало пьет и никого не обидит». Наливал он «старорежимным» серебряным половником и в пылу застолья не заметил, как водка почти кончилась – осталось совсем на донышке.

Тогда он говорит: – А я сейчас это выпью!

Взял ведро и остаток прямо оттуда допил. Все засмеялись, закричали: – Смотрите, Пластов водку ведрами пьет!

Все закончилось, гости разбрелись кто куда. Кто ушел к себе, кто прямо здесь уснул. Пластов смотрит, а мастерская полна всякой всячины калош, каких-то шляп, беретов. Чье это все? Ну ладно, потом разберемся. Пошел на Красную площадь, вернулся, лег спать. Утром приходят вчерашние гости: – Аркаша, у тебя ничего не осталось?

Снова скинулись, снова отправили гонцов в «гадючник». И долго-долго растаскивали потом эти калоши, шарфы и шляпы.

***

У Пластовых – огромная библиотека и начитанность необыкновенная.

Вдоль широкой кровати Аркадия Александровича – тоже полки с книгами. Дневники Ван Гога, Суриков, Врубель, Менье, Делакруа. Помнил, где что, без конца перечитывал, обязательно перед сном долго читал.

Читал все газеты, его все интересовало. Практически он был далек от политики, хотя его и избирали депутатом. Но он столько помогал людям, что на второй срок его уже не выдвинули, сказали: «Не надо этого Пластова».

Был в курсе всех дел в стране и за рубежом. Переживал, возмущался: «Гады, да что же они сделали?».

Оказывается, где-то в Киргизии, в горах, какое-то стадо вовремя не убрали, и 300 овец погибло, их засыпало снегом. Он это все себе представлял: как их заваливает снегом, как они умирают… Нянька (Екатерина Васильевна Шарымова, добрый ангел семьи Пластовых. – Г.Д.), говорит: «Ну, ладно тебе, чего ты переживаешь? Начальство, чай, знает».

Такой он был ранимый…

***

Ощущал ли он себя великим? Всю жизнь, пока не появился телефон, Аркадий Александрович писал жене письма. Поразительные письма. Он описывал, как работает над очередной картиной, какие мысли у него возникают, как трудно с картинами расставаться.

Проскальзывала гордость: «Вот вчера было открытие выставки, можешь меня поздравить, меня все хвалили, народ толпился около моих работ, ну что ж, и я поработал». Но это самая высокая хвальба была.

В Москве у него была, конечно, совсем другая жизнь. Ни одной выставки он не пропускал. Все время ходил в Третьяковскую галерею. Говорил: «Пойду к великим старикам».

Очень любил Сурикова, Врубеля, очень ценил Ге. К Репину относился спокойно, но тоже уважал.

***

Были в их жизни святые моменты. К таким относилось рождение теленка и открытие окон весной. Когда рождался теленок, его помещали в доме, привязывали шлею из чулков к какому-нибудь сундуку. Так он жил, подрастал и наконец по ночам начинал этот сундук таскать. Грохот был страшный, все просыпались.

Аркадий Александрович сердился, я себе под нос бурчала: «Скотоводы».

Нянька тогда говорила, что вот, пора его продавать, кто-то ее уже спрашивал. (Деньги, вырученные за теленка, «телячьи деньги», всегда оставались у няньки, это тоже было святое дело.) А Пластов отвечал: – Погоди еще немного, я его еще попишу.

***

Поскольку держали корову, надо было заготавливать сено, где-то восемь-девять возов. Косили Аркадий Александрович, Коля (сын Пластова, художник Н.А.Пластов, муж Елены Николаевны. – Г.Д.), и приглашали еще трех-четырех знакомых стариков.

Это было как праздник. Нянька специально к сенокосу пекла пироги, на велосипеде туда все отвозила.

А вечером бывало большое застолье: щи, картошка, сало, соленья. Водку пили из длинных стаканов – граммов под 300, они назывались «чулки».

«По чулку, потом еще по чулку…» Водка была магазинная. Пластовы никогда не покупали ничего ворованного, самогона никогда не было в доме. Мы были юридически чисты.

Иной раз нянька приходила и начинала шептать: – Мать, там продают фанеру недорого. Давай купим.

Пластов услышит: – Что-что вы там говорите? Фанеру? Краденую? Ни в коем случае!

– Но все покупают… – Всем сходит с рук, а нам не сойдет.

***

Когда были чешские события 1968 года и наши ввели танки в Прагу, Аркадию Александровичу сказали, что от Союза художников нужен «отклик». Он говорит: – Ну что вы? Я не политик. Зачем это?

Долго они его уговаривали. А там совпало, что проходил съезд Союза художников, и ему говорят: «Скажите тогда для передовицы, как Вы к этому съезду относитесь, о художниках расскажите».

Он это сказал, никаких вопросов насчет Чехословакии не было. Выходит через какое-то время газета. Открываются кавычки, идут его слова… А дальше – как будто бы тоже ему принадлежащие фразы, осуждающие «попытку контрреволюционного мятежа».

Боже, как он переживал! Звонил в редакцию, хотел протестовать. Коля сказал: «Не надо». Нельзя было тогда.

***

Когда сообщили, что на Луну направлена наша автоматическая станция, для нас это было невероятным событием. Ночью мы спать не могли.

Около часу ночи вышли на улицу: луна, сугробы, Прислониха мертво спит.

Аркадий Александрович ужасно нервничал: – Ну, ты подумай! Луна – символ поэзии и вдохновения! И вдруг там какая-то железяка ползать будет!

Нас было трое: Аркадий Александрович, Коля и я. Взяли собаку, взяли ружье. Пластов не сводил глаз с Луны: «Смотри, смотри, Коляк!».

Вдруг – бах! Коля выстрелил: ну, как это, такое событие, и все спят?! Три раза стреляли. Потом пришли домой, долго говорили, выпили. Аркадий Александрович все переживал: – Ну, как это? Была Луна, и вдруг все нарушено…

***

Односельчане приходили к Пластову просить деньги взаймы. Если большая сумма, он всегда спрашивал: – Зачем тебе?

– Вот, корову купить.

– Пожалуйста.

Если были деньги, давал.

Одна пришла: – Телявизор купить… Они пошел-поехал: – У тебя дети, ты их что, учить одевать не будешь? Не дам на «телявизор».

Поэтому тех, кто брал на такие вот вещи, нянька подговаривала: – Не сказывай, на что. Скажи: поросенка купим.

Нянька была чудо. Остроумная очень. И она была связующим звеном – она всех знала, и ее все знали.

Если кто хотел познакомиться с Пластовым, ему говорили: «Первым делом понравься няньке. Если ты ей понравишься, то считай, дело сделано». И если она чувствовала, что пришел человек, искренне интересующийся, то даже упрашивала Пластова: «Ну, прими, я сказала, что на пять минут». Но если она видела, что человек из праздного любопытства ломится, то всегда говорила: – Ой, только что уехали в Комаровку. Опоздали вы минут на десять!

Может, и заночуют там.

А Пластов сидит в мастерской, как мышь, запертый. Она ему стучит: – Это я. Уехали. Пять рублей гони.

***

Когда Аркадий Александрович уставал работать, он приходил в дом и просил няньку: – Я прилягу, а ты смотри, если засплюсь, меня разбуди. Семь минут, ну десять… Она говорит: – Ладно уж, пятнадцать!

Засыпал мгновенно, а нянька всегда чуточку прибавляла. Он просыпался и сердился: – Ну почему? Я же должен работать!

Все время он был в работе. Я не знаю, мог ли он думать о пустяках?

Все было связано с искусством. По вечерам летом мы иногда сидели у двора. Смотрели, как возвращается стадо, просто разговаривали на свежем воздухе. Вот однажды сидим, уже сумерки. Закат догорает. Он смотрит на кусты сирени на фоне заката: темные на оранжевом. И мне говорит: – Ты погляди, какой изысканный момент. Какая задача для художника!

Записал Геннадий ДЕМОЧКИН.

Прислониха – Ульяновск. 2004-2006 гг.