Продолжение темы. В предыдущем номере в статье «Не валяйне дурака» была поднята тема несправедливого отношения к деревне. Почему губим её? Кто ответит за это?

Каких только имен ни напридумывали наши предки своим селениям! Калда, Мура, Савадерка, Хомутерь… Это Барышский район. А разве в Кузоватовском названия иных деревень понятнее сегодняшнему человеку? Еделево, Ерыкла, Шемурша… Однако в топонимике, в историко-культурном облике этих мест прослеживается определенная система, гармоничность. Если бытует, к примеру, Старая Бекшанка, значит, должна существовать и Новая. И коль наличествует Мордовская Темрязань, должна быть в наличии и Русская. Так оно и есть.

Одноименные соседки

В энциклопедиях, исторических очерках и прочих краеведческих материалах Русская Темрязань, иначе говоря, кузоватовская, встречается чаще, нежели Мордовская (барышская). Неудивительно: первая куда больше связана с важными событиями, яркими личностями.

…В августе далекого восемнадцатого года прошлого века за сельской околицей шел многочасовой бой: белогвардейская пехота штурмовала позиции артиллеристов Инзенской дивизии. Пушкари отступали. Захваченные в плен были расстреляны в чистом поле. Их похоронили на деревенском погосте, в братской могиле. На месте расстрела пятьдесят пять лет спустя поднялась монументальная тринадцатиметровая колонна.

Русская Темрязань – родина Героя Советского Союза И. Давыдова. В 1945-м Иван Васильевич, будучи заместителем командира стрелкового корпуса, участвовал в Берлинской операции. Генерал погиб при взятии города Потсдама.

Побывал я как-то летом в здешних местах и зашел к вдове А.Корытиной, коренной темрязанке. Услышал от нее печальное:

– Как городошные фигуры, повышибал из села самых крепких мужиков 37-й год. Только те игры были жестокими, кровавыми. Осиротели дети, вдовы, матери.

Лет 15-20 назад стала сиротой у родного государства сама Темрязань. Кто-то из работоспособных переехал на станцию Налейка, кто-то подался в город.

Давно уже нет того дома, где родился генерал Давыдов. Позабыто людьми братское захоронение красных артиллеристов: большая надгробная плита – в бурьяне, как и многие другие могилки. Стали считать мы с Анастасией Павловной Корытиной оставшихся в родных стенах, вышло всего-то тринадцать душ.

Схожая история у соседней деревни – Мордовской Темрязани.

Краса в Киржачах

Сегодня в Барышской Темрязани остались лишь два воина Великой Отечественной: Никифор Алексеевич Сайгин и Елена Терентьевна Сидорова.

На старых фотографиях Елена Терентьевна – в хорошо подогнанной военной форме. Ну, впрямь писаная красавица, что сама Мадонна с картины. Только краса-девица – не в изящных туфельках, а в грубых сапогах-кирзачах.

…На 22 июня в районе объявили воскресник. В селах, деревнях и поселках люди с утра вышли на работу, принялись “латать” дороги. Кто на лошади с телегой, кто-то сам, как коняга, – с тачкой; у одного лопата в руках, у другого – обоюдоострый стержень – лом.

Елена с товарками в полдень пошли на луга. Подоили коров, колхозных и своих, возвращаются, а навстречу – Иван Чадаев. Лена не на шутку испугалась:

 Что случилось?

 Война.

Короткий митинг, суровые лица колхозников.

Иван Чадаев, Григорий Сайгин, Емельян Родионов, два брата Сычевых сразу же ушли на фронт. На следующий год призвали Василия Григорьева, Игнатия Сидорова… Дошла очередь и до девушек.

Елена Сидорова попала в девичье “царство”: солдатами – одни девчата, командирами – строгие, уже немолодые мужчины. Началась служба во ВНОСе, по-иному, в войсках наблюдения, оповещения и связи.

Как ни готовились к встрече с врагом, все равно вышло неожиданно. Сначала гул в небе. Елена поняла: самолетов много. Чужие… По телефону сообщила оперативному дежурному. И прыгнула в окопчик.

Первые взрывы бомб. Тут Елена воочию убедилась, что война хватает жертвы наобум, по собственной прихоти. Только ее подружка выскочила из окопа, чтобы перебежать в блиндаж, – опять разрывы. Земля вся покрылась тучами пыли, запахло гарью. Чуть притихло, высунулась Елена из укрытия, глядь, подругу уже несут санитары на плащ-палатке.

Сейчас Елене Терентьевне восемьдесят седьмой год. Слышит совсем плохо.Эта проклятая война меня навсегда оглушила, считает бабушка.

Женская доля

“Все для фронта, все для Победы!” – смысл этих слов Мария Сайгина испытала на себе. Работала на колхозных полях от темна до темна, знала: каждое зернышко солдатский котелок полнит.

Рядом – такие же солдатки и вдовы. Пахали, сеяли, серпами жали хлеб, молотили и отвозили зерно в Барыш. Пасли скот, доили коров, молоко везли в райцентр. Ежедневная норма – каждой выжать серпом по пятнадцать соток. Мария и другие стахановки жали по 25-26.

Для многих семей настоящим бременем стал сельхозналог; каждому личному хозяйству полагалось сдать за года сорок кило мяса, десять – топленого масла, сотню яиц, восемнадцать пудов картофеля, по килограмму шерсти с овцы да еще триста рублей наличными. И если некоторые солдатки, вдовы ли замешкались с этим налоговым делом, в село являлся уполномоченный от района – высокий здоровенный мужик, невесть по какой причине оставшийся в тылу. И начинал измываться. То отберет у женщин коров, запрет где-нибудь в сарае, и несколько дней семья не видит молока; то соберет подростков да примется их мордовать за то, что с голодухи сбежали из фэзэошной школы или с лесоповала.

А еше темрязанских мадонн посылали строить оборонительную линию, в просторечии эту обязанность нарекли трудповинностью. Противотанковый рубеж возводили в районе Лесного Матюнина. Опять те же лом, лопата и тачка.

Кто-то ходил на работу в соседнее Поливаново, в леспромхоз, кто-то – на железную дорогу. Днем вдовам, солдаткам некогда было предаваться горю. Если не они, то кто же вырастит хлеб, построит защитные укрепления, кто подымет на ноги детей? И только ночи оставались для слез. Утром бригадир расскажет о задании на день, о военной сводке и закончит, как обычно: “Ну, бабы, – в бой!”

Огромной силой и стойкостью одарила жизнь темрязанских женщин: Куфтину, Бритенкову, Верхову, Нефедову, Григорьеву, Родионову, Егорову, Калинину… Всех не перечесть.

На нейтральной полосе

Сто лет тому назад в Мордовской Темрязани жило-поживало почти 1300 душ – 274 двора. Потом село стало прирастать людьми: частных усадеб уже за три с половиной сотни.

Как и в соседней кузоватовской тезке, опустошение деревни (именно так, иначе не скажешь) пошло с начала восьмидесятых годов.

Не стало школы, распалась бригада лесоводов, рабочих мест – единицы. И состарилась Мордовская Темрязань. Четверть века тому назад тут проживало почти 600 человек, сейчас не наберется сотни постоянно живущих; шесть десятков домов с дымком над трубами.

Основное население – старики: инвалиды труда, пенсионеры, вдовы.

Анна Ивановна Воронцова, Варвара Семеновна Родионова,

Мария Ивановна Сайгина, фронтовичка Елена Терентьевна Сидорова… Живут очень скромно, на стариковской пенсии. Не уезжают из Темрязани: считают, нельзя бросить все это – заснеженные зимние леса, шелковые летние травы, прудовую синь, родные стены, срубленные руками мужей.

Неспокойно и тревожно у них на душе. Совсем как на войне. Фронтовики знают, что самым опасным местом считалась нейтральной, ничейная полоса. Оказаться на ней страшно. Она напичкана минами, заграждениями и ловушками, просматривается и простреливается с той и другой стороны. К нашему всеобщему стыду, бабушки из Мордовской Темрязани оказались как бы на нейтральной полосе. Поливановской мебельной фабрике не до них. Железнодорожная станция сама бьется за свое существование. Частники, новые хозяева тамошних предприятий, не считают темрязанских своими. Оттого и смотрят ветераны с тревогой в завтрашний день

Евгений ШУРМЕЛЕВ