Директор ульяновского научно-исследовательского центра «Регион» Елена Омельченко вошла в число 30 самых влиятельных российских экономистов и социологов 2000-2010 годов.

этот своеобразный рейтинг доктора социологических наук, заведующую кафедрой социологии филиала ГУ-ВШЭ в Санкт-Петербурге и кафедрой рекламы УлГУ включил журнал «Русский Репортер».

Приехав в Ульяновск из Санкт-Петербурга, Елена Омельченко уделила время «Симбирскому курьеру», чтобы рассказать нашим читателям о гамбургском счете с коллегами, родовой травме отечественной социологии, секретах молодых от взрослых и социологов от власти.

Нужно покаяние

– Елена Леонидовна, ваше попадание в число самых влиятельных ученых для вас самой было неожиданным?

– Я даже не знала, что такая публикация будет. Существуют рейтинги искусственные, политические, срежиссированные, а есть такой принцип – «гамбургский счет», – когда профессионалы анонимно оценивают друг друга. В данном случае было именно так, я тоже участвовала в опросе, но не знала его цели, а потом обнаружила себя в итоговом списке. Для меня это было абсолютной неожиданностью, конечно, очень приятной.

– В одном из интервью вы говорили, что «давно назрела потребность в настоящем критическом переосмыслении отечественного социологического опыта и своего рода покаянии». В чем нашей социологии необходимо покаяться?

– Воздухом для социологии является достаточно свободное социальное пространство.

Мы работаем с мнениями людей. Чтобы они высказывались более-менее открыто, они не должны находиться под прессингом – идеологическим, пропагандистским или другим.

А в СССР социология начала развиваться в русле подтверждения прогнозов и идей, выдвигаемых партией, как некая служба, обеспечивающая правильность партийных выводов. Такая сервисная наука, которая не свободна от политического давления. Это я называю родовой травмой отечественной социологии.

– И сейчас последствия этой травмы ощутимы?

– В советское время социологических факультетов и кафедр не было, в зачаточном виде они формировались на кафедрах научного коммунизма. Затем кафедры научного коммунизма стали преобразовываться в кафедры социологии. Соответственно, первый корпус российских социологов – это научные коммунисты. И их социальный опыт продолжает передаваться.

Российской социологии сложно преодолевать представления о возможностях и пределах этой дисциплины и ее предназначении. И в общественном сознании это тоже воспроизводится. Люди привыкли к тому, что они никак не влияют на принятие политических решений и что социальные исследования – это не всегда правда.

Критический метод

– Вы сказали о двух сторонах – социологах и населении. А как ведет себя третья сторона – власть? Ведь утилитарная задача социологии – показать, что происходит в обществе, чтобы с учетом полученной информации государственные институты приняли обоснованные решения. Или власть продолжает пытаться результаты социальных исследований обернуть в свою пользу?

– В какой-то степени социология по определению выступает как оппозиция власти. Обращаясь к мнению населения, разных групп, она становится источником достаточно достоверной информации о том, что в обществе происходит. И это не всегда отвечает интересам господствующей элиты. Даже в самом открытом обществе, потому что любая власть очень далека от нужд и чаяний народа и часто политические программы имеют целью преобразование реальности в направлении интересов их создателей.

Социология вообще – это критический метод по отношению к власти. И то государство, которое это понимает, дает возможность этому рупору звучать. А та власть, которая видит в этом опасность или не видит пользы, каналы перекрывает. У нас в стране – серединная ситуация. У нас не Ирак и не Афганистан, где никому не интересно, что народ думает, но у нас и не развитые западные общества, где опросные результаты используются для принятия решений.

С другой стороны, может быть, не всегда нужен большой интерес к результатам исследований. Некоторые социологи считают, что прямой разговор с властью даже вреден.

Какие-то интересные вещи, которые нам удается распознать, будучи обнародованными, могут быть использованы против тех сил, о которых мы говорим. В частности, исследования гражданских инициатив, правозащитных движений, антифашистов.

Например, у нас была серия исследований патриотических настроений. И одним из открытий было, что понятие малой родины исчезает. Чувство патриотизма нынешнее мало ассоциируется с территорией, на которой человек живет. С одной стороны, есть стремление гордиться, осознать свою идентичность, а с другой – сравнение с другими странами или регионами оказывается не в пользу родного места. Такие вещи властью не будут с восторгом приняты, потому что государственные молодежные проекты как раз нацелены на формирование местечкового локального патриотизма. Это важно с точки зрения государства, чтобы было кому работать на заводах и полях и так далее. А это знание неудобно.

– Но оно нужно власти.

– Да, нужно, чтобы это исправить. Но намерение власти исправить происходящее так, как ей нужно, в какой-то момент может прийти в противоречие с интересами людей, которых мы исследуем.

На первом месте потребление

– Научно-исследовательскому центру «Регион», который возглавляете, в этом году исполняется 15 лет. Как он появился в нашем городе?

– Нас учредил УлГУ, за что спасибо Юрию Полянскову.

Тогда не было настолько очевидно, что кому-то нужны социология и ее критическое знание. Сначала у нас была социологическая лаборатория, но мы поняли, что хочется самостоятельности. Это был очень мудрый шаг, потому что отсутствие финансовой ангажированности во многом помогает.

Независимые социологические структуры в большей степени ценятся фондами, а у нас единственный источник средств внебюджетные гранты.

За 15 лет сформировался коллектив, который высоко ценится не только в России, но и в европейских социологических структурах. И сейчас хорошо понимаешь, что существует такое понятие, как репутация. То, что мы ни разу не выдавали ложных рейтингов, никогда не делали покупные исследования, очень сильно сказывается, особенно в работе с зарубежными партнерами.

– А были предложения?

– Были, особенно в предвыборные кампании. Однажды мы провели исследование, и штаб решил напечатать его результат с искажением. Мы в тот же день или на следующий делали официальное опровержение через газеты. А другие просто предлагали: нам не надо исследования, мы просто заплатим, а вы дайте такую информацию.

– К 15-летию приурочен выход вашей книги о советской молодости. Сильно ли изменилась молодежь с того времени?

– Основной параметр различия в том, что советская молодость была менее нагружена потребительством, заботой об имиджевой составляющей и больше обращена к внутренним каким-то вещам. Сейчас же, если говорить о различиях молодежных групп, именно потребительские практики во многом формируют идентичность и социальные дистанции.

Мы как преподаватели видим, насколько сильно различаются наши студенческие аудитории внутри себя. Есть люди, которые учатся из последних сил, и есть дети, о которых в прежние времена говорили: единственный труд, который они себе дали, – это родиться. Разные жизненные старты раньше имели меньше значения, сейчас между ними просто пропасть.

Это другой строй – капитализм, конкуренция, соревнование, индивидуализм.

– Индивидуализм, соревновательность – это хорошо, но обидно, что оно все в потребительство уходит.

– Мы не даем оценок. Сейчас часто говорят, вот молодежь такая пошла. Да не молодежь, это изменились обстоятельства жизни. Мы же зависим от той среды, в которой существуем – и от семьи, и соседей, и местности, и государственного строя в конце концов. Молодежь, рожденная в 1990-х, застала общество потребления, поняла с детского сада, что детей одевают по-разному, развозят на разных колясках и машинах.

Но в чем их вина? А в чем вина детей, которых с пяти лет приучали любить Ленина и ходить строем? Мы идем дальше пытаемся понять, как внутри этих заданных условий формируется человек, не ставя диагноз поколению в целом.

Ликбез для родителей

– На английском языке вышла ваша книга, вместе с зарубежными партнерами сделанная, посвященная скинхедам. Скины – субкультура, которая многих пугает.

Не было ли страшно с ними работать? И в целом молодежные субкультуры, те же эмо и готы, пугают взрослых.

Стоит ли их бояться?

– Самое важное, что нужно сказать родителям и тем, кто пугается, в отношении всех субкультур – что они разные.

Нужно всегда обращать внимание не на то, что молодежь похожа, а на то, что молодежь разная. Те же скинхеды бывают разные. Первые, которые появились в Шотландии, не были националистами, а просто отстаивали ценности рабочего класса. А потом ими заинтересовалась одна из национал-патриотических партий Британии и начала их окучивать, как это обычно делают.

И сейчас молодых также пытаются использовать. Так и возникли наци-скинхеды. Мы как раз изучали их – тех, которые поддерживают националориентированные патриотические идеи. Исследование проводили в одной их группе в Воркуте. Сложности, да, были. И книжку о них обязательно надо напечатать на русском, потому что она отличается от других исследований.

Мы пытались понять, почему такие разные ребята пришли в эту компанию, что определило их жизненный выбор, на чем держится их компания и скин-движение в целом.

Если же говорить вообще о субкультурах, то бояться этого не надо, нужно пытаться понять. Обычно одной из причин субкультурной идентичности является особенность среды, в которой ребенок растет. Если говорить о каких-то нелигитимных, полукриминальных типах субкультур, как скинхеды или гопники, то, как мы увидели, их выбор отчасти связан с родительской средой. Родители этой группы в Воркуте во многом разделяют выбор детей, поддерживают их точку зрения.

Если говорить про неагрессивные, нейтральные субкультуры, то всегда очень сложно понять, как произошел выбор.

Очевидно, что одним из мощнейших проводников субкультуры является музыка. Плюс интернет – социальные сети, группы, которые дают молодежи доступ к значимым для нее ресурсам. Нравится музыка, через нее подросток находит группу своих, в ней помимо музыки начинает читать похожие книжки, через книжки перенимает ценности, через них начинается некий разговор среди своих. И главное – в этой группе он находит принятие.

Ощущение единомышленников и приобщения к чему-то большому дорогого стоит в подростковом возрасте.

Очень хочется сделать проект ликбеза для родителей, чтобы они могли разбираться более тонко в субкультурах и в том, что происходит с их детьми. Пока же вместо того, чтобы гармонизировать отношения, найти общий язык, единственной реакцией большинства взрослых становится «запретить».

Не провинциальные островитяне

– Сейчас принимается областная целевая программа «Молодежь». Разработчики говорят, что они основывались на исследовании ульяновской молодежи «Региона» 2005 года. Изменилась ли с тех пор ситуация?

– Трудно себе представить более динамичную группу, чем молодежь, потому что она очень разная. К сожалению, с 2005 года к нам ни разу не обращались, чтобы мы повторно провели такой мониторинг. Хотя первоначально речь шла о том, что это будут ежегодные социологические исследования, чтобы видеть происходящие изменения.

– И все-таки ульяновская молодежь вами немало исследуется, а сейчас вы начали работать в Санкт-Петербурге. Отличается ли наша молодежь от тамошней или в целом столичной?

– Я бы ушла от этого деления «ульяновская – питерская», «провинциальная – столичная» молодежь. Сейчас актуальнее сравнивать какие-то движения внутри молодежи. Если говорить о дискотечной, гламурной молодежи, то она, и питерская, и ульяновская, заметно отличается от альтернативных субкультур. А у представителей отдельных субкультур, как в Ульяновске, так и в Питере, больше общего, чем различий. Сейчас эти культурные пласты формируются более глобально, так как интернет есть почти в каждом доме. География начинает играть меньшую роль, чем включенность в какую-то группу в виртуале. И говорить, что ульяновская молодежь – провинциальные островитяне, никак нельзя. Другое дело, что она – и в Питере, и в Ульяновске – очень разная.

Главная идея, которую мы пытаемся объяснить, в том числе и своими исследованиями, как раз и состоит в том, что молодежь разная и нельзя ее объединять просто по принципу одного возраста и территории. В ней всякий раз нужно различать группы. Абсурдно же будет говорить об ульяновских взрослых. А с молодежью пытаются это сделать. А это ведь не безобидная вещь: когда объединяют социальную группу, возникает большое искушение, в частности, политическое, применять к ней ко всей одни методы, одни способы работы, или борьбы, или манипуляции, пренебрегая при этом этой очень большой разностью.

Лидия Пехтерева