Исполнилось 20 лет с того дня, как перестала существовать ГДР, а вместе с ней и Группа советских войск в Германии. Не только военные – целые семьи.
В ГДР провели свое детство, свою молодость многие наши соотечественники, проходившие в ГСВГ службу. Вместе с падением Берлинской стены разрушился целый мир, дивный, неповторимый – этакий синтез советского социализма и западной культуры. Вряд ли такое может повториться еще раз.
Обнял свой дом
Максим Терляев прожил в ГДР пять лет, с 1984 по 1988 годы, от четырех до восьми лет самое сочное детство. Сначала жил в Штраусберге, затем отца-военного отправили в Вюнсдорф, где Максим пошел в школу.
– Года три назад я был в Германии, на семинаре, – рассказал о своей последней поездке в Германию Максим. – И неожиданно сел на электричку и поехал в два места, где я жил. В Штраусберге, к сожалению, вообще не нашел свой дом. Но там я и был еще совсем маленьким. В Вюнсдорфе дом нашел – и в прямом смысле его обнял, так скучал все это время.
Там, конечно, все очень сильно перестроили.
Но самое главное – я увидел место, где прожил три года, где провел часть детства. Плакать не плакал, но в носу щипало основательно. Я подошел к тому месту, где раньше была школа, но ее почти не увидел – она в зарослях, все под колючей проволокой. Многие дома остались такими же, какими были в советское время, просто окна заколочены, заросло все.
Книжный магазин, который напротив нашего дома был, таким же остался, только с разбитыми окнами. Вюнсдорф был центром ГСВГ, большим гарнизоном. Все это теперь не работает, под колючкой, но дорога, которая там была, до сих пор есть: чистая, освещенная, красивая, только никто по ней не ездит. Когда проходишь эти места, появляется ощущение какой-то нереальности, брошенности.
Максим называет себя человеком с потерянным детством. Не то чтобы его не было, напротив – детство запомнилось как нечто очень светлое и счастливое. Но вернуться в него нельзя.
Оно прошло в стране, которой теперь нет. Трудно даже найти артефакты того места и времени.
Его воспоминания приходится собирать по крупицам. И все это очень напоминает фильм «Good bye, Ленин!», где главный герой также воссоздавал ГДР в отдельно взятой комнате.
– Для меня увидеть какой-то фантик от конфеты тех времен – включить поток воспоминаний. Были там соленые палочки, которые я сейчас с успехом покупаю в «Метро» и до сих пор лопаю, потому они сразу ассоциируются с Германией. Всегда вспоминается квас в бочках, таких же, как у нас летом. Но он почемуто был совсем другой. Я этого вкуса так и не смог нигде больше найти. Еще помню, как мама иногда покупала колбасу салями – раз в месяц, мы ведь не очень широко жили. Так я ее не ел, не нравилась. Помню, мама мне говорила: «Попомнишь ты еще меня, как ты салями плевался!» – с улыбкой вспоминает Максим, видимо, немедленно желая попробовать именно ту колбасу, которую в детстве не ел.
– Общались мы там только с русскими. В гарнизоне жили целые семьи военных, было много гражданских, работавших в госпиталях, магазинах и так далее. Женщины могли устроиться на работу в ту же школу, или, как моя мама, просто сидеть дома с детьми. Дети циркулировали внутри городка. Мы семьей часто выходили за границу этого гарнизона, ходили по городу. Новый год – мы его встречали дважды – в 12 часов по Москве и в 12 по местному времени. Все небо было освещено фейерверками, это было очень красиво, великолепные витрины, все освещено. В Штраусберге была огромная витрина с игрушками, я всегда подходил к ней и мог часами смотреть на игрушки, и особенно – на железную дорогу, как по ней ездили вагончики. Мне Дед Мороз принес такую на Новый год. У меня до сих пор лежит эта железная дорога, сынишка иногда ее собирает и играет, я тоже с ним сажусь и смотрю игрушке уже почти 25 лет, а она все работает.
Рождество не справляли, но я его помню изза интересных календарей. Это такая небольшой толщины коробка, как из-под конфет, только на обложке – картинка новогодняя и на ней циферки от 1 до 25. Каждое утро ребенок просыпался и открывал одну – там лежала конфетка. Я всегда думал, почему до 25? Родители мне как-то не объясняли, что это из-за Рождества.
Это ностальгия. Потрясающая ностальгия.
Слушаешь рассказ Максима, и кажется, что он – счастливый человек. Кто еще будет так дорожить этими воспоминаниями, как не они, выросшие в ГДР? Их детство потеряно и именно поэтому – сохранено. Максиму, чтобы получить положительные эмоции, достаточно мелочи – запаха, напоминающего о детстве.
«Трабант» не знали как утилизировать
Константин Долинин, ныне уполномоченный по защите прав ребенка в Ульяновской области, в ГДР приехал в 1987 году, и отнюдь не по своему желанию. Его студентом забрали после второго курса в армию из Ростова.
– Судьба меня занесла в местечко Крампниц под Потсдамом, в учебный мотострелковый полк, – рассказывает Константин. – До Потсдама было рукой подать, в знаменитый парк Сан-Суси ездили на экскурсии. От нас до ФРГ было шесть километров. Это завораживало, потому что по выходным мимо неслись «мерседесы», рядом был знаменитый западноберлинский аэропорт, и над нашей частью заходили на посадку самолеты. Тогда нам было это в диковинку. Смотришь: «Ух-ты!
Шведская компания полетела, а это – бельгийская!». Экзотика!
Интересный тогда был эпизод – до принятия присяги. Нам однажды сказали: «Завтра утром едем на работу к немцам». Ну, думаем, как стройбат: бетонные глыбы таскать, киркой молотить. Встаем с утра, строем выходим за границу воинской части, туманчик рассеивается. Уже подходим к месту, и нам говорят: «Мы будем собирать клубнику». Это был шок. Я не понимал, что происходит: я в армии,в сапогах, где мой автомат, где мой лом и отбойный молоток? А тут клубнику собирать!.. Она, конечно, была не очень вкусная, потому что земля там плохая, но наелись мы ее вдоволь.
Однажды, когда я уже был в Лейпциге, нам с прапорщиком пришлось долго ждать поезд.
Прапорщик спрашивает: «Чего делать будем?» – «Пошли, там зоопарк же есть!». Нас туда даже бесплатно пустили – как солдат. Этот зоопарк произвел огромное впечатление. Очень хорошо провели время.
Конец службы я проходил в Веймаре. Его вспоминаю с тоской. Этот город расположен в низине, на одном из предгорий находился концлагерь Бухенвальд. И тогда впервые в истории ГСВГ, наверно, в 89-м году, нам дали увольнительную без офицеров. Мы погуляли по Веймару, случайно наткнулись на памятник Пушкину, который, как я выяснил, поставили офицеры Советской армии.
Были у немцев две машины популярные.
«Трабант» – первая – особенно мне запомнилась.
Это была очень веселая машина. У нее пластиковый кузов, который не гниет – потом проблема была, потому что не знали, что с ним делать, когда стали утилизировать. Она была дешевая, доступная, все ее покупали. Вторая машина была уровнем повыше, называлась «Вартбург». Один «Вартбург» бегает по Ульяновску – кто-то его приволок оттуда. Жутко трещит, но ездит. А самой большой роскошью считался, кстати, «Москвич412». Очень популярная у немцев была машина.
Во время рассказа Константина ловлю себя на мысли, что служба в ГДР представлялась раем для солдат. Это было, конечно, не совсем так. Армия оставалась армией, со всеми ее недостатками и трудностями. Были и трагические случаи, о которых Константин вспоминать не захотел. Недаром случались попытки (иногда успешные) побега в ФРГ – граница-то рядом!
– Хотелось посмотреть на ФРГ, конечно.
Даже ГДР была открытием, это был Марс, другая планета. А тут – на тебе, еще совсем другая ФРГ есть, от которой нам достались только радиостанции – у нас их не глушили. Все последние новинки музыкальные мы, солдаты, слышали. Это тоже был серьезный фон, до сих пор помню музыку, под которую служил.
ГДР для меня – моя молодость. Не вторая родина, конечно, но след остался огромный.
После ГДР я по-другому стал относиться к своей специальности инженера. Я специально лазил по объектам, смотрел, как что построено. Там замки до сих пор работают, которым по сто лет. Подвалы влагу вообще не пропускают. Жизнь социальная за образец берется.
Там я понял, что не надо портить место, где живешь. Кроме того, передо мной там прошли почти все национальности Советского Союза, и это был очень ценный житейский опыт.
Возвращались в шоке
– Отношение к жизни у немцев совсем другое, – рассказывает Максим Терляев. – Там уже тогда была культура пешеходных переходов ступаешь на пешеходный переход, и машины сразу останавливаются. Еще очень запомнился один эпизод. Мы с родителями часто выезжали на пикники на велосипедах. Я ехал сзади, так папе полицейские сделали предупреждение, что ребенок не должен ехать последним, должен быть всегда на виду.
Конечно, люди были разные, и Константин Долинин вспоминает, что иногда в каком-нибудь маленьком городке пожилые фрау грозили кулаком солдатам – мол, оккупанты проклятые! Но современные немцы уже спокойно относились к русским солдатам.
– Надо понимать, что это были ГДРовские немцы, – говорит Константин. – Когда я вернулся из Германии и узнал, что ГДРовцы пачками понеслись через границу в ФРГ, я не понял: у них же коммунизм, куда они бегут? Если они бегут из коммунизма ГДР в ФРГ, что там за счастье-то такое? В ГДР отношение к простому человеку было потрясающее. Была открытость в отношениях, чистота и порядок на улицах. Полицейский идет по улице, смотрит – окна грязные, он хозяину дома выписывает предупреждение. Другой вопрос, на чем эти отношения держались? Если Ганс позвонит в полицию и скажет: «Мой сосед вчера украл трубу с соседнего завода и в гараже ее сейчас хранит», – приезжала полиция, брала того, кто украл, а тому, кто позвонил, оплачивалась компенсация за содействие полиции. Но было видно, что проблем с криминалом в российских масштабах нет.
– Все те, кто возвращались из ГСВГ в Россию, испытывали огромный культурный шок, говорит Константин. – У меня сейчас есть родственники, которые недавно уехали в Германию. Они в свое время там в школу пошли, на всю жизнь ностальгия осталась, теперь вот уехали делать свой бизнес, потому что здесь его вести не могли – коррупция… Их все достало. Бизнесмены они уровня приличного, в Москве раньше завод был. Но вот уехали. Туда, куда стремились. Я думаю, они там счастливы.
Ведь мы даже сегодня далеки от ГДРовских стандартов. Сидим тут такие модернизированные, нанонизированные, Сколково строим. А нам до ГДР того времени – идти и идти.
Сергей Гурьянов