На одном из недавних «прифронтовых» мероприятий лидер ОНФ Владимир Путин предложил поставить в следующем году памятник царскому премьер-министру Петру Столыпину, а кинорежиссер Никита Михалков высказал идею создать в рамках народного фронта столыпинское движение, к которому, как считает Михалков, присоединится «огромное число людей».

Путин идею поддержал. Потрясающе!

Либо Путин с Михалковым не знают, кто такой был Столыпин, либо надеются, что этого не знает народ, на деньги которого они и собираются поставить ему памятник.

Впрочем, в сегодняшней России Столыпина вообще-то мало знают. Из источников советского периода кто-то, возможно, смутно помнит, что Столыпин был ярым реакционером, подавившим революционные выступления 1905-1907 годов. Подавил он их массовыми казнями по мгновенным приговорам учрежденных им военно-полевых судов.

До наших дней дошли прозвище царского премьера – Вешатель – и выражение «столыпинские галстуки», то есть виселицы. А еще ремарка: «Всех не перевешаете!» – она тоже из эпохи усмирения Петром Столыпиным недовольных жизнью народных масс. Страстный поклонник Столыпина, монархист, депутат дореволюционной Госдумы Василий Шульгин оставил такой комплимент ему: «Мы ненавидели такой народ и смеялись над его презренным гневом… Не свободы «они» были достойны, а залпов и казней… Залпы и казни и привели их в чувство… И белые колонны Таврического дворца увидели III Государственную Думу – эпоху Столыпина… Эпоху реформ… Эпоху под лозунгом: «Все для народа – вопреки народу»…». Ключевой момент в этом пассаже Шульгина – «вопреки народу». В нем весь Столыпин.

Родился премьер в 1862 году. В 1902-м стал саратовским губернатором, а в 1906-м – председателем Совета министров и одновременно министром внутренних дел России. Был он человеком, вероятно, психопатического склада, вбившим себе в голову, что на нем лежит миссия «спасителя России» и что ради выполнения этой миссии не следует останавливаться ни перед чем, в том числе и реками крови. Поначалу его решительность была встречена в стране с пониманием. Глава кабинета министров начала ХХ века граф Сергей Витте писал в своих воспоминаниях: «На пост министра внутренних дел был назначен Столыпин. В то время я Столыпина считал порядочным губернатором… Затем, когда ушел Горемыкин (Иван Логинович Горемыкин – председатель Совета министров до Столыпина. – Ред.) и он сделался председателем, то я этому искренне был рад и в заграничной газете (я в то время был за границей) высказал, что это прекрасное назначение, но затем каждый месяц я все более и более разочаровывался в нем. Что он был человек мало книжно образованный, без всякого государственного опыта и человек средних умственных качеств и среднего таланта, я это знал и ничего другого не ожидал, но и никак не ожидал, чтобы он был человек настолько неискренний, лживый, беспринципный, вследствие чего он свои личные удобства и свое личное благополучие, в особенности благополучие своего семейства и своих многочисленных родственников, поставил целью своего премьерства…».

Витте был в чем-то, возможно, пристрастен к Столыпину, поэтому стоит обратиться к мнению о премьере и других людей, его современников.

Много места посвятил Петру Столыпину в своих воспоминаниях депутат Думы нескольких созывов, лидер партии конституционных демократов Павел Милюков. Интеллигент, ученый-историк Милюков выражается не так резко, как Витте, но не менее определенно. «Во многих конституциях, – рассуждает Милюков о столыпинских новациях, – была предусмотрена возможность издания временных правил с характером закона в чрезвычайном порядке, в случае крайней необходимости… Но только в России эта статья была использована для издания капитальной важности актов… с определенной политической целью.

Столыпин пошел еще дальше, желая превратить исключительный порядок в нормальную часть законодательства. Он даже изобрел на этот случай свою собственную теорию. Совет министров, в его толковании, становился какой-то самостоятельной инстанцией между монархом и законодательными учреждениями…».

В переводе на более понятный язык сказанное Павлом Милюковым означает, что Столыпин делал все, чтобы парламент превратить в декорацию, послушно штампующую даже не волю царя, а его, Столыпина, волю. Такой Дума в конце концов и стала, чему способствовали постоянные манипуляции с избирательным законодательством, имеющие целью не допустить в депутатский корпус нежелательных для Столыпина людей, и дикое давление власти в ходе собственно выборов. «П.А.Столыпин не остановился перед представлением государю императору об изменении закона о выборах в Государственную Думу… в целях предоставления преобладания в Г.Думе представительствупривилегированных, имущественных классов и реакционных элементов, – рассказывает в своих мемуарах председатель ЦК партии октябристов, умерший в 1920 году в Бутырской тюрьме, Дмитрий Шипов. – Это нарушение данного с высоты престола обещания в значительной мере поколебало в стране престиж монархической власти и еще более укрепило недоверие к бюрократическому правительству».

Витте выразил это еще точнее. Говоря о трансформации напуганного покушением Столыпина, от либерализма, благодаря которому он и стал премьером, Витте заключает: «…и в конце концов Столыпин последние два-три года своего управления водворил в России положительный террор, но самое главное, внес во все отправления государственной жизни полнейший произвол и полицейское усмотрение…». Это сказал не Ленин и не кто-то из его революционных соратников, что было бы понятно, поскольку Столыпин был их классовым врагом, это сказал представитель высшей российской знати, граф, помимо премьерского поста занимавший много лет пост министра финансов. И странно, что упомянутый в начале Шульгин, человек, по отзывам его современников, умный и едкий, не связал в одну цепь столыпинское «реформаторство» и крах в 1917 году императорской России. Между тем революция – естественное следствие «умиротворенческой» политики премьера.

К сентябрю 1911 года, когда Столыпин был убит в киевском театре выстрелом некоего Дмитрия Багрова, в России было водворено, по выражению Витте, спокойствие, но только внешнее. Проблема была загнана в подполье. Удушение, как физическое, через массовые казни, так и нравственное, – через изоляцию народа и недопущение его к вопросам управления, к депутатству в Думе, к чему бы то ни было вообще, вызвало крайнее озлобление общества, когда ни о каком мирном переходе страны к конституционной монархии или парламентской республике не могло быть уже и речи. Народные массы согласны были лишь на одно – на полный разгром царского режима, что в конечном итоге и свершилось.

Кому-то может показаться, что состояние России первого двадцатилетия прошлого века с его пропастью между народом и властью поразительно напоминает Россию нынешнюю. И правда – оченьпохоже.

Юрий Кашинский