К сорока дням безвременного ухода.

Те снежные февральские дни мучили трудными вопросами и внутренним разладом. Не помогала и выручавшая раньше мудрость: прислушайся к внутреннему голосу. Внутренних голосов было, как минимум, два. Первый возмущенно останавливал: Зубов смертельно болен… Второй настаивал и гнал к нему по той же причине: Зубов болен смертельно… 20 февраля я позвонила ему. С моим внутренним разладом он покончил быстро и просто: «Да приходи, конечно. Приходи домой».

И было десять встреч. Столько же прожила и наша «традиция»: я прихожу, сажусь в кресло напротив. Саша лежит на диване.

Сам укладывает на груди микрофон: «Давай, поехали. Спрашивай». Нашу «работу» прерывал сам – поначалу минут через 3020. Потом разговоры стали еще короче.

Саша уставал. Но в конце обязательно спрашивал: «Когда теперь сможешь?». Я возвращалась. Он снова прилаживал микрофон. И значит, говорил нам всем. Напоследок…

«Кто-то сфальшивит, кто-то не сыграет…»

– Вот сейчас, когда попал, а попал серьезно, начинаешь вспоминать… И себя коришь: вот тут не так поступил. Надо было сделать так. А здесь вот так. И, понимаешь, набирается, что хорошего я ничего и не сделал.

Когда человек болеет, он очень строго к себе относится. Очень строго. Потому что понимает: это последнее, что он может себе сказать. Больше никто не скажет.

…Сейчас анализирую ситуацию. Меня нет на работе. Ну, я вроде есть. Я живой. Я подписываю документы. Но я уже чувствую: дирижер должен быть с оркестром. Он не может дирижировать на расстоянии. Они сыграют, но не так. Кто-то сфальшивит, кто-то не сыграет, а кто-то вообще не придет на репетицию.

…Кого благодарю в эти дни? Родителей.

Родственников. Близких. Всех тех, кто рядом со мной. Коллектив благодарю. Видишь, принесли иконку. Мой зам Олег, Саша, водитель – вот они меня который день – то на руках, то на носилках, то на стуле (улыбается), то на одеяле – носят на диализ. Погода плохая. Сил нет. Поэтому все люди помогают, держат, поддерживают. Не просто по обязанности, а от души, от сердца. А от сердца – это чувствуется.

…Погода вот пока не устаканивается, видишь… Я сегодня и ночью не спал. Юля, сестра – вот тут сидела. Я вот здесь лежал. И мы не спали вдвоем.

…Я вот эти три дня, в принципе, уже был «там». У меня давление, знаешь, какое было?

Двадцать на пятнадцать. Но без веры человек жить не может. Без веры нельзя.

«Я сейчас очень нужен городу»

– Поднимаются «проекты» такие… Газеты начинаем читать. Вот 25 этажей строят на улице Минаева. Вместо гостиницы. Кому это в голову пришло? Все всё знают. Все всё видят. А власть должна все-таки предвидеть. А они, на сегодняшний день, уничтожают спокойствие, мир людей в центральной части города. Когда-то это была тихая территория, где люди могли отдыхать и спокойно проводить время. Сегодня мы ее превратили черт-те во что. Уничтожили стадион «Спартак»… Вот эти 25 этажей, гостиница «Хилтон», да еще если церкви на Минаева разрешат вырубить парк. Мы вообще задохнемся. Уничтожим центральную часть города. Ее вообще не будет. Вот в чем вопрос. Кто-то должен сказать.

А я вот сейчас вижу: среди краеведов твердого голоса нет. Кто-то статью написать может. Исследование можно провести какое-то хорошее.

А сказать за историю, за город, за его дома, здания – таких людей единицы. Вот нет меня… Я представляю, кто-то уже потирает руки… Вот что говорит о том, что я нужен сейчас городу. Я еще раз попрошу у Господа дать мне немножко пожить, поработать, защитить город. Спасти что-то еще можно. Сберечь что-то еще можно.

…Сейчас у меня времени много бывает.

Включаешь телевизор. И вот начинают рассуждать: «А старые дома – они тормозят развитие города? Или не тормозят?». Только в России поднимается этот глупый вопрос. В Европе такие сейчас проблемы, но у них даже мысли нет историю продавать – старые дома, старые территории, чтобы какую-то прибыль получить. У них мозги другие.

…Вспомним «Культурную столицу». Куда шли все гости? Шли все в заповедник. И спасло все это культурное безобразие – другого слова нет – это то, что есть заповедник. Есть старые улицы, старые дома. Есть старый Симбирск.

«Нервы, стрессы, и вот итог – лежу»

– Видели, как воевал, как кричал, как огрызался. Вот ко мне сейчас приходят архитекторы, говорят: «Саша, мы с тобой ругались и спорили, но ты у нас никогда не брал деньги».

Понимаешь… «В чем сила, брат? В правде!». Я не брал деньги. Вот руки. Вот они – чистые. Кто только не проверял – чист! Все.

…С «СОКом» пришлось воевать. С покойным Большаковым. Они претендовали на все. На тотальный контроль: директора менять, финансы через них, землю тут же забрать. Они думали, моя «разведка» поставлена хуже. Нет, нисколько. Я написал письмо Морозову, в совет безопасности и прочее, и прочее. И стали разбираться. Поэтому Большаков, когда понял, что если у нас будет война, то неизвестно еще… Он мне, конечно, может шею свернуть, у него власти тогда больше было, но я могу так по щекам отхлопать, что никакая помада не замажет.

Так что наезды, набеги были. И прокуратура проверяла. Нервы щекотали. На сегодняшний день эти моменты воспринимаются не так остро, но тогда это было не смешно. Нервы, стрессы, и вот итог – лежу. Так бы я сейчас бегал. Пришлось отстаивать. Это самое страшное, что пришлось людям доказывать, что белое – это белое.

…Хотелось бы, чтобы мое дело сохранилось. Но жизнь может взять свое. Мы живем в России. А Россия – страна непредсказуемая.

Потомкам я бы пожелал: берегите историю. Не плюйте в нее.

«Предательство культуры произошло давно»

– …После мартовских выборов в стране хорошего мало. Ничего в России не поменялось.

На сегодняшний день никто не знает, что нужно делать. И Путин тоже. В своих статьях он говорил общие слова. Ну, если нет промышленности, о чем мы говорим? Откуда что возьмется?

Об отношении государства к культуре. Оно пока боится ее. Вокруг да около. А культура – это серьезно. Предательство культуры произошло давно… Большой театр – не в счет.

«Люди. Все решают люди»

– Понимаешь, тут надо понять: когда ты начал жить? Надо понять момент. Вот десятый класс, вот в институт поступил. Ты начал жить или не начал? Мы думаем: начнем жить попозже, еще можно, мол, «черновики» пописать.

Потом перепишем набело. Не получится. Надо понять вовремя, когда ты начал жить. Вот я опоздал. Я плохо делал, что не вел дневник. Я понял, почему умные люди ведут дневники.

Они понимают цену каждого дня, каждого слова, каждого события, каждого явления.

…Люди. Все решают люди. Отношения между ними. Доброта между ними. Понимание между ними. Нового мы ничего не изобрели. Есть свой князь Мышкин в каждой эпохе. Есть в своей эпохе какие-нибудь Калиостры и так далее. Мы плохо изучаем нашу литературу. Она – великая культура. Там все написано. На века вперед.

…Я сейчас понял, что много упущено, я много не использовал возможностей, которые мне жизнь предоставила. Говорю не только о заповеднике. Меня мучают другие вопросы. Поверь, по-другому нельзя.

…Я очень люблю свою родню. Когда учился, мало уделял ей внимания. Мало с ней встречался. А вот когда заболел, понял: родная кровь есть родная кровь – двоюродная, троюродная, семиюродная – это надо беречь.

Встречаться с родственниками, быть в гостях у них. К себе приглашать. Общаться больше с ними. Это тоже ведь счастье.

…У меня две внучки. Старшая – Лиза. У нас с ней свои добрые отношения. Вторая внучка Стефания. Совсем еще малышка. Так что я счастливый дедушка.

«Предателей рядом с собой уже не оставлял»

– …Интриги терпеть не могу. Наушничество.

Предательство.

– А тебя предавали?

– Конечно.

– Близкие люди?

– Враги могут только убить.

– Прощал?

– Я говорил: «Бог вам судья» – и все. Рядом с собой уже не оставлял. Возвращаться пытались. Не хочу.

…Директором заповедника я стал в 28 лет.

Пацан. Я приходил домой в девять вечера. Понимаешь, какой вопрос? Либо с девяти и до шести вечера – и до свидания, либо выкладываешься, но на семью у тебя уже времени нет.

Ирин (к жене обращается), тебе же обидно было? Было, было… Мне бы с ними быть, в кино бы пойти, на природу поехать, а я вот – туда.

Ладно, выключай, а то я расстроюсь.

«Счастье – в простом»

Десятая встреча заняла шесть минут и три секунды… Мы оба не знаем, что эта встреча – последняя. Саша привычно укладывает микрофон, я распутываю проводки диктофона и говорю ему: – Будет досадно, если я тебя не спрошу о том, о чем бы ты хотел еще сказать.

– Нет, лучше спрашивай.

– Тогда давай сегодня не будем о грустном.

Поговорим о радостях… Он улыбается и через крохотное молчание, через закрытые веки, говорит: – Знаешь, я любил приезжать домой, в свою деревню. Пройти с трассы эти восемь-девять километров пешком. А я заранее звонил. И отец топил баню. Ты с мороза приходишь – и в баню. Потом на столе каша, суп, картошка из печки. Творог, сливки. Все деревенское. Наше. Когда приезжаешь домой – это счастье. А все остальное – наносное. Все-таки человек должен жить проще. А мы надуемся, накрутим, становимся, как помидоры, пунцового цвета. Потом начинаешь сознавать: счастье – в простом.

Вот мы в этом году с водителем Сашей и родственником моим приехали в нашу деревню, пошли на речку. Поймали штук 10-15 окуней – с ладошку. Сварили уху. На речке прямо. Больше ничего не надо. Праздник – в простоте. Вот все…

Тамара ЕПЕРИНА